Золотой гроб - Николай Пряничников

Крякнул. Его шатало из стороны в сторону.

Нинка, видя такое дело, оставив

посуду, схватила мужа за пиджак и потащила в соседнюю комнату. Федька

вырывался у нее из рук и заплетающимся языком бубнил — Куда ты меня… да

я… да ты… да выпить я хочу, как все но — рр — мальные люди ….

— Ты что, паразит, — возмущалась Нинка — нешто тебе не хватило, посмотрись — ка в

зеркало, вся морда наперекосяк. Уже светает, иди спать говорю, алкашь! — С

этими словами она с усилием впихнула Федора в комнату

и закрыла за ним дверь. Хитрецу Федьке…, только того и надо. Он,

осторожно перешагивая через попадавшихся на полу гостей, пробрался к дивану. И через минуту упал в объятия, измученной в ожиданиях буфетчицы. Но, неожиданно для себя получил легкое противление со стороны Любки.

— Ты что, дерзновенный! — возбужденно шептала она, слабеющими руками отталкивая гармониста. — А, если твоя жена услышит?

— Да как же она услышит, если она в другой комнате?

— Так ведь в другой комнате — это не в другой деревне? Погоди, Федьк. Ведь боюсь.

— Не противься, Любка — неожиданно твердо заявил Федор. — А то ведь я и снасильничать могу.

Такой бурной и продолжительной любви, наверное, отродясь не видела

деревенская комната. На улице уже кричали ранние птицы, орали петухи, а

среди храпа и сонного ворчания гостей, на диване разыгрывалась

удивительная французская сцена. Несмотря на свой хлипкий вид, Федька глухо рычал как трапезничающий африканский лев, а разведенка Любка, три дня не испытывавшая радости настоящей любви, забыв обо всем на свете, тонко кричала, словно израненная, но жаждущая жизни лань. Диван ходил ходуном, ритмично стукался своей деревянной спинкой о стену, и вот — вот должен был развалиться. Федька, еще не потеряв окончательного чувства реальности, закрывал Любке рот и умолял ее замолчать. Это не помогало. Любка кричала все громче и самозабвеннее.

— Братцы — сказал Санька, показывая на окно, откуда доносился крик буфетчицы, а ведь там не иначе как драка, кого — то бьют?

Мы с Валеркой и Мишкой ворвались на крыльцо, вошли в темный коридор. Рассветные тени шатались и плавали на дощатых перегородках. Разбуженные Любкиным криком мухи, с разгону бились глупыми головами об стекло над дверью. В горнице родственники жениха и невесты, оставив посуду с недоуменными лицами, столпились перед дверью в соседнюю комнату, откуда доносились крики. Затем рывком открыли дверь, включили яркую люстру и сгрудились в проходе.

Ошеломленный, взъерошенный Федор, подняв голову над диваном, смотрел, моргая на разъяренное лицо своей супружницы, и на родню. У Нинки тряслись губы, она силилась что — то сказать, но только крепче сжимала свои маленькие кулачки, а ее щеки пошли розовыми пятнами.

Все, спасения не было.

Влип Федька. Факт — налицо, окончательный и обжалованию не подлежит. Как теперь доказать Нинке, что его великовозрастный балбес Федька тут ни причем?

На раздумья время не оставалось. Мысли в Федькиной башке

крутились, как цифры в арифмометре у колхозного бухгалтера, а внутри живота

появился противный колодезный холод. И тут Федька, не смотря на свою пропойную деревенскую голову, все — таки нашел, казалось бы, единственный в этой ситуации выход, который бы и ни один академик не придумал. Так и не успев слезть с буфетчицы, опершись руками о Любкины плечи, Федька вытаращил глаза, и, глядя то на жену, то на обалдевшую под ним Любку с удивлением и возмущением в голосе пронзительно закричал:

— Да ты что, Нинк, разве это не ты….?! Да ядри твою в корень…., как же

так, а…! Что же это ты, Нинк, делаешь то? А если я чего ни будь, подхвачу…?! Да в больницу попаду, а? Чтоже это ты себе, Нинк позволяешь то, а? — вопил он, показывая глазами на Любку. Мы с парнями прыснули, сдерживая раздирающий нас хохот, и вернулись на берег, оставив гостей разбираться со своим заблудшим родственником.

Из дома еще долго доносился шум и гам. До глубины души возмущенного

Федора увели спать в другую комнату (по дороге он выпил самогона для самоуспокоения). Любку с руганью выперли из дому. А проснувшиеся от шума гости, кто продолжил спать, а кто, ничего не

понимая, уселся за стол уже по новой. Перед тем как уйти, Любка заявила, что Федька ее снасильничал, и она подаст заявление в милицию.

— В мили — и — ицию?! — съязвила хозяйка дома. — Да кабы всех кто тебя 'насильничал' сажали в тюрьму — на деревне у нас жили б одни бабы.

Любка не нашлась, что ответить на остроту хозяйки вышла и, торопясь, прошла мимо нас по дорожке, и скрылась за углом.

В последствии рассказывали, что Федька с женой помирился и, памятуя о том что, лучшая оборона это нападение, еще долго обвинял супругу в том, что это не она оказалась тогда на диване. А Любка через год вышла замуж за молодого колхозного завфермой и мирно живет в деревне в доме, над которым летают голуби. Она по — прежнему подторговывает в своем буфете водочкой и только иногда по ночам из ее, покрытого свежей дранкой жилища, раздается крик израненной лани. Но это уже никого из соседей не пугает. Жизнь продолжается.

ТАЙНА

Рассвело, поголубело.

Самое время для художников, поэтов и полу чокнутых философов! Наш личный художник и поэт Игорь, иногда падая и кувыркаясь, лавиной скатился с высокого берега к байдаркам и в три секунды заснул в старой деревянной лодке, оставленной кем — то около метеорологического пункта. Служитель Музы, принял на грудь чуть больше, чем мог выдержать его полувековой организм, изможденный многими летами творчества. Годы, знайте ли!?

Мы также спустились к реке, бодрились и ждали Валеру, который побежал домой переодеваться перед плаваньем. Над водой кое — где сказочными парусинными лоскутами вздымался белый туман. Подводные обитатели проснулись и вышли на рыбалку. Она стали ловить друг на друга на предмет завтрака: щуки кушали окуней, оставшиеся в живых окуни, — охотились на пескарей, выжившие пескари прибились к берегу и вылавливали зазевавшихся мошек. А мошкам уже и ловить в этом мире было некого, разве что удачу. Они бестолково кружились столбом над водой, по очереди попадая в прожорливую пескариную пасть.

Мы разбудили старичка — синоптика, который спал в своей будке, и за хранение рюкзаков потребовал опохмелки. Вовка за это время успел достать удочку, откопал на берегу червяка и пытался ловить рыбу. Он сидел на дощатых мостках, болтал в воде босыми ногами и отчаянно зевал. Поплавок течением затянуло в лопухи, он попытался вытянуть удочку, но крючок за что — то зацепился и Вовка, тихо поругиваясь, разделся и полез в воду освобождать снасть.