Возмездие - Семен Цвигун

Бондаренко докладывал:

— Товарищ майор, люди размещены по домам, боевое охранение выставлено в сторону леса и у дороги. Полицаи арестованы. Потерь у нас нет.

— Добре, хлопцы, — сказал майор. — Бондаренко, дай команду: людям к ужину выдать боевые сто грамм…

— Есть! — Лицо Бондаренко расплылось в улыбке, и, прихватив шапку, он исчез.

Ирина Петровна ждала своей очереди доложить майору. Она расправила шинель под ремнем, туго перехватившим тонкую талию…

— Товарищ командир, раненые — в школе…

Самодельная коптилка освещала тусклым красноватым светом голые бревна стен, четыре окна, завешанные серыми одеялами, побеленную печь, сдвинутые к стенам столы и скамьи и небольшую черную доску над ними — всю нехитрую обстановку классной комнаты. На плащ-палатках, разостланных на соломе, лежали раненые — человек семь. В печке плясал огонь, было жарко натоплено. У санитара, поившего раненого из жестяной кружки, да и у самого раненого лица были мокры от пота. Около стола, на котором стояла коптилка, девушка с треском рвала на узкие полосы простыню.

Раненый, лежавший у двери, разглядев Млынского, вошедшего в комнату, попытался привстать.

— Ты что, Гарковенко? Лежи, — тихо сказал майор. — Как настроение?

— Та ничего… Закурить бы вот…

— Сейчас…

Пока Млынский доставал кисет и рассматривал помещение, Ирина Петровна присела рядом с раненым. Раненый улыбнулся воспаленными губами.

— Теперь будем жить, доктор…

Кисет майора бережно передавали из рук в руки. Тому, у кого руки были ранены, цигарку крутил товарищ…

Млынский смотрел на девушку: худенькая, узкие плечики, большие глаза на бледном лице… Она была похожа, скорее, на подростка…

— Здравствуйте, — сняв шапку, сказал ей Млынский.

— Здравствуйте. — Девушка держалась естественно и просто и этим сразу располагала к себе.

— Вы учительница?

— Да, я учу детей.

— Здешняя?

Девушка покачала головой.

— Из Новгорода. Ехала в Крым на каникулы, а вот… Я ведь еще учусь… Училась в педтехникуме.

— В эту школу вас кто-то поставил?.. Управа? Немцы?

— Да вы что? — Девушка гордо вздернула подбородок. — Почему вы такое подумали? Я не пешка, чтобы меня ставили…

Млынский мягко улыбнулся.

— Здесь жила учительница, — продолжала она, — настоящая, Анна Андреевна Млынская…

При этих словах Ирина Петровна, снимавшая с одного из раненых старую, заскорузлую от запекшейся крови повязку, резко обернулась.

Майор с застывшей улыбкой смотрел на девушку, которая горячо говорила:

— Она сказала: «Наши дети должны учиться». Ее отговаривали и пугали — не до жиру, мол, как-нибудь выжить бы… А она на своем стояла и занималась с ребятами у себя дома, потому что в школе жили фашисты, пока она не сгорела. Говорили, кто-то из наших мальчиков поджег. После этого староста наш, Павлушкин, выдал список всех комсомольцев. Их забрали сначала в тюрьму, а потом на работы… тех, кто в живых остался, расстреляли… — Рассказывая, девушка продолжала рвать простыню на полосы с какой-то упорной и тихой яростью. — А меня не тронули, тогда ничего обо мне не знали. Анна Андреевна подобрала меня на дороге, когда я сюда добиралась…

Молча слушали этот рассказ Ирина Петровна и раненые, кое-кто и про цигарку забыл, и тлел зазря драгоценный табак.

— Когда я немного поправилась, — продолжала девушка, — стала ей помогать… И вдруг — гестапо! Взяли Анну Андреевну и ребят ее.

— Как это было? — спросил осевшим голосом Млынский.

— Ужасно… Днем. Шел урок. Я услышала шум и вижу в окно — машина. Из нее вышли трое, вломились в дом. Один хорошо говорил по-русски. Я запомнила фамилию — Кляйн, потому что «кляйн» по-немецки «маленький», а он двухметровый верзила… Он спросил: «Вы Млынская Анна Андреевна?» — «Да». — «Собирайтесь! И детей своих собирайте и старуху. Остальные все — вон! Живо!» Нас выгнали всех. И меня. Наверное, за ученицу приняли… Анна Андреевна успела шепнутьз «Уходи, Катюша, уводи подальше ребят…» Но мы далеко не ушли, видели, как немцы силой выволокли из дома Анну Андреевну. Девочку она прижимала к себе, а Володя, старший, пытался вырваться, но этот Кляйн его крепко держал, затем впихнул в машину следом за Анной Андреевной, и все уехали. А солдаты стали плескать на стены бензин… Тогда мы кинулись в дом и вынесли бабушку. Но она была уже мертва…

Девушка умолкла.

Млынский долго смотрел на огонь в печи. Потом повернулся и вышел из дома.

Ирина Петровна метнулась следом, прихватив со стола забытую майором шапку.

Млынский шагал не разбирая дороги, где по лужам, где посуху, без шапки, в распахнутой шинели…

Ирина Петровна шла за ним, не смея ни догнать его, ни окликнуть.

Млынский вышел к серому бугру пепелища, над которым белела во тьме полуразвалившаяся русская печь…

Остановился и некоторое время стоял неподвижно. Услышав за спиной осторожные шаги, обернулся.

Подошла Ирина Петровна, протянула шапку. Млынский взял ее, но надел не сразу.

Откуда-то донеслась протяжная русская песня… Млынский и Ирина Петровна молча шли рядом по улице.

Песня звучала все слышнее, все ближе…

Часть вторая

Охрим Шмиль переходил линию фронта перед рассветом. Был конец марта, снег уже сошел с полей и оставался лишь в глубоких воронках, которыми была перепахана ничейная полоса земли. Шмиль полз, разбивая локтями хрупкий ледок в мелких рытвинах и колеях, проложенных танками, обгоревшие громады которых чернели то здесь, то там. В прозрачном свете взлетающих и падающих ракет двигались тени этих чудовищ. Видны были тени от столбов с обвисшей колючей проволокой и маленькие тени от бугорков в серых или зеленых шинелях. Иногда Охриму приходилось переползать через вмерзшие или полузасыпанные тела убитых… Одна из ракет зашипела почти над самой головой ползущего Охрима.

Это движение было замечено из наших окопов. Офицер указал направление дозорному расчету пулеметчиков. Длинная очередь трассирующих пуль прошла над Охримом. Он вжался в землю, распластался на ней, расплескав щекой мутную жижу маленькой лужицы. Пули прошли над спиной, ударили в землю чуть впереди и срикошетили с тяжелым шмелиным жужжанием.

Этот шум всполошил боевое охранение гитлеровцев.

В небе повисла гирлянда ракет. Солдат, приникнув щекой к прикладу пулемета, был готов открыть огонь, ждал только приказа фельдфебеля, который вглядывался в сторону противника. Наконец он увидел человека, ползущего к ним под огнем из русских окопов.

— Не стрелять! — крикнул фельдфебель и взял телефонную трубку.

И почти тотчас же окоп, в котором находился наш пулемет, был накрыт огнем миномета. Мины со свистом, одна за другой ложились рядом, расплескивая осколки и землю…

Солдаты втащили Охрима в траншею. Охрим опустился на дно траншеи на корточки, тяжело дышал. Немцы молча смотрели на перебежчика.

Из темноты появился офицер.

— Что случилось?

Солдаты вытянулись. Медленно, с трудом поднялся Охрим. Зубами разорвал по шву воротник шинели и, достав прямоугольничек из мягкого белого картона — визитную карточку бригаденфюрера Вольфа, — передал его офицеру.

— Идем, — кивнул головой тот.

Солдаты, проводив их взглядом, снова стали смотреть на разделившую окопы противников ничейную землю, над которой по-прежнему с той и другой стороны взлетали ракеты…

Бригаденфюрер Вольф сидел в своем кабинете, удобно устроившись в мягком кожаном кресле, и, щурясь, разглядывал сквозь дым сигары Охрима Шмиля, который стоял перед ним навытяжку. На лацкане пиджака у Шмиля висела бронзовая медаль.

В сумрачной глубине кабинета, прислонившись спиной к изразцовой печке, со скрещенными на груди руками стоял штурмбанфюрер Занге.

— Шмиль, — сказал Вольф, — эту медаль за храбрость ты заслужил. Кроме того, тебе будут выданы деньги.

— Благодарю, господин генерал! — поклонился Шмиль.

— Хорошие деньги, Шмиль, — продолжал Вольф. — Но мы их даем не только за прошлое. Тебе придется еще поработать, тем более что числится за тобой должок: ты не выполнил главное наше задание — ликвидировать Млынского.

Шмиль опустил виновато голову.

Заиге медленным шагом подошел к столу, не глядя на Охрима, будто вовсе не замечая его присутствия.

— Этот Шмиль очень везучий парень. Побывать у черта в зубах и вернуться живым не всякому удается…

— Расскажите-ка, Шмиль! — приказал Вольф. — Подозрительность штурмбанфюрера из профессиональной необходимости превратилась в черту характера. — Последние слова Вольфа несомненно были сказаны для Занге.

Шмиль преданно глядел Вольфу в глаза.

— Я был ранен в отряде Млынского до того, как успел подготовиться к покушению. Ранение было тяжелым, меня увезли самолетом через линию фронта в тыловой госпиталь. После выздоровления я был направлен на передовую и при первой возможности перешел…

— С тех пор он семь раз переходил линию фронта, выполняя мои задания, — сказал Вольф и спросил у Занге: — Ты удовлетворен?