Приключения стиральной машинки - Ира Брилёва

Пока я его слушала, мне все время не давала покоя какая-то мысль, она настойчиво билась в моем мозгу, но все никак не могла пробиться к моему сознанию. И вдруг словно короткое озарение меня накрыла своим светом истина. Господи, Таня и Тамара! Это же…!!! Я ахнула и зарыла ладошкой рот. По моей реакции Коля понял, что я догадалась. Он смотрел на меня, и в глазах его застыло сочувствие и растерянность.

— Коля, — тихо сказала я, — мне эту историю в глубоком детстве мама рассказывала. Но это было так давно, и я ее почти позабыла. А теперь вот… — И я осеклась. Олег непонимающе крутил головой, пытаясь одновременно смотреть на меня и на Машку. Машка сидела, глубоко задумавшись, и никак не реагировала.

— Олег, Тамара и Таня — это наши с Машей мамы. Понимаешь? — И я заглянула ему в глаза. Олег вмиг все понял и тоже замер. Теперь мы все сидели и дружно молчали. Так прошло минут пять, и первой подала голос Машка. Он у нее был какой-то надтреснутый и чужой.

— Коля, а что там было дальше? Ты ведь нам пока еще не все рассказал, верно? — Коля кивнул и, взглядом испросив у меня согласия, продолжил свой, ставший вдруг таким серьезным, рассказ. Легковесный детектив вдруг куда-то испарился, и я всей кожей почувствовала, как в нашу тесную кухню бочком пробралась сама жизнь.

— Вот такую историю мне этот Валек почти прямо с порога и рассказал. Мы с ним в его лесхозконторе расположились. Я ему понемногу в стакан живительной влаги подливаю, а он вещает, словно Дельфийский оракул. В такой ситуации главное с жидкостью не переборщить. Личность он, доложу я вам, для тех мест совершенно незагадочная. На часах девять утра, а он уже в поисках свежей дозы опохмелятора по всему поселку бегал. Мы с ним просто не могли не встретиться! К обеду я перед ним второй пузырь поставил, он мне после этого следующую порцию информации и выдал. Да еще какой! Выложил все, как на духу. А знает он, как выяснилось, немало. Он, хоть мужик и шибко пьющий, но, видимо, местные морозы на него как консервант действуют — не поддается он ни выпивке, ни времени, ни возрасту своему, и мозги у него еще довольно свежие. Пес его знает, как ему это удается, но, видимо, он как экспонат в кунсткамере проспиртовался, и ни один черт его теперь не берет. Но экспонат тот в кунсткамере, как правило, уже мертвый, а этот вроде еще живой. Хотя, кто его знает, — Коля почесал затылок, — он вроде дышит, а взгляд уже стеклянный, как у мертвого. В общем, повезло мне со свидетелем. Дальше я вам такую интересную историю расскажу, что у вас дух захватит. Только мне сейчас еще подкрепиться надо.

Машка живо отреагировала на Колино желание подкрепиться и ловко накидала ему в тарелку приличную порцию мяса, сдобренную сверху жареной картошкой, и приготовилась слушать дальше. Я забыла сказать — Коля обладал еще одним бесспорным достоинством. Он умел одновременно говорить и есть. Видимо, совмещать одно с другим научила его профессия. Следователи — занятые люди, и есть им приходится не отрываясь от рабочего процесса.

Получив искомое, Коля продолжил:

— А знаете, что еще меня сподвигло в те края самолично слетать? Помимо ваших стиральных машинок, конечно? — И Коля сделал загадочное лицо. Или ему просто так показалось. — Помните, когда мы с вами в последний раз к Лениной маме на дачу ездили, то нас соседка ее, тетя Нина, пирогами угощала? А когда она к себе за новой порцией пирогов отправилась, то я ей помогать вызвался? Так вот, тогда она и рассказала мне кое-что интересное. Я ее стряпню похвалил, вот она и прониклась. Пока я ей помогал пироги на блюдо перекладывать, она, в том числе, поведала кое-что о вашем происхождении, кто вы да что вы. Женщина она словоохотливая, а я человек любопытный и, заметьте, классный сыщик-профессионал. — Колька нас теперь явно подначивал, но я сделала ему знак продолжать. — Тетя Нина знает вашу семью давно. И по секрету сказала мне, что Татьяну Петровну в вашем дачном поселке «Княгиней» прозвали. Вот я и поинтересовался, откуда такое почетное прозвище. Тогда тетя Нина и поведала мне громким шепотом, что вы, уважаемая Елена Прекрасная, чуть ли не царского роду у нас, — и Коля шутливым жестом показал, что снимает передо мной шляпу. — «А как же, — говорит мне тетя Нина, — они же с одного боку Астафьевы, а с другого Ольховские. Это мне сама Танечка рассказывала. Да еще я вам совсем по секрету скажу, у них и испанская кровь в жилах есть. Да не просто испанская, а дворян ихних весьма знатных». — Вот тогда мне и пришла в голову простая мысль покопаться в вашем прошлом. Вернее, не совсем в вашем, а в прошлом ваших предков. Но для этого нужно было обязательно ехать в Кишму. А тут еще этот вор-недоучка Зубов тоже из тамошних оказался. Вот я и поехал. — Колька явно выдохся, и ему просто необходима была следующая порция пищи. Для Машки он был просто находка — при ее навязчивом желании кого-то покормить, он был самым подходящим кандидатом в ее мужья!

— Аферист! — Воскликнула я и шутливо шлепнула Кольку крахмальной салфеткой по макушке.

— Не аферист, а предприимчивый следователь, — в тон мне поправил меня Коля и, нимало не смущаясь, продолжил:

— Подумалось мне тогда, а почему это предки ваши с такими древними фамилиями решили в такие дремучие места забраться? Я здесь в Москве по архивам посмотрел — на ссыльных вроде не похожи, не числились их фамилии в тех списках. За золотом им в такую даль забираться, да еще с семьей, тоже не с руки — люди ведь не бедные. А по доброй воле в те места ехать, это, я вам скажу, в те времена было почти как на тот свет. Это все мне очень странным показалось.

Я бесцеремонно перебила Колю.

— Ну да, мама мне когда-то в детстве рассказывала, что мы вроде бы из какого-то древнего рода происходим. Но в те времена это было неактуально и неинтересно, и даже опасно. В эпоху моего детства в моде были пионерские костры, а потом и те из моды вышли, все развалилось. Это сейчас в моду снова вошли балы в дворянском собрании и прочая такая же мишура.

Коля дождался конца моей пламенной речи, и, как ни в чем не бывало, продолжил:

— Валек оказался просто кладезем информации! Он в ранней молодости, оказывается, еще не пил. А совсем наоборот, был заядлым трезвенником. Поскольку в тех местах без пьянки можно легко с ума сойти, то каждый, кому пить неохота или больше не лезет, находит себе какое-нибудь занятие помимо основной работы. А основной работой в тех местах в ту пору был золотой прииск. Он еще от царских времен Советской власти в наследство остался. Работа тяжелая и однообразная. От однообразия и безысходности, в основном, все одинаково заканчивают. Редко кто оттуда на волю вырваться мог — затягивает. Так вот. Валек по молодости тоже на прииске вкалывал, но пить ему тогда еще не хотелось, и нашел он себе занятие интересное. А чтоб вам понятней было я немного издали зайду, — Коля перевел дух, собираясь с мыслями, и вот что мы услышали:

— В тех местах с царских времен много разных людей отиралось. И вот на всех на них в местной канцелярии были в свое время дела заведены. При царе порядка намного больше было — все на учете состояли, да никто особо и не прятался. Редко какой лихой человек в такие места наскоком залетал. Если ссыльные и были, то на них особый учет велся. В общем, все про всех знали. А как пришла в те места Советская власть, то канцелярию эту всю сложили в большие сундуки, сундуки те опечатали и напрочь про них забыли на долгие годы. Потом, когда Советская власть немного оперилась, она новую канцелярию завела, но то уже совсем другая история. А сундуки со старыми записями так в самом дальнем углу в подвале сельсовета и плесневели, пока про них Валек случайно не пронюхал. Получилось это вот как. Валек активистом был, выборы там, комсомол и вся прочая агитерунда. Но тогда с этим строго было, а Вальку нравилось. Вот он и искал, чем бы еще таким отличиться перед местной партэлитой. Однажды перед выборами ему завхоз сельсовета ключи от подвала дал и говорит: «Там, в подвале, с прошлых выборов плакаты остались. Ты их в порядок приведи, где надо подправь, в общем, давай, действуй, Валек, помогай мне к важному мероприятию подготовиться. А я тебя потом как следует отблагодарю». Валек и доволен. Залез в подвал, нашел плакаты, вытащил их на свет божий. Глядь, а их крысы напрочь изгрызли. Надо все заново делать. А с бумагой туго в тех краях было. Залез Валек снова в подвал, вдруг там что-нибудь подходящее завалялось. Бродил, бродил, и наткнулся на те сундуки. Еле-еле замки открыл — на совесть сработано было, нам бы сейчас такие! И увидел он, что бумаги там всяческой навалом лежит, чернила уже кое-где выцвели, так что можно поверху писать. Вытащил Валек эти гроссбухи на свет божий. Хотел он их на листочки разобрать и склеить в большие форматы. Только додумался он сначала эти гроссбухи полистать. И ахнул. Здесь же вся история государства российского! В лицах и красках. А голова тогда у него еще светлая была, самогоном не затуманенная. Он сразу сообразил, какую ценность он в своих руках держит. Бумагу для агитплакатов Валек потом в другом месте нашел. А гроссбухи эти потихоньку к себе домой в подвал и перетаскал — все равно их никто так и не кинулся искать. Он их потом длинными зимними вечерами почти все перечитал. Те, что большого интереса не представляли, Валек частью назад вернул — от греха подальше, частью в печке спалил — зимой холодно, а бумага для розжига в большом дефиците. Но те книги, которые ему особо интересными показались, Валек у себя припрятал — до лучших времен. Думал, когда-нибудь жизнь его изменится и, может быть, он даже книгу напишет. А что? Мысль весьма здравая, замечательная даже, скажу я вам, мысль. Только, как это часто бывает, закрутила его жизнь, завертела. Его по комсомольской линии назначили лесхозом руководить, как молодого и перспективного. И как-то сразу стало Вальку не до книг, и тем более не до русской истории. Работы много навалилось — тогда лесхозы так тарахтели, только план давай! Жизнь его, конечно, изменилась. Только не в ту сторону. И вот теперь, когда прошло столько лет, вдруг на его голову свалился я. Знаете, братцы, он, когда про свои эти молодые мечты вспоминал, честное слово, рыдал как ребенок. Мне даже жалко его стало. Вот у человека уже полжизни за плечами, а ничего из того, о чем он мечтал, так и не сделал. Это же, наверное, настоящая человеческая трагедия! — Колька крякнул. И налил себе коньяку. Подумав немного, он налил коньяку и нам. Мы молча выпили и несколько минут в кухне стояла тишина. Валька всем было жалко, поэтому по молчаливому согласию выпили и по второй рюмке. Рассказ Николая был столь эмоционален, что алкоголь действовал как простое успокоительное. Ни о каком стандартном веселье не могло быть и речи.