Ради тебя одной - Иосиф Гольман

Я схватил мобильник и набрал номер Алькиного мобильного. «Абонент вне зоны обслуживания», – сообщил бесстрастный голос. Затем по бумажке набрал номер квартирного телефона Прицкера. Длинные гудки. Три. Четыре. Пять. Ну отзовись же, Алька!

Трубку сняли.

– Алька! – кричу я.

– Представьтесь, пожалуйста! – говорит приветливый мужской голос. Я молчу, не в силах поверить в то, что очевидно.

– Аля, – умоляюще говорю я. Пусть скажет, что все неправда и она – жива.

– Не кладите трубку. – Мужчина – сама доброжелательность. Ему нужно протянуть время.

– Меня зовут Сергей Велегуров, – говорю я. – Я буду вас убивать.

И нажимаю кнопку отбоя.

Теперь «мой» испугался по-настоящему. Может, впервые в жизни?

– Ты знаешь, каким ты у меня будешь? – спросил я.

– Н-нет… – Вот уже и голос дрожит.

– И я не знаю. Сначала считал, потом бросил. Я снайпер, Антон, – объяснил я. – Десять лет воюю. Наверное, целое кладбище.

– Ты что, мужик, ох…л? Прости меня! Я-то в чем виноват? У меня приказ! Я тоже солдат! – Совсем потерял голову бесстрашный. – Снег кончился, дальше земля! – выкрикнул он.

– Рой дальше, она мягкая, – приказал я. Он, встав на четвереньки, головой в мою сторону, начал вытаскивать из ямы осыпающиеся комья земли и очень скоро наткнулся на шерсть.

– А-а-а-а! – подняв голову, завизжал он. Понял, кого нашел? Не знаю, потому что я выстрелил ему в поднятый лоб из его же пистолета.

Патрон у «ИЖа» ослабленный, но и оставшегося хватило с избытком. Шапку вместе с затылком унесло в лес. Он рухнул на раскоп. Я перевернул его, раскрыл ему рот и положил туда пулю, завернутую в кусочек его же штанины: я не собирался более использовать выданный тетей Дашей пакетик. Вещдоки теперь не нужны: общение предстоит только неофициальное.

На живот положил табельный «ИЖ». Маленький неучтенный «ПСМ» взял с собой. Еще взял его мобильный. Надо будет поковыряться в записной книжке.

Все. Можно идти. Теперь я знаю точно, что я – сумасшедший. И это хорошо. Только сумасшедший может начать войну с их армией. И я ее начал.

16. Береславский, Аля

Москва

Шереметьево Ефим не любил. Построенный еще во времена «железного занавеса», модерновый когда-то аэропорт теперь просто захлебывался под натиском граждан, получивших возможность путешествовать по всему свету. Машину можно было приткнуть лишь за полкилометра от входа, тащить же тяжеленные чемоданы – его женщины, как и все прочие, не умеют ездить налегке! – совсем не хотелось.

Поэтому Ефим плюнул на все предписания и запреты и остановился там, где ему было удобно: прямо под знаком, меж двух «Мерседесов» с блатными номерами, в которых индекс региона был заменен на трехцветный российский флажок.

«Как были «членовозы», так и остались», – с раздражением подумал Береславский, вылезая из машины. Раз в жизни ему лично довелось прокатиться в сопровождении завывающего сиренами эскорта: они открывали выставку в небольшом городке, и местная власть решила встретить москвичей со всеми почестями. Ефим навсегда запомнил чувство стыда, когда впереди идущий «жигуль» ДПС буквально сметал с дороги встречные машиненки, еще успевая облаять недостаточно расторопных через «матюгальник»-громкоговоритель.

Ребятам из припаркованных в запретной зоне «мерсов» стыд в подобной ситуации вряд ли грозил. Впрочем, в Москве водители не очень-то и разбегаются перед всеми этими маячками да похрюкивающими спецсигналами. Слишком много развелось в столице вождей.

– Пошли? – спросил он Лариску и Наталью. Не дожидаясь ответа, подхватил два чемодана и направился к самораздвигающимся шереметьевским дверям – двадцать лет назад они производили неизгладимое впечатление на советского обывателя, чудом получившего возможность посмотреть другой мир. «Самодвижные» двери международного аэропорта Шереметьево тогда сами были частью другого мира, пугающего (пропагандисты не зря ели свой хлеб), но и чертовски притягательного.

Они вошли в зал отлета. Ефим поставил чемоданы на пол и двинулся к информационному табло. Мигающие зеленые огоньки напротив текста подсказывали, что рейс на Барселону уже регистрировался у четвертой стойки.

Он подтащил поклажу к началу таможенной зоны и остановился:

– Ну что, будем прощаться?

Лариска сразу всплакнула – она не любила расставаться с не так давно обретенным папой и даже первое в жизни путешествие в неведомую Испанию ее не радовало. «Ничего, – подумал умудренный житейским опытом Ефим. – Сядет в кресло, принесут конфеты и лимонад, и снова будет счастлива». Он ласково провел ладонью по каштановым волосам:

– Я прилечу к тебе в Барселону.

– Пожалуйста, поехали с нами, Ефим, – попросила она. Так папой и не зовет. Наталью стала звать мамой, а его по-прежнему – Ефим. Но, как говорится, хоть горшком назови: не надо много проницательности, чтобы понять, что эти двое очень разновозрастных людей друг к другу сильно привязаны. Причем Береславский никогда не предпринимал ничего специального, чтобы сдружиться с приемной дочерью. Он вел себя с ней так, как с любым другим взрослым человеком. Впрочем, так же он общался и со всеми остальными людьми, независимо от возраста, пола, образования. Ефим искренне считал, что если трехлетний малыш гад «по жизни», то так оно и будет. Может, научится со временем свое гадство внешне скрывать. Но измениться – вряд ли.

– Я не могу, Лариска, – ответил Ефим.

– Почему?

– Я же тебе говорил. Дела.

– У тебя всегда дела.

– Сейчас они срочные. Сделаю – прилечу к вам.

– Не ввязывайся, пожалуйста, – прошептала Наталья. Впрочем, без всякой надежды: твердо знала, что ввяжется непременно.

– Все будет нормально, – не слишком убедительно заверил ее Ефим.

Наталья всплакнула, осторожно промокнула глаза тончайшим батистовым платочком и, поцеловав мужа, направилась с Лариской к таможеннику. Для себя она решила, что как только пристроит там дочку – а пристроит наверняка, с деньгами у них стало гораздо легче, – то сразу вернется в Москву и постарается помочь Ефиму. Слава богу, связи у нее за годы работы в министерстве тоже были серьезные.

Ефим помог донести тяжелые чемоданы к таможенной стойке. Дальше его не пустят, и Наталья все потащит сама: бесплатных тележек – неотъемлемого атрибута любого европейского аэропорта – в Шереметьеве отродясь не было[6]. Он дождался, пока его женщины пройдут таможню и погранцов – их будочки были видны из-за стеклянной стены, отгораживающей зал отлета и таможенную зону. Девчонки в последний раз помахали рукой, и Береславский, успокоенный, направился к выходу.

Все. Тыл чист.

Он даже испытал какой-то подъем. Впереди – драка, и он не будет безучастным зрителем или, хуже того, беспомощной жертвой. И еще странная мыслишка вылезла: впервые за два года он снова холост. Нет, Наталья его всем устраивала. Но… «Это сладкое слово «свобода»! Был такой фильм в стародавние времена. Хорошее название.

Он подошел к машине. Возле нее, как и следовало ожидать, уже стоял милиционер.

– Нарушаем? – спросил тот, показывая своей полосатой палочкой на знак.

– Мне можно, – спокойно сказал Ефим. Москва – прекрасный город. Здесь столько всякого важного народу, что любой мент запутается. И потом, чем Ефим хуже вождей из «мерсов»? По крайней мере его старенькая «аудюха» куплена на свои.

– Почему это? – опешил страж порядка.

– Сообрази сам, – холодно сказал Береславский. – Скажи им, – он показал рукой на пустые «мерсы», – что я уехал.

– Хорошо, – сообразил тот. – Куда – знают?

– В Кремль, – холодно отрезал Ефим. «Это я, пожалуй, перегнул», – мысленно почесал он свою репу. Но, как солисту в джаз-банде, ему всегда было сложно вовремя остановиться. Впрочем, гаишника объяснение абсолютно удовлетворило.

– Хорошо, – кивнул он и неспешной походкой направился к только что затормозившей в запретной зоне бежевой «десятке». Из нее начала выгружаться семья с детьми. «Без обеда этот парень не останется», – понял Ефим и с чистой совестью отправился в город.

На работу он прибыл, полный воинственного энтузиазма, однако первые же звонки сильно поколебали его уверенность в светлом будущем. Оказалось, генерал милиции Юрка Иванов, друг его детства и абсолютно надежный человек, уже три месяца, как рулил важной частью чеченской операции и практически был недосягаем. По крайней мере, в оперативном плане. Еще два приятеля, правда, уже не столь близких, тоже отсутствовали: один – в отпуске, другой в командировке.

Странному своему другу Флеру – парню, с которым Ефима многое связывало в юности и который здорово ему помог при прошлом наезде, – Береславский даже не стал звонить. По причине сколь печальной, столь и обыденной: Флер, руководивший чуть не половиной славянской оргпреступности, более года назад был убит хулиганом, сопливым полудурком, возле собственного офиса. Трагический результат случайной уличной ссоры – из-за девчонки, за которую Флер заступился.