Река убиенных - Богдан Сушинский

— А потом?

— Вас доставят в Софию, или прямо в Свиленград, на специальном самолете. Это даст нам возможность уточнить кое-какие вопросы, которые возникли к вам у нашей службы безопасности. А вам — прийти в себя, немного отдохнуть. Жить вы будете в отеле. Ресторанное питание, неплохой номер… Пользуйтесь нашей добротой, Смоляков. Ведь еще неизвестно, как к вам отнесутся в Москве, в НКВД.

— Но если вы отправите нас на спецсамолете, в Москве сразу же истолкуют это как свидетельство нашего предательства. То есть, получится так, что вроде бы мы все рассказали, вы нас перевербовали и со всеми почестями отправили на спецсамолете.

— Разве наши службы предлагали вам стать германским агентом?

— Нет.

— Вот видите! — Шелленберг поднялся и с минуту постоял спиной к Смолякову, осматривая часть внутреннего дворика, открывавшегося из окна его кабинета. — Так и объясните своим энкавэдистам, что о вербовке не было и речи.

— Но кто нам поверит?! — изумился Смоляков. — Особенно если вы отправите нас в Свиленград самолетом.

— Вы правы, никто не поверит. Почему они должны верить вам?

— Тогда зачем же вы решили отправлять нас отдельным самолетом?

Шелленберг наконец повернулся к нему лицом, и Смоляков мог видеть, как на еще довольно молодом, аристократически холеном лице Шелленберга заиграла садистская улыбка.

— А почему вы считаете, что мы обязаны спасать вас от энкавэдистов, поддерживать вас, блюсти ваше реноме? Почему вы так решили, господин Смоляков? Вы в течение нескольких лет руководили у нас в стране целой группой шпионов, вы завербовали в свою преступную организацию десятки германских граждан, вы нанесли урон безопасности Третьего рейха, и после всего этого требуете от руководства Имперской службы безопасности, чтобы мы оберегали вас от подозрений вашего советского гестапо?!

Смоляков смотрел на него широко раскрытыми, испуганными глазами; челюсти его двигались, однако нужных слов он так и не находил.

— Но коль уж вы отпускаете нас…

— Ну и что? В наших кровных интересах сделать все возможное, чтобы НКВД арестовало вас, как только вы пересечете границу Союза. А затем, после пыток и издевательств, расстреляло как трусов, изменников и агентов абвера… или гестапо. Что особого значения не имеет.

— Хорошо, что мы должны сделать?

— Рассказать нам всю правду. Я же обещаю вам, что все будет представлено так, будто вы никого не выдали, наоборот, сами стали жертвой слабонервности одного из тех, кто проходит по вашему делу. Детали мы берем на себя. Никакого предательства с вашей стороны здесь уже не будет. Вы и так изобличены. Деканозов и прочие энкавэдисты вам уже не доверяют. Поэтому ваше спасение — в нашем заступничестве.

31

С минуту Смоляков молчал. Шелленберг его не торопил. Пока русский переваривал полученную от бригадефюрера СС информацию и вырабатывал линию своего поведения, тот успел сделать пару звонков и покопаться в своих бумагах.

— Хорошо, я согласен. Зверянин, думаю, тоже согласится.

— Он уже согласился, — проворчал Шелленберг, не отрываясь от бумаги.

— Тем более.

— В таком случае самолет отменяется. Вас доставят в Свиленград машиной. В сопровождении лейтенанта Зарански. Он конечно же будет в гражданском. Ваша задержка будет объяснена вами тем, что уже под завершение вашего пребывания в Германии гестапо все еще пыталось что-либо выжать из вас, но у него ничего не получилось. Так что не следует пренебрегать такой «светомаскировкой», как рассеченная губа, бровь, подбитый глаз и синяки на ребрах. Но все это при одном условии: что с этой минуты вы будете отвечать правдиво. Раскаяний нам не нужно, раскаяние — это непрофессионально. А вот признать, подтвердить и внести ясность в некоторые… неясности — это уже вопрос взаимной профессиональной вежливости. Никаких протоколов при этом мы вести не будем. Записи будут сугубо рабочими.

Через два дня машина, за рулем которой находился один из офицеров СД, увозила Смолякова и Зверянина, двух русских дипразведчиков, на юг, в сторону Мюнхена. Когда лжедипломатов усаживали в машину, они выглядели почти счастливыми. Все прежние страхи, которые до сих пор изводили их: действительно ли германские власти отпустят их, или же вся эта затея с переездом в Берлин, отелем и задушевными беседами — всего лишь гестаповский спектакль, окончательно развеялись. Посол и Москва уже знают, что они в Берлине и что сегодня их отправляют по тому же маршруту, по которому уже проследовал спецпоезд с остальными русскими дипломатами. Перед отъездом Деканозов получил возможность поговорить со Смоляковым по телефону. Так что, уезжая, эти двое русских прекрасно понимали, что каждый километр, отделяющий их от Берлина, — это километр, отдаляющий и от виселицы, уготованной большинству агентов их разведгруппы, которые томились сейчас в подземельях гестапо.

Однако чем дальше они удалялись от границ Германии, тем настроение дипразведчиков становилось все более мрачным. Из сообщения, которое лейтенант Зарански сделал из Будапешта, Шелленберг понял, что русские уже даже не пытаются скрывать своего страха перед Деканозовым и последующим расследованием, ожидающим их в Москве: провал группы, арест, признания в гестапо и СД, наконец, эта задержка в Берлине и поездка отдельно от группы… Все, все срабатывало теперь против них, и в откровенных беседах с переводчиком и гидом Смоляков настойчиво намекал на то, что, представ перед Деканозовым, они готовы сделать заявление о том, что не желают возвращаться в Советский Союз.

— Объясните им, унтерштурмфюрер, что их внезапно вспыхнувшая любовь к Третьему рейху остается без взаимности, — коротко наставлял Шелленберг своего курьера. — Вот когда в Москве им удастся пройти через проверку коммунист — гестапо, тогда мы можем вернуться к разговору об их чувствах. А пока что… от их возвращения зависит освобождение нашего посла в Москве.

Однако русских это не успокоило, и, пребывая на кратковременном отдыхе в Софии, Зарански уже панически извещал бригадефюрера, что опасается, как бы русские не ударились в бега. На протяжении всей дороги от столицы Венгрии до столицы Болгарии они распаляли свое воображение рассказами о терроре, развязанном коммунистами в тридцать седьмом году, и о тысячах земляков, которые были расстреляны, погибли в концлагерях или же до сих пор томятся в них.

— В Софии наверняка есть в продаже русская водка, — дал мудрый совет Шелленберг. — Предложите своим русским по стакану этого пойла, как обычно русские офицеры предлагают его своим солдатам перед атакой. Думаю, это их взбодрит, а главное — разбудит ностальгию по родине.

Еще почти сутки Зарански вместе со своими русскими прохлаждался в каком-то провинциальном отеле на краю Свиленграда в ожидании прихода поезда с германскими дипломатами. Москва умышленно задерживала его, пока не получила сообщение своего бывшего посла в Германии Деканозова, что два его дипсотрудника уже прибыли в Свиленград.

Лейтенант Зарански готов был сразу же сдать их под попечительство посла и убраться восвояси, но Смоляков дал понять, что оставшееся время он и его коллега хотели бы провести вне поезда. И лейтенанту, а также прибывшему в Свиленград представителю Министерства иностранных дел Германии пришлось убедить Деканозова, что разведчики переступят порог вагона, как только поезд с графом Шуленбургом покажется по ту сторону болгаро-турецкой границы. В то же время к русским приставили двух местных агентов абвера и полицейского, чтобы не позволить дипшпионам бежать, скрыться, уйти в подполье.

А как только поезд с русскими оказался на территории Турции, из Берлина пошла шифрограмма в Москву, где один из резидентов получил приказ проследить за судьбой этих двух данцигских неофитов от разведки, которые еще могли им пригодиться.

32

Плесенная прохлада, удушливо обволакивающая тишина подземелья, бетонная сырость казематов… Непонятно только, почему он воспринимает все это так, словно в доте оказался впервые? И откуда это страстное желание поскорее выбраться отсюда, увидеть свет поднебесья, вдохнуть глоток мятного воздуха речной долины; этот навязчивый страх быть навечно закрытым здесь, заживо погребенным? Ведь привык же к «дотовой» жизни, приучили. Неужели какое-то подсознательное предчувствие? Кожухарь негу наслал: трава, река… Красота поднебесная. А теперь вот…

«Божественно! С ромашек начнем: убьет — не убьет, — резко одернул себя лейтенант. — Сейчас это именно то, что нужно».

Впрочем, все эти предчувствия-гадания остались при нем, а перед гарнизоном Громов предстал вполне естественно, даже буднично. Словно на несколько часов отлучался по командирским делам, и вот, снова вернулся к рутинной гарнизонной жизни.