Человек-огонь - Павел Кочегин

Человек-огонь

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

В БЕССОННУЮ НОЧЬ

Исход февраля 1918 года. Над Троицком, распластавшимся в отлогой котловине, плывут лохматые тучи. Они цепляются за гребни степного перевала, окружившего, словно крепостными стенами, и каменные купеческие дома, и подслеповатые хибары мастеровых. Из туч, будто из дырявого полога, сыплется и сыплется снеговая крупа, порывами ветра ее несет по глухим улицам.

У гранитного подножия Пугачевой горы, опоясывая город с севера, изогнутой ветвью лежит речка Увелька. Южнее прямым стволом вытянулась ледяная гладь другой реки — шире, крупнее — реки Уя. На противоположном берегу ее чернеют невысокие скалы. В полыньях шумит водоворот.

Ветер разорвал тучи. Улицы города осветились лунным светом. Троицк кажется мертвым, опустевшим.

Но вот вдали прошел патруль, постукивая каблуками застывших ботинок. Вдоль забора крадется пропойца с бутылкой под полой. У ворот дома, что фасадом обращен к горе, никак не могут распрощаться парень и девушка.

В морозной тишине скрипнула калитка добротного крестовика. Вышел толстяк и, озираясь, пивным бочонком покатился по теневой стороне улицы.

Какой-то салган[1] отправился на тайное сборище.

В центре города видны желтые столбы света, которые поднимаются из окон большого двухэтажного дома. Советчики решают вопрос, как схватить за горло белогвардейскую казачью контру.

На вершину Пугачевой горы взошел человек в папахе и солдатской шинели. Остановился, перевел дыхание, внимательно осмотрелся.

Перед военным лежит беззащитный город. Сегодня уехал домой последний взвод, в Троицке остался уставший и поредевший от боев с дутовцами 17-й Сибирский стрелковый полк да небольшой красногвардейский отряд из необстрелянных юнцов.

Вокруг рыщут банды Дутова. В любой момент они могут нагрянуть, порубить гарнизон, разогнать Советы.

Тяжело вздохнув и поплотнее запахнув полы шинели, военный стоял несколько минут, не шелохнувшись, потом быстро начал спускаться к реке, направляясь к центру города.

Кирпичный дом купца первой гильдии Луки Платоновича Гирина стоит в глухом переулке. В каменные стены ограды вмурованы осколки бутылок. Кладовые, завозни, амбары окружают обширный двор и скрывают его от постороннего глаза. Строения приземистые. Однако в невзрачном снаружи доме высокие хоромы. Из узкого, темного коридора налево ход на половину хозяйки, филенчатая дверь прямо — в кабинет хозяина. Смежная комната всегда находится за семью замками.

Сегодня Гирин ждет важную персону: тайного посла от самого атамана Оренбургского казачьего войска, Александра Ильича Дутова. Знает он и чего ради послан человек. Потому-то и пригласил к себе кержака-купца, чуть ли не мильонщика, Пуда Титыча Тестова, обладателя множества салотопен и сыроварен. Впрочем, в Троицке Пуда Титыча звали куда проще: Усатый Нос.

…Хозяин и гость сидят в креслах, перекидываются через стол пустыми фразами. Но вот Лука Платонович откинулся на спинку, вытянул длинные руки по подлокотникам, погладил прохладное дерево волосатыми пальцами. Холодные, как стекла, глаза его уставились на собеседника.

Скрестив на мягком животе пухлые руки с короткими толстыми пальцами, Пуд Титыч юлит маленькими глазками под холодным взглядом купца. Троицкому салгану явно не по себе.

А хозяин — без обиняков:

— Мы с тобой, кум, одного поля ягода, таиться с тобой не стану. За войну и я не без прибытка остался. Ты это знаешь. Ну и ты, кум, не дремал. И Керенский нас тоже не изобидел! Я уж, прямо сказать, силенку в себе почуял немалую. Сначала, думаю, мелкоту, мальков — ам, ам! А там и покрупнее которых — мыловаров, салотопенников, бакалейщиков…

— Так, стало быть, и меня?! — с деланным смешком пропищал гость.

— Что делать! Коммерческое дело таковское: хоть сват, хоть брат!.. На то, говорят, и щука в море, чтобы карась не дремал…

— Ерша-то и щука не берет! — возразил гость, задорясь.

— С тобой, кум, поладим. В компаньоны возьму, — примирительно сказал Гирин. — Разве о тебе речь! Я бы и за братьев Якушевых взялся, и за челябинских, и за оренбургских… — выкрикнул Гирин, — А там, глядишь, и с которыми всероссийскими тузами схватился бы! — Он сжал кулаки, словно перед ним был незримый борец-противник…

И вдруг обмяк, опустил тяжелый кулак на стол.

Дверь бесшумно открылась, просунулась круглая бритая голова, послышался робкий голос слуги-киргиза:

— Козяин, гость пришла.

— Веди, — ответил Гирин и встал. С превеликим усилием поднялся и Пуд Титыч.

В кабинет вошел мужчина в дождевике, башлык опущен на ворот шинели, на офицерской папахе красный бант.

Купец и заводчик обменялись тревожными взглядами.

— Не узнаешь, Лука Платоныч? — спросил простуженным голосом гость.

— Эко, как ты, Вениамин Петрович, принарядился! — узнав казачьего офицера Полубаринова, воскликнул Лука Платоныч. — Настоящий красный боевик.

Гирин помог гостю раздеться, повесил одежду на передвижную вешалку.

Пуд Титыч с нескрываемым интересом рассматривал есаула. Это был вышесреднего роста, широкоплечий, безукоризненной выправки офицер. Светлые лоснящиеся волосы прилизаны на прямой пробор, густые длинные белобрысые брови срослись над переносицей.

Одернув новенький френч английского сукна, Полубаринов обменялся рукопожатиями с Гириным и Тестовым, устало опустился в кресло.

— Чертовски умаялся, — заговорил гость. — Вы удивляетесь моему наряду? Не удивляйтесь. Словно через слоеный пирог к вам пробирался. Что на белом свете творится — сам черт ногу сломает! В одной станице Советы верховодят, в другой — атаман властвует, а в иных и Советы и атаман сидят. Одним патрулям кресты да мандат наказного атамана в нос суешь, перед другими красным бантом да удостоверением солдатского комитета трясешь.

— Неужто от Верхнеуральска всю дорогу пешком? — спросил Лука Платонович.

Полубаринов лениво улыбнулся, отрицательно покачал головой. Немного помолчал, прищурив глаза, и нехотя ответил:

— До Менового двора на перекладных — и свои, и красные наилучших рысаков подавали. Так спешил, что с утра во рту маковой росинки не было.

— Зубы гостю заговариваешь, а про утробу забыл? — пискляво вставил Тестов.

Лука Платоныч извлек из тумбы стола бутылку коньяка, тарелки с хлебом, икрой, маслом, солеными грибами, ломтиками голландского сыра, кружками краковской колбасы, и все это поставил на стол.

— Пока замори червячка, а там и ужин готов будет.

Хозяин первым предложил тост за здоровье Александра Ильича Дутова.

— Александр свет Ильич приказал вам кланяться, — уплетая за обе щеки закуску, проговорил Полубаринов.

— Покорнейше благодарим, — без особого, впрочем, восторга ответил Гирин.

— Как здоровье наказного? — скорее для приличия, чем из искреннего побуждения спросил купец.

— Спасибо. Горит желанием быстрее встретиться с вами в Троицке.

— Дай-то бог! Дай-то бог! — просипел Тестов, ладонью руки вытирая влажные жирные губы. — Скоро ли мы его, долгожданного, примем в своих хижинах? Житья нет, хоть в гроб ложись!

— Бог-то бог, да и сам не будь плох, господа хорошие. Дутов на днях прибыл в Верхнеуральск, под его знаменем пять тысяч штыков и сабель, завтра их будет десять, послезавтра — двадцать тысяч. Все они не адамы боговы, их надо одеть, накормить, дать в руки оружие, кулаками немного навоюешь. Армии нужны деньги, много денег.

Лука Платонович насторожился, верхняя губа стала приподниматься, он уже что-то решал, прикидывал. Пуд Титыч хоть, и кивал в лад головой, призадумался.

— Александр Ильич уполномочил меня переговорить с вами, он уверен, что вы поможете любимой Родине в это трудное для нее время.

Полубаринов закурил дорогую папиросу, выжидательно посмотрел на Гирина.

Тестов брезгливо сморщился, стал отгонять от себя дым руками. Гирин прошелся из угла в угол, а потом повернулся к послу атамана и, взвешивая каждое слово, проговорил:

— Есть и деньги у нас, и хлебушко, и товаришко.

— Как не быть, — вставил Тестов.

— Пожертвуем на армию-освободительницу столько, что атаман не обидится. Но сперва пусть он выгонит из Троицка Советы, а потом и денежки на кон.

Полубаринов поерзал на стуле и раздраженно произнес:

— Вы или простаки или прикидываетесь ими. Я русским языком вам говорю, что без армии Троицка не освободить! А чтобы ее иметь, нужны деньги.

— У верхнеуральцев их не меньше. Казачишки справные, у них перехватит. Пусть сперва они дадут. А придет сюда — милости просим, перед соседями в грязь лицом не ударим… Посудите сами, какой нам резон раскошеливаться раньше времени: мы вас нагрузим золотом, а кто его знает, в чьи руки оно попадет. Когда сюда пожалует атаман, — неизвестно: может он до второго пришествия, так сказать, не придет… Нет, это не дело.