Человек-огонь - Павел Кочегин

Белогвардеец подбежал к Другову, ударом приклада по голове сбил его с ног.

Две недели каратели не разрешали родственникам хоронить убитых. Смотрите, мол, всем, кто пойдет за большевиками, будет то же самое. Хотели запугать трудовой народ.

Весть о том, что большевика пули не берут, быстро разнеслась по окрестным деревням и селам.

— Советскую власть вздумали расстрелять, — говорили между собой крестьяне. — Ишь, чего захотели?! Советы — народ, а его не перебьешь!

И потянулись крестьяне в леса, к партизанам.

Ни на один день за все эти долгие зимние месяцы тревога не покидала семью Томиных. Вскоре после расстрела большевиков Анну Ивановну предупредили, что нужно скрыться. В темную пасмурную ночь ушла она из Куртамыша: решила пробраться в село Птичье, близ Шумихи, где работала в больнице ее давняя подруга.

В начале января 1919 года в Третью Армию прибыла комиссия Центрального Комитета партии и Совета обороны, которой руководили члены ЦК РКП(б) Иосиф Виссарионович Сталин и Феликс Эдмундович Дзержинский. Комиссия расследовала причины сдачи Перми, помогла командованию и местным органам навести порядок в армии, укрепить ее тыл.

Результаты работы комиссии не преминули сказаться на боеспособности всех частей Третьей Армии, и уже в январе она на некоторых участках перешла в наступление.

На решающем направлении действовала Тридцатая стрелковая дивизия. Стремительным ударом она нанесла серьезное поражение отборным штурмовым батальонам врага, обратила их в бегство, вышла на реку Каму.

Во всех частях и подразделениях соединения была зачитана телеграмма:

«Начдиву тридцатой Каширину. Братский привет славным бойцам Вашей дивизии, разгромившим штурмовые батальоны врагов родной России.

И вот — на тебе — позорный случай с Осташковским полком! Томин ругал себя за ротозейство и всю вину за случившееся брал на себя. Комбриг отвел полк в резерв, решил очистить его от враждебных и неустойчивых элементов и вновь бросить в бой.

А тут приказ: Осташковский полк вывести в резерв дивизии. На смену ему в бригаду перевести полк имени Малышева.

Эта мера высшего командования ударила по самолюбию комбрига. Читая приказ, он между строк как бы угадывал мысли начдива: «У тебя 17-й Уральский, имени Степана Разина, Второй Горный полки. А теперь вот еще получай лучший полк в Армии, полк имени Малышева, раз ты сам неспособен навести порядок в бригаде. С такими частями и бездарь может здорово воевать».

Сгоряча Томин решил написать рапорт об освобождении его от должности, как неспособного командира. Но не успел.

Четвертого марта Колчак перешел в наступление. Начались ожесточенные бои. Тут уж не до личных обид.

В разгар боев из бригады вывели кавалерийский полк имени Степана Разина. По приказу командования фронтом Верхнеуральский полк и полк имени Степана Разина были сведены в кавалерийскую бригаду и под командованием Ивана Каширина направлены под Оренбург.

Это, как говорится, только подлило масла в огонь. Томин позвонил начдиву Николаю Каширину и, едва сдерживаясь, спросил, что за причина переброски двух полков под Оренбург?

— Командование фронтом объясняет это тем, что в наших условиях бездорожья и глубоких снегов кавалерии трудно воевать, — ответил начдив.

— Пока Иван доберется до Оренбурга, у нас снег растает, — не унимался Томин.

— Командованию виднее, где какие части использовать. Я хотел тебе позвонить, но раз ты меня опередил, то приезжай в штаб, дело есть.

Нетрудно представить, с каким настроением прибыл Томин к начальнику дивизии. Сердце его ныло, в голове вихрем носились злые думы, и весь он был охвачен нервным ознобом.

— Знакомься, Николай Дмитриевич, твой комиссар Евсей Никитич Сидоров, — после взаимного приветствия представил Каширин сидящего в его кабинете смуглого мужчину в кавалерийской шинели и охотничьих сапогах.

Словно тень упала на Томина, передернулись плечи, плетка невольно хлестнула по голенищу, холодный взгляд скользнул по сухощавому смуглому лицу комиссара, и они без особого восторга обменялись рукопожатиями.

Томин давно требовал и ждал политработника, но сейчас воспринял назначение в бригаду комиссара, как недоверие к себе, и не сдержался:

— Как же, надо Томину комиссара, а то чего доброго сбежит.

— Не придумывай, Николай Дмитриевич! Во все бригады направлены комиссары, — спокойно проговорил Каширин. — Задача у вас одна, желаю успеха.

Это сообщение начдива до некоторой степени успокоило Томина. Он сообщил Каширину обстановку в бригаде и, как бы между делом, спросил:

— А кто у вас заведует картами? Его бы мне увидеть.

Через минуту в комнату вошел невысокий толстячок в военной форме.

— Так вот каков начальник над картами? — подойдя к топографу, хлестнув плеткой по голенищу, процедил Томин. — Если сейчас же не будет выполнена заявка начштабрига — душа из тебя вон!

— Как? Вы еще не получили карт! Айн момент, — попытался отшутиться тот и под угрожающим взглядом Томина выскользнул за дверь.

Через пять минут топографические карты были в кабинете.

— Давно бы так, — бросил Томин, — без волынки.

Дорога петляла между перелесков, огибала поля, уходила за горизонт.

Впереди ехали Томин и Сидоров, позади — Гибин с Ивиным.

Поправив белую папаху, Евсей Никитич первым нарушил молчание. Томин отвечал на вопросы лаконично, ни разу не взглянув на комиссара. Казалось, он был погружен в свои думы. Однако это не смутило военкома, и после минутного молчания он вновь заговорил.

— Слушай, Николай Дмитриевич, нам с тобой работать и мы должны познакомиться поближе. Расскажи что-нибудь о себе.

— Тебе, наверное, обо мне много порассказали.

— Рассказали. Будто ты суров с людьми.

— Ладно сказали. С бездельниками и трусами. Еще что?..

— Будто рисуешься перед бойцами.

Военком напомнил случай, когда Томин под обстрелом противника читал карту, сидя на коне.

— Ерунда! Надо было молодым доказать, что не каждая пуля в лоб. Еще?

— Будто рискуешь своей жизнью напрасно, мчишься через огонь.

Николай Дмитриевич вспомнил, как однажды он повел эскадрон через горящий мост и захватил предмостное укрепление противника.

— И тут надо было, иначе сорвалась бы операция. Ну, хватит с меня! Рассказывай о себе.

— Из породы жженопятых[6] я.

Томин бросил на военкома взгляд исподлобья, правая бровь взметнулась вверх. Сидоров перехватил этот взгляд, который как бы спрашивал: «Что это еще за порода такая?», и продолжал:

— Босоногим мальчишкой пошел работать на чугунолитейный завод. В декабре пятого года участвовал в вооруженном восстании. Каторжанил в Нерчинске. Во время войны кормил вшей в окопах и за большевистскую агитацию снова попал в тюрьму. В марте семнадцатого вступил в партию большевиков, штурмовал Зимний. Подавлял восстание левых эсеров в Москве. А теперь комиссар у комбрига Томина.

Евсей Никитич говорил спокойно, как будто читал чей-то послужной список. Чем больше слушал Томин, тем заметнее отходило его сердце. Он всматривался в лицо комиссара, и теплый взгляд черных глаз его, и густые брови вразлет теперь уже не вызывали у Томина отчуждения.

…Середина мая, а погода осенняя: несколько дней подряд шел холодный дождь со снегом. На берегах реки Кильмезь бригада вела тяжелые бои с частями генерала Пепеляева.

Комбриг Томин и военком Сидоров встречались редко. Накоротке обменивались впечатлениями дня, договаривались о дальнейшей работе — и снова в части.

Под покровом темной дождливой ночи полторы сотни всадников переправились вброд через Кильмезь и по проселочной дороге углубились в дремучий лес.

Ехали молча, осторожно. Под шум дождя комбриг и комиссар изредка полушепотом перекидывались короткими фразами.

На пути попалась небольшая деревушка. От нее лесом надо добраться до села Старые Зятцы. Без проводника ехать в такую темень через лес опасно. Разыскали старого охотника, который согласился провести отряд.

Лес внезапно оборвался и в предутреннем тумане показались очертания домов.

— В атаку! — скомандовал Томин, и сотни копыт зачмокали по раскисшей поляне.

Комбриг повел конников на центр села, комиссар — на восточную окраину, чтобы отрезать путь бегства белякам.

Кавалеристы захватили штаб соединения белых, скрутили двух офицеров и обезоружили много солдат. В штабе обнаружили сервированный стол.

— Ого! Вот это гостеприимные хозяева. Не только хлеб-соль, но и кое-что повеселее припасли их благородия, — потирая руки, шутил Томин. — Не будем гордыми: закусим, чем Колчак послал. А ты, друг любезный, — Томин обратился к одному из офицеров, — от имени генерала Пепеляева передай приказ по частям о немедленном отступлении. Передай: штаб окружен красными, командование спаслось бегством.