Наше падение - Роберт Кормер

— А что я, что мы? Как ты можешь называть мир отвратительным, если друг у друга есть мы?

Ее глаза утонули в слезах. Она не плакала — она рыдала. Плечи дергались, тело вздрагивало. Она уже не контролировала себя. Это уже был не плач ребенка. Похоже, так она не плакала еще никогда. И она оказалась в его объятиях. Его руки сомкнулись у нее за спиной. Он что-то бормотал ей в щеку, в которую уткнулся его нос.

— Я люблю тебя Джейн. Ты не имеешь никакого отношения к этому отвратительному миру. Ты — причина моего счастья. Когда рядом ты, то весь этот мир отдаляется…

«Как джин», — подумала она. — «Я для него вроде всего того, что он пьет».

От любви к ней он вдруг почувствовал, как прохлада мурашками начала разбегаться по всему его телу, и он снова осознал, какой негодной штукой станет для него жизнь, если вдруг рядом с ним не будет ее. Он заплакал. Когда их щеки соприкоснулись, то слезы обоих перемешались.

— Я люблю тебя, Джейн, — сказал он. Его голос изменился, и даже он сам его не узнал. — Я люблю тебя больше, чем алкоголь…

Задыхаясь от всхлипов рыдания, пытаясь найти слова, она увидела плачущего Бадди, его дрожащие губы, потекший нос, растрепанные волосы. Она захотела, чтобы он сказал то, что ей до боли хотелось услышать. И он это сказал:

— Я брошу пить, Джейн. Обещаю, что больше не буду…

Он не пил три дня, не испытывая при этом особых трудностей. Его желание выпить уничтожалось самой необходимостью удержать Джейн. Еще он заметил, что какая-то малая часть его сознания думала иначе. Перспектива трезвой жизни, лишенной возможности выпить, также не представлялась ему возможной. Однако когда они в тот вечер говорили об этом в машине, паника и отчаяние заставили его сказать: «Я брошу пить…». И, похоже, это был последний способ ее не потерять. Произнося эти слова, он изо всех сил пытался поверить самому себе.

На протяжении тех трех дней тоска рассеивалась, будто осенний туман, хоть он и не испытывал жажду к чему-либо покрепче или к следующим за этим ощущениям. Как бы то ни было, свет его жизни начал тускнеть, словно солнце, на которое надвигались густые облака. «Хватит себя жалеть», — сказал он себе. — «Джейн — твое солнце», — перефразировал он одну из старых песен.

Несколькими месяцами прежде, когда он начал серьезно пить, ему стал ясен смысл статей об алкоголизме. Иногда он даже их читал, а позже уже и не читал, отказываясь принимать доводы из тех статей. Его уже не интересовали седьмой, восьмой или девятый признаки алкоголизма. Он провалил несколько контрольных в школе, и уже не нуждался в дальнейших провалах по причине очередного запоя. После обещания, данного Джейн его сознание снова начало обращаться к лозунгам анонимных алкоголиков, к таким как «однажды это станет просто и легко». Он перестал думать о будущем. Теперь он концентрировал внимание на ближайшей минуте, а не на сегодня, завтра или следующей неделе. Как минимум на время это позволило ему взять себя под контроль. Ко всему у него была бутылка джина в гараже, которая была там еще задолго до того, как он пообещал Джейн не прикасаться к алкоголю. Он всегда старался иметь неприкосновенный запас, помня о панических временах, когда в доме было нечего выпить, или о таких днях, как воскресение, когда все магазины были закрыты. (Однажды он рылся в шкафу в кабинете у отца и нашел там единственную бутылку виски, и та оказалась почти пуста, чего хватило лишь на один два коротких глотка). Те три дня, которые он не пил (а это были три дня блаженства с Джейн), она никогда еще не была с ним столь мягкой и нежной, за вечер до того она позволила ему снять с себя блузку, бюстгальтер, и поцеловать свою грудь. Очередной раз, воздержавшись от выпивки, он вернулся к себе в комнату и погрузился в домашнее задание. Громкость на его стерео была вывернута до отказа. Под натиском тяжелого рока стены, казалось, прогибались.

Но на четвертый день безрассудство взяло над ним верх. Снова была тоска. Он провалил контрольную по английской литературе, всего лишь потому что он не прочитал главу заданного текста, ко всему три раза случайно лицом к лицу столкнулся с Гарри Фловерсом. Лицо Гарри напоминало каменную стену. Оно было неприступным и холодным. Ко всему все утро ему досаждала диарея — расстройство желудка. Джейн после уроков осталась в школе на репетицию хора. Дождь под углом ударил в окно. Он подумал, что это был замечательный набор для бутылки, которую он не купил. Презрение к тоске, упавшее настроение, серая реальность. Он заглянул в спальню родителей и увидел неубранную постель, что показалось ему невероятным — это был признак того, что отец дома: смятая простыня и скомканная подушка, лежащая не на месте… он понял, что плачет. Мать все меньше и меньше занималась порядком в доме. Она больше не выглядела подавленной. Но он и не стремился ее спросить о том, что и как в ней переменилось. Хотя ему было бы интересно как можно больше узнать как о матери, так и об Ади, и что нового произошло в жизни у них обеих. Всего накопилось слишком много, чтобы без бутылки справиться с тоской.

Он спустился в гараж, определенно не любопытствуя, чтобы

убедиться, на месте ли бутылка. В последние дни своей памяти он не доверял. Он точно не собирался к ней прикоснуться, но не в этой цепи событий. Негромко насвистывая, он полез под привычную кучу гаражного хлама и нашел желтый пакет, в котором была бутылка. Достал ее и разглядел, все еще не веря свои глазам. «Спасибо, Джейн. И однажды…» Он втиснул бутылку в пакет и вернул обратно в укромное место. Он стоял посреди гаража. Тоска не отступала. К ней добавились подавленность, депрессия и жалость — к самому себе.

Зазвонил телефон, где-то в доме. «Пусть звонит». Он подумал о бутылке в бумажном пакете — как она близко. Почему бы не сделать глоток? Это хоть немного поможет загладить края горькой правды, с которой он не прекращал сталкиваться изо дня в день, смягчить грубые краски. Звонки продолжались.

«Сначала отвечу на звонок, а дальше посмотрим».

Он поднялся в дом, уже побоявшись, что не успеет снять трубку и ответить. Но телефон продолжал звонить. Сняв трубку, он был поражен — это был голос отца:

— Бадди, ты как?

Не дождавшись ответа, отец продолжил:

— Я звоню, чтобы убедиться в том, что мы можем встретиться и немного побыть вместе.

Все мысли о гараже и бутылке испарились, и Бадди услышал собственный голос:

— Замечательно, Па. Когда скажешь. Утром, днем или вечером.

Кажется, прошла минута.

И еще одна минута.

Так она вернулась в сознание уже второй раз. Она не могла точно определить, где она, как и когда она сюда попала, она лишь знала, что существует на самом деле, живет на планете Земля, ее взгляд ерзал по потолку. Потолок был в трещинах, знакомых до странного ужаса. Она отвела взгляд от потолка на стены и вдруг поняла, что она в больнице и уже давно. Она не знала, как она могла это знать, но определенно это было у нее в сознании, будто она впитала это в себя также, как в ее руку впитывалась жидкость из бутылки, подвешенной над ней рядом с кроватью. Она вслушалась в тихий отрывистый писк и рокочущий шум стоящей рядом с ней машины и закрыла глаза. Ее все еще клонило в сон, и она продолжала неподвижно лежать.

Звуки прыгали у нее в ушах, будто это были не уши, а громкоговорители непонятной гигантской стереосистемы. Мягкие шаги и закрытая дверь, затем приглушенный крик или стон — все эти звуки показались ей сладкими, будто долгое время она была глухой и вдруг начала слышать. Негромкий скребущий звук… Она вслушалась, пытаясь выделить другие звуки. Это был уже не скребущий звук, это был шепот… нет, это была птица, какая-то небольшая, где-то снаружи, пение, нечто похожее на голос малиновки или на щебетание голубой сойки, наверное.

К тихому пению голубой сойки присоединились шаги, и она взглянула на открывающуюся дверь. В палату вошла медсестра. Веселое лицо, яблочные щеки, очки сидящие на носу и счастливая удивленная улыбка — она увидела проснувшуюся Керен.

«Привет», — захотела сказать Керен. — «Меня зовут Керен Джером, и я не знаю, где была, и вот вернулась».

Когда она попыталась заговорить, то язык ее не послушался, а рот открылся неизвестно зачем, будто принадлежал не ей.

«Рвануть с места» — это было точное определение, которое пришло в голову Джейн, когда отец повез всю их семью в больницу. Обычно ее отец был осторожнейшим из водителей на дороге, доводя остальных до сумасшествия. Он всегда притормаживал, даже когда приближался к зеленому светофору, боясь, что тот переключится на желтый, если он пересечет линию перекрестка. Он соблюдал все правила движения, и ни разу не получал парковочных штрафов, даже если находился на стоянке больше предписанного времени.

Но в данный момент машина неслась по улицам Барнсайда со скрежетом тормозов и опасным визгом резины на поворотах, мотор ревел, и из-под колес шел дым, будто за рулем был какой-нибудь сбрендивший подросток. Для ее отца «сбрендившим» был каждый подросток, который садился за руль.