Русский Париж - Вадим Бурлак

С 14 июля все твердят во Франции об аристократах и демократах, хвалят и бранят друг друга сими именами, по большей части не зная их смысла».

Но никакие политические перемены не смогли поколебать чувств Карамзина к Парижу.

Прощание русского писателя с городом звучит как признание в любви.

«Я оставил тебя, любезный Париж, оставил с сожалением и благодарностию!..

Ни якобинцы, ни аристократы твои не сделали мне никакого зла; я слышал споры — и не спорил; ходил в великолепные храмы твои наслаждаться глазами и слухом: там, где светозарный бог искусств сияет в лучах ума и талантов; там, где гений славы величественно покоится на лаврах! Я не умел описать всех приятных впечатлений своих, не умел всем пользоваться, но выехал из тебя не с пустою душою: в ней остались идеи и воспоминания! Может быть, когда-нибудь еще увижу тебя и сравню прежнее с настоящим; может быть, порадуюсь тогда большею зрелостию своего духа или вздохну о потерянной живости чувства».

«Остался светлыми страницами»

Герой книги Карамзина «Письма русского путешественника» не совершил никаких открытий. Он всего лишь иностранный наблюдатель бурных событий во Франции 1790 года. Однако наблюдатель — с добрым сердцем, способный сопереживать людям разных сословий, противоположным политическим взглядам.

Пребывание в Париже не сделали Николая Михайловича ни якобинцем, ни яростным сторонником французской монархии. В политических движениях он, прежде всего, видел человека и сострадал ему независимо от его убеждений.

Спустя семь лет после посещения Парижа Карамзин писал: «Французский народ прошел все степени цивилизации, чтобы оказаться на той вершине, на которой он находится в настоящее время…

Французская революция — одно из тех событий, которые определяют судьбы людей на много последующих веков. Новая эпоха начинается: я ее вижу, но Руссо ее предвидел».

Были и другие высказывания Николая Михайловича о событиях во Франции: «…ужасные происшествия Европы волнуют всю душу мою… Бегу в густую мрачность лесов, — но мысль о разрушаемых городах и погибели людей везде теснит мое сердце…».

Он хотел снова побывать в Париже, оказаться в гуще событий. Противоречивые слухи, которые доходили из Франции до Москвы, вызывали у Карамзина горестные раздумья и сомнения.

«Я слышу пышные речи за и против; но я не собираюсь подражать этим крикунам. Признаюсь, мои взгляды на сей предмет недостаточно зрелы. Одно событие сменяется другим, как волны в бурном море; а люди уже хотят рассматривать революцию как завершенную. Нет. Нет. Мы еще увидим множество поразительных явлений».

Еще раз посетить Париж ему не удалось. Перемены в семейной жизни, литературная деятельность, назначение историографом, многолетняя работа над «Историей государства Российского»…

Исследователи творчества Карамзина сходятся во мнении: как настоящий историк и литератор, он состоялся, когда завершил «Письма русского путешественника», когда открыл читателям свой Париж 1790 года.

Желание не исполнилось…

Но Париж остался светлыми страницами в творчестве Карамзина.

Глава седьмая

«ТАМ РУССКИЙ РУКУ ПРИЛОЖИЛ»

Тирания одного предпочтительнее тирании нескольких. У деспота всегда бывают добрые минуты, у ассамблеи деспотов — никогда. На тирана как-то можно воздействовать, но компания грязных тиранов не поддается ничьему влиянию. Если она не несправедлива, то по меньшей мере жестока и никогда не склоняется к милости.

Франсуа Вольтер

Власть действует столь же развратительно на тех, кто облечен ею, сколько и на тех, кто принужден ей покоряться. Под тлетворным влиянием её одни становятся честолюбивыми и корыстолюбивыми деспотами, другие — рабами.

Михаил БакунинНедобрые отзывы

Правление Людовика XVI.

Как и в другие времена, приезжие восторгались Парижем, а сами его жители частенько ругали свой город.

Писатель и политический деятель Луи-Себастьян Мерсье в восьмидесятых годах XVIII столетия завершил многотомный труд «Картины Парижа».

«Вы хотите увидеть, как выглядит Париж?

Поднимитесь на башни Нотр-Дам. Город круглый, как тыква; камень, из которого построены две трети домов, черный и белый одновременно, свидетельствует, что город стоит на меловых породах. Вечный дым, поднимающийся из его бесчисленных труб, скрывает от глаза вершины колоколен; он кажется тучей, спустившейся над крышами, и воздух этого города затрудняет дыхание», — так писал о родном Париже Луи-Себастьян Мерсье.

Примерно в те годы появилось нелестное высказывание о столице Франции другого парижанина. Этот анонимный автор, видимо, был склонен к мрачной мистике: «В нашем городе проживает более 600 тысяч человек. Мы не задумываемся, что топчем прах и останки 2 миллионов парижан. Нет ни одного дома, ни одной улочки, под которыми, на разных глубинах, — не было бы захоронений.

Покойники чувствуют наше пренебрежение к ним, и когда-нибудь они восстанут и жестоко отомстят легкомысленным парижанам. Скелеты и бестелесные существа будут бродить по залитому кровью Парижу, выискивая очередную жертву».

В наше время мало кто поверит в это мрачное предсказание, однако доля правды в словах мрачного мистика XVIII века есть.

Так, историк Ленотр писал:

«Куда бы ни направился вечерами горожанин посидеть на свежем воздухе, в какую бы аллею ни свернул, под каждой муниципальной скамейкой лежит бывшее кладбище, и подчас только тонкий слой земли отделял царство живых от царства мертвых».

Примерно с 1786 года в Париже началась грандиозная работа по перенесению останков в городские Катакомбы. Вероятно, в этих подземельях находятся теперь миллионы останков горожан разных веков.

«Честный доброволец»

Среди сотен кладбищенских землекопов конца XVIII века особо отличался усердием некий «Честный доброволец». Так величал он себя в доносах и агентурных сообщениях.

Имя его не сохранилось, но о деяниях стукача-землекопа осталось немало городских преданий и слухов.

«Честный доброволец» регулярно сообщал в полицию о злодеяниях своих коллег. Бывали случаи, когда, отрыв очередное захоронение, землекопы, прежде чем перевезти прах в катакомбы, снимали с покойника все, на их взгляд, ценное. Не гнушались даже металлическими пуговицами на истлевших одеждах.

«Честный доброволец» очень не любил русских. Молва утверждала, что эта ненависть началась после того, как один русский студент, обучавшийся в Сорбонне, избил кладбищенского землекопа. За что — неизвестно.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});