Письма, несущие смерть - Бентли Литтл

Мы с Викки были хорошими родителями — по крайней мере, до того момента — и должны были и дальше на первое место ставить интересы Эрика. Только наш развод не был обычным. Мы старались представлять его обычным, и так могло показаться со стороны — спасибо письмам Киоко, но правда была в том, что Викки меня боялась. Я понял это в тот вечер и чувствовал даже сейчас. Конечно, она ничего не могла доказать. Если бы причиной развода она назвала мой эпистолярный талант, то ее просто сочли бы сумасшедшей. Однако мы знали правду, и я понимал ее точку зрения. Черт побери, мои письма и меня пугали до смерти. Я прекрасно понимал, почему она хочет держать Эрика подальше от меня.

Хотя она разрешала ему звонить мне. Спасибо и за это. Может быть, еще не все потеряно.

Сначала я надеялся на встречу в суде: Викки со своими адвокатами и я со своим. Моим надеждам не суждено было сбыться. Уточнение деталей продолжалось с помощью факсов и телефонных звонков, электронной почты и курьеров и заказной корреспонденции. Я все еще любил Викки и нутром чуял, что, несмотря на страхи подозрения и надуманную измену, она тоже еще любит меня. Однако все это… весь процесс… отдаляли нас друг от друга, отталкивали все дальше и дальше, пока мы не превратились в винтики в бракоразводной машине. Письма, которые я писал ее адвокатам, были шедеврами. Никогда еще я не достигал таких высот, такой убедительности. Я вкладывал весь свой талант в отчаянную попытку вернуть моих жену и сына. Пиши я с таким же пылом о Рейгане, Буше или Клинтоне, события в мире развивались бы иначе; наше общество было бы другим. Только и эти письма возвращались нераспечатанными. Мне было дозволено общаться с юридической командой Викки только через моих собственных представителей.

Эти нераспечатанные письма я сразу же рвал. Не знаю, виновато ли мое воображение, или, разрывая бумагу, на которой они были напечатаны, я на самом деле кончиками пальцев чувствовал их могущество. Глупости и предрассудки, но, чтобы оградиться от возможных последствий, я часть обрывков выкидывал в мусорную корзину в кабинете, часть — в мусорное ведро под кухонной раковиной, а остальное спускал в унитаз. Странный и, вероятно, бесполезный ритуал, но он приносил мне облегчение.

Медленно тянулось жаркое и одинокое лето. Я продолжал при встрече здороваться с соседями, но это случалось все реже. Я больше прятался в своем кабинете, не работал и не писал письма, просто думал о ситуации, в которой оказался, и читал колонки с советами, письма в редакции и эпистолярные романы. Письма настоящие и вымышленные. Впервые после нашего переезда в этот район я не пошел на вечеринку Четвертого июля, не хотел встречаться с соседями один, без своей семьи, не хотел отвечать на вопросы.

Вскоре я понял, что большинство «наших» друзей на самом деле были друзьями Викки, а я их не очень хорошо знал, да и не хотел знать. Мои собственные друзья остались в прошлом. Я отдалился от университетских приятелей точно так же, как раньше отдалился от Роберта, Эдсона и Фрэнка.

Куда все катится? Что со мной будет?

Я понятия не имел.

А лето все тянулось и тянулось.

В водовороте банкротства мелких компаний, связанных с информационными технологиями, исчезли моя работа и мои акции, мой пенсионный план и сама моя фирма. Других доходов у меня не было, как практически и никаких сбережений. Казалось, я должен был встревожиться, хотя бы немного, но, честно говоря, я думал только о разводе и битве за опеку и даже радовался неожиданной свободе. Все равно работу свою я ненавидел, она камнем висела на моей шее.

Как ни странно, новую работу мне предложили почти сразу же.

И очень необычным образом.

25 августа, в понедельник, в моей почте оказалось письмо, детально описывающее страшный сон, который мне привиделся накануне. В том сновидении Эрик на школьной перемене съел кусок забора из металлической сетки, окружавшего игровую площадку, а потом взялся за железный лист с детской горки. Учительница потащила его в кабинет директора, а директор вызвал нас. Мы явились. Учительница и директор тряслись от страха, а Эрик скромно сидел в углу. Эрика исключили из школы на неделю, и мы забрали его домой и отправили в его комнату.

— Сначала ногти, теперь это! Кто он такой? — спросила Викки.

— Замолчи. Он тебя услышит.

— Кем бы он ни был, виноват ты. В нашей семье ничего подобного никогда не случалось.

— Ничего подобного никогда не случалось ни в чьей семье.

— Это в твоих генах, — не унималась Викки. — Это твоя вина.

Я вскочил, неожиданно разъярившись.

— Хочешь сделать ДНК-тест? Хочешь выяснить раз и навсегда, кто виноват? — Я схватил Викки за плечи и затряс. В тот момент я ее ненавидел. — Так ты думаешь о нашем сыне? Как будто в нем «виноват» кто-то из нас?

Викки разрыдалась.

— Прости меня!

Мы обнялись, помирились и пошли в комнату сына поговорить с ним. С отверткой в руке он стоял в одних трусиках перед зеркальной дверью своего шкафа. Сначала мы не поняли, на что он смотрит и что собирается делать, а потом я заметил, как его кожа начинает меняться.

Сначала едва заметно. Легкое обесцвечивание вокруг лодыжек. На наших глазах пятна расширялись. Викки задохнулась от ужаса, когда тонкий серый усик поднялся по ноге сына и образовал на бедре пятно размером, формой и цветом с монету в 25 центов.

— К утру я весь стану металлическим, — с улыбкой сообщил Эрик, а потом поднес к губам отвертку и откусил кончик. — Вечером я съем машину.

В письме диалог был процитирован дословно и все описано точно так, как я запомнил. Как и прежде, холодок пробежал по моему позвоночнику.

Однако на этот раз в конверте оказался еще один листок.

Бланк заявления о приеме на работу.

Я прочитал его. Раз. Другой. Третий. Самое простое и самое странное из всех заявлений, какие я когда-либо видел. На верхних строчках уже были проставлены мое имя, адрес, дата рождения и номер карточки социального обеспечения. Ниже всего два вопроса, на которые я очевидно должен был ответить: Что подтверждает Вату квалификацию профессионального Писателя Писем? Если мы возьмем вас на работу, сколько писем в среднем Вы смогли бы написать за восемь часов? Ниже была строчка для моей подписи.

Сверху — адрес фирмы.

Никакого имени. Что странно. Но, по крайней мере, я знал теперь, откуда приходили те таинственные письма. Видимо, существует фирма, специализирующаяся на сочинении писем.

И теперь они хотят, чтобы я на них работал.

Хотя, может быть, это ловушка.

Нет. Человек или люди, которые не только знают, где я живу, но и ковыряются в моих мозгах и знают мои сновидения, могли бы схватить меня в любой момент. Им нужно что-то другое. Вероятно, это не более чем обычное предложение работы. Вероятно, фирма расширяется. Или ей необходимы дополнительные работники для какого-то особого проекта, какой-то масштабной эпистолярной кампании, цель которой, например, свержение правительства США или нечто столь же амбициозное. Или…

Или что?

Я не знал.

Сообщив свой адрес, фирма скрыла фамилию начальника. Я должен ответить письменно или явиться лично? Меня эта перспектива не соблазняла. Их письма преследовали меня годами, выводили из себя, тревожили, заставляли сомневаться в себе. Теперь же появилась возможность хоть немного отомстить. Пусть неведомый самодовольный придурок сам расхлебывает кашу, которую он же и заварил, пусть понапрасну ждет меня. Представляя эту картину, я от души злорадствовал.

Но и отвергнуть этот шанс я был не в силах. Кроме писем, кроме сновидений, что-то еще связывало меня с теми, другими Писателями Писем. Я чувствовал эту связь; она была почти осязаемой, навевала мысли о парапсихологической близости, приписываемой близнецам. Кроме того, я понимал, что фирма может исчезнуть, передислоцироваться в другое здание или в другой город, а следующее письмо может прийти и без обратного адреса. Так что, вполне вероятно, это мой единственный шанс.

Хотел ли я ехать к ним? Ну, не совсем. Если честно, я побаивался, но чувствовал, что деваться некуда, и, заперев дом, поехал в ближайший офис Американской автомобильной ассоциации, где попросил схему улиц Лос-Анджелеса.

Я припарковался на противоположной стороне улицы и несколько минут сидел в машине, разглядывая свою цель.

Не многоэтажное офисное здание в центре города, не современный корпоративный центр на обновленной окраине. Просто невзрачный жилой комплекс в ветшающем районе города, прямоугольное оштукатуренное двухэтажное сооружение, построенное на заре космического века, а ныне покрытое граффити. Над заржавевшими железными воротами, ведущими к бывшему бассейну, стилизованным шрифтом написано название комплекса: Шангри-Ла. Внутренний двор с давно не обновлявшимся цементным покрытием украшали две пальмы в кадках, несколько ободранных шезлонгов и сломанные детские игрушки.