Русский Париж - Вадим Бурлак

Русские поклонники Вольтера и Монтескье, Гольбаха и Руссо, Д'Аламбера и Гельвеция неоднозначно восприняли события 1789 года в Париже. Колоссальный дефицит в бюджете Франции, волнения французских крестьян и горожан, выборы в Генеральные штаты и объявления их Национальным собранием, народное восстание в Париже, взятие печально знаменитой Бастилии, принятие Декларации прав человека…

Императрицу Екатерину II и ее ближайших сторонников волновало: не перекинется ли огонь революции из Франции в Россию? Нашлось в 1789 году немало русских дворян, готовых отправиться в Париж поддержать восставших. Некоторым удалось это сделать.

Известно, что Бастилию штурмовали художник Ерменев, князья Галицины, несколько русских аристократов, называвших себя из осторожности мастеровыми Самсоновым, Петровым, Кузнецовым. Впоследствии некоторые русские дворяне вошли в революционный Якобинский клуб.

Екатерина II знала, что даже в Петербурге и в Москве нашлись сторонники «французского бунта», которые отправились по поддельным документам в Париж.

«Выведывать все, ничего не упускать. Особое внимание — к нашим подданным…» — таков был приказ из Петербурга русским дипломатам и секретным агентам.

Императрица, хоть и недолюбливала короля Людовика XVI, но желала его победы над «бунтовщиками». О народных депутатах Национального собрания Франции она писала: «Я думаю, если бы повесить некоторых из них, остальные бы образумились.

Для начала следовало бы уничтожить жалованье в восемнадцать ливров, которое выдается каждому депутату (и тогда эта голь для своего пропитания должна была бы вернуться к своим ремеслам), а потом запретить законом принятие адвокатов в члены собрания. Против ябедников существуют во всех землях законы, иногда очень строгие; а во Франции этим шавкам дали законодательную власть».

Да, не церемонилась государыня Екатерина в высказываниях о революционерах. Весьма тревожили ее сообщения «доверенных лиц» из Парижа о том, что одна часть находящихся там русских «смиренно, однако с любопытством» наблюдает за бурными событиями во французской столице, другая — принимает в них участие.

Приближенный Людовика XVI летом 1790 года заявил: «Русские обеспокоены тревожной ситуацией в Париже, не меньше нас, французов… Такое впечатление, что это их город».

«Несмотря на все удары…»

Что будет с Людовиком XVI и его близкими? Подобный вопрос в 1790 году волновал многих русских — как приверженцев монарха, так и настроенных революционно.

Был этим обеспокоен и Карамзин. Хотя в дни пребывания в Париже он не предчувствовал кровавую трагедию венценосной семьи Франции.

«Вчера в придворной церкви видел я короля и королеву, — писал Карамзин. — Спокойствие, кротость и добродушие изображаются на лице первого, и я уверен, что никакое злое намерение не рождалось в душе его.

Есть на свете счастливые характеры, которые по природному чувству не могут не любить и не делать добра: таков сей государь!

…Королева, несмотря на все удары рока, прекрасна и величественна, подобно розе, на которую веют холодные ветры, но которая сохраняет еще цвет и красоту свою. Мария рождена быть королевою. Вид, взор, усмешка — все показывает необыкновенную душу… Улыбаясь так, как грации улыбаются, перебирала она листочки в своем молитвеннике, взглядывая на короля, на принцессу, дочь свою, и снова бралась за книгу…

Все люди смотрели на короля и королеву, еще более на последнюю; иные вздыхали, утирали глаза свои белыми платками; другие смотрели без всякого чувства и смеялись над бедными монахами, которые пели вечерю…».

Встречал Карамзин и пятилетнего наследника престола, сына Людовика XVI Луи-Шарля.

«Дофина видел я в Тюльери. Прекрасная, нежная Ланбаль, которой Флориан посвятил «Сказки» свои, вела его за руку. Милый младенец! Ангел красоты и невинности! Как он в темном своем камзольчике с голубою лентою через плечо прыгал и веселился на свежем воздухе! Со всех сторон бежали люди смотреть его, и все без шляп; все с радостию окружали любезного младенца, который ласкал их взором и усмешками своими. Народ любит еще кровь царскую!».

Вот только добрый Карамзин не пояснил: «народ любит» проливать «царскую кровь» или наблюдать, как она льется.

Конечно, тогда, в 1790-м, глядя с умилением на королевскую семью, Николай Михайлович не предполагал, что «ангел красоты и невинности» дофин Луи-Шарль через два года будет, вместе со своими родителями, брошен в тюрьму, а после казни короля и королевы семилетнего принца выпустят из тюрьмы и отдадут на воспитание сапожнику-якобинцу.

«Может быть, когда-нибудь…»

Карамзин пытался понять Париж. Город, о котором он читал и грезил в детстве и юности, изменился в течение нескольких месяцев.

«Париж ныне не то, что он был.

Грозная туча носится над его башнями и помрачает блеск сего некогда пышного города. Златая роскошь, которая прежде царствовала в нем, как в своей любезной столице, — златая роскошь, опустив черное покрывало на горестное лицо свое, поднялась на воздух и скрылась за облаками; остался один бледный луч сияния, который едва сверкает на горизонте, подобно умирающей заре вечера. Ужасы революции выгнали из Парижа самых богатейших жителей; знатнейшее дворянство удалилось в чужие земли, а те, которые здесь остались, живут по большей части в тесном круге своих друзей и родственников».

Николай Михайлович Карамзин. Художник Д. Б. Дамон-Ортолани

Немало пострадало от революции французов, близких Карамзину по духу и мировоззрению, но, как истинный историк, он старался быть объективным в описании Парижа 1790 года.

«Не думайте, однако ж, чтобы вся нация участвовала в трагедии, которая играется ныне во Франции. Едва ли сотая часть действует; все другие смотрят, судят, спорят, плачут или смеются, бьют в ладоши или освистывают, как в театре! Те, которым потерять нечего, дерзки, как хищные волки; те, которые всего могут лишиться, робки, как зайцы; одни хотят все отнять, другие хотят спасти что-нибудь. Оборонительная война с наглым неприятелем редко бывает счастлива. История не окончилась, но по сие время французское дворянство и духовенство кажутся худыми защитниками трона.

С 14 июля все твердят во Франции об аристократах и демократах, хвалят и бранят друг друга сими именами, по большей части не зная их смысла».

Но никакие политические перемены не смогли поколебать чувств Карамзина к Парижу.

Прощание русского писателя с городом звучит как признание в любви.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});