Муравьиный лабиринт - Дмитрий Емец

Кавалерия задумчиво пошевелила губами. Видимо, у нее появилось краткое искушение попугать ту отчислением, но она сочла это мелким.

– Пока нет, – последовал неохотный ответ.

– Правда?

– Нет. Неправда. Хотя для ШНыра ты слишком беспокойная личность.

Завопив, Рина сорвалась с кровати и попыталась повиснуть у Кавалерии на шее. Октавий, прятавшийся у директрисы в ногах, залился негодующим лаем.

– Все-все! Для больной ты слишком активна!.. Пять баллов за эмоции! Но – одно условие! На Гавре ты нырять больше не будешь, – сказала Кавалерия, пряча улыбку.

– Почему?

– Думаю, двушка пощадила вас с Гавром, потому что нырок был невольным. Но в следующий раз это будет уже твоя дурь и твое решение. Или его дурь и его решение. Понимаешь?

– Ну так себе, – буркнула Рина.

– Объясняю для законченных гениев. Если человек один раз сумел взорвать горошиной танк, попав из трубочки во вылетающий из дула снаряд, не стоит превращать данный способ подрыва танков в принцип! Я ответила на твой вопрос?

– Да.

– Этого мало. Я исчерпывающе ответила на твой вопрос?

Рина торопливо подтвердила, что исчерпывающе.

– Но как двушка пустила Гавра?

Кавалерия ногтем соскребла у себя с рукава каплю канцелярского клея.

– Вопрос лишен смысла. Разве непонятно? Это ты его протащила!

– Я? Как?

– Любовью, конечно. Волнуясь о нем больше, чем о себе, ты составила с ним единое целое. На двушке же все определяется степенью любви и заботы. Я вполне допускаю, что ныряльщик, пробившийся за вторую гряду, станет, по человеческим меркам, всесильным.

– То есть?

Косичка Кавалерии задорно дернулась.

– Если захочешь, положим, триста дворцов, тебе их дадут. Только будь готова к тому, что во всех тебе придется мыть окна и менять шланги в ванных. Причем лично тебе, а не условному дяде Пете. Если не будешь всего этого делать? – двушка перестанет тебя принимать, и ты будешь наказан как человек, взявший много и использовавший мало.

Рина поджала ноги. Она мало что помнила, начиная с момента, как Сашка лез через ворота. Ей представилось, что деревяшка, которую отрыл Гавр, так и валяется в снегу.

– Гавр принес с двушки палку с муравьиными яйцами! Они замерзнут!

Кавалерия успокаивающе положила ей на плечи руки.

– Не волнуйся! Я отдала их Витяре. Кстати, он первым и нашел ее.

Женское сознание непредсказуемо. Только что Рина волновалась, а теперь приревновала.

– «От-ты дусе» отдали? Ему-то зачем?

– Большинство шныров не способно заботиться ни о ком, мельче лошади. Витяра – исключение. Он ворочает их ватной палочкой, спасает от плесени и даже пытался раскопать под снегом живых муравьев в надежде, что они лучше знают, как заботиться о яйцах.

– О своих яйцах, а не о чужих! Они их сожрут!

– Чтобы сожрать яйца с двушки, надо очень постараться. Кстати, то, что притащил Гавр, – это часть ствола древней сосны. Возможно, ее принесло рекой, когда та меняла течение.

– Ствол? Он же глубоко лежал!

– Потому и сохранился. Ведь Гавр не за первой грядой его нашел?

– Нет. Ближе к болоту. Намного ближе.

– Так я и думала! Ну хватит на сегодня! Главное условие успешного общения – его кратковременность!

Кавалерия решительно поднялась и стала сворачивать сползший на пол плед. Свернула и положила на тумбочку. Рину поразило, что, сворачивая его, Кавалерия исключительно точно угадала размеры тумбочки.

Директриса тоже это заметила и довольно сверкнула очками.

– Опыт, милая моя! Опыт! Хотя я, например, заметила, что, когда человек утверждает, что любит порядок, в комнате у него всегда все раскидано, а на встречи опаздывает минуты на две, не меньше.

– И чем мне теперь укрываться? – спросила Рина, грустно разглядывая плед.

– Своим собственным одеялом!

– Но оно в комнате, а я здесь!

– Исключительно верное наблюдение! Собирайся и марш отсюда! На завтрак уже опоздала, но, уверена, Суповна найдет что-нибудь съедобное, после того как пять раз скажет, что у нее ничего не готово.

Не веря своим ушам, Рина сорвалась с места, но от слабости ее шатнуло и она невольно вновь села на кровать.

– Я думала, вы запретите!

– Я бы запретила. Но посмотри на себя!

Рина попыталась это осуществить, но зеркало в медпункте отсутствовало, и она смогла увидеть только коленки.

– Посмотрела? И что увидела?

Рина что-то промычала.

– Ты будешь ползком сбегать из медпункта, а в свободное время грызть от скуки ножки кровати. Это еще никого не вылечило… Все, брысь! И не вздумай в ближайшие дни приходить в пегасню! Я и так по кашлю всегда буду знать, в какой ты части коридора.

Кавалерия мимолетно положила ей на плечо руку, слегка сдавила и сразу вышла. И по этому прикосновению Рина запоздало разобралась, какой у Кавалерии был взгляд в те первые минуты. Не строгий, а бесконечно обеспокоенный. Такой бывает у человека, когда он видит, что тот, кто ему дорог, спрыгнул с крыши. Ловить уже поздно, кричать бесполезно, и теперь все зависит от того, успеет ли он уцепиться зонтиком за электрический провод или нет.

Глава 11

Свадебный подарок Дионисия Белдо

Встречал ли кто-нибудь честного человека, у которого голубые глаза?

Все, что ни случалось с нами плохого, происходило из-за германцев!

Перемирие никто не нарушал, а вечный мир всегда нарушался.

И в том ли благочестие, чтобы не управлять царством, и злодеев не держать в узде, и отдаться на разграбление иноплеменникам?

Если в чем-нибудь малом допустите послабление, оно обратится в великое.

Чердак старших шныров, громадный, тянущийся над всем корпусом, был самым вседозволенным местом на земле. Там, куда вела грохочущая железная лестница, можно было все. Не ложиться до рассвета. Громко слушать музыку. Метать ножи. Разрисовывать черным маркером зубы лошадиного скелета и ему же ставить золотые коронки из фантиков. Палить из шнеппера по пробкам. От кроватей старшие шныры давно отказались и спали в гамаках, которые легко убирались, когда требовалось превратить чердак в качалку или спортивный зал.

Чтобы не терзать душу, Кузепыч сюда не поднимался, разве что пожаловаться, что пропал стул с инвентарным номером 9101.

– Да нет тут никакого стула, – дружелюбно говорил Ул, ненавязчиво закрывая широкой спиной печку-буржуйку, труба которой уходила в слуховое окно.

Кузепыч подозрительно озирался, пасмурно косился на куртку Макса, висевшую на вилке, которую кто-то с дикой силой всандалил в стену, и поневоле убеждался, что инвентарного номера 9101 на чердаке действительно не имеется. Он скреб шею короткими пальцами и боком, как краб, тащился к лестнице.

– Если найдем – сразу скажем! Не сомневайтесь! Как он хоть выглядел? Сломанный такой, с треснутой спинкой? – легкомысленно кричал ему вслед Афанасий.

Кузепыч останавливался и, сопя, начинал поворачиваться. Ул страшно округлял глаза.

– Нет, никогда не видел, – спохватывался Афанасий.

Кузепыч прожигал его мрачным взглядом и удалялся. Слышно было, как он бормочет на лестнице, обещая поквитаться при уборке пегасни. Макс глупо ржал, а Афанасий грустно размышлял о том, что болтуны всегда виноваты. Даже при том, что свистнул стул Макс, а в буржуйке его спалил Ул.

Бывало, что Ула, отлежавшегося после нырка, тянуло на приключения. Он шатался по чердаку и творчески хмурился – по складкам лба мучительно гуляло воображение. Наконец его осеняло.

– Кто помнит? У нас какой огнетушитель на втором этаже висит: порошковый, углекислотный или химический? – внезапно спрашивал он.

– Кы… кажется, у… углекислотный, – подумав, отзывался Макс.

– Это хорошо. Значит, им можно заправлять газировку.

– Что?

– Ну минералку там всякую, – уточнял Ул и больше к этой теме не возвращался, но уже несколько дней спустя Кузепыч обнаруживал, что огнетушитель (инв. № 9736), хотя и висит аккуратно на прежнем месте, стал отчего-то намного легче и явно не содержит больше ничего огнетушащего.

Уже по истории со стулом видно, что главной бедой чердака был холод. Не дождь, струйками протекавший сквозь многократно простреленную крышу (это было даже удобно, потому что не приходилось бегать к раковине за водой для чайника), а именно холод. Любое тепло выдувалось в считаные минуты. Батареи не выручали. При поломках котла вода в них замерзала и батарею распирало.

То и дело случалось, что холодными вечерами продрогшие старшие шныры рыскали по корпусу и искали топливо. Наученные горьким опытом младшие и средние торопливо прятали все, что могло угодить в буржуйку. Выйти на улицу за углем, целая гора которого была навалена у котельной, старшим, разумеется, чаще всего бывало лень, особенно после того, как Родион перекочевал на жительство в Москву и отдал себя на растерзание Парковым улицам.