Московский клуб - Джозеф Файндер

— Но ведь чекисты могли взять документ и у Лемана, разве нет?

Губы старухи задрожали, она поискала невидящими глазами лицо Стоуна.

— Нет, — наконец произнесла она. — Я слышала…

— Что?

— Мне говорили… мне говорили, что у них не было в этом никакой надобности, потому что Сталин… он имел власть над этим человеком. А может, они не могли этого сделать потому, что у них был с ним какой-то договор. Я не знаю… — Она, казалось, теряла нить разговора, лицо стало серым от усталости.

— Договор?

— Сталин… это был страшный человек. Он знал что-то, что дало ему власть над этим американцем.

…Моя мама, съежившись, прижимается к старому холодильнику. По ее щекам текут синие от косметики слезы, она кричит: «Я не заставляла тебя садиться в тюрьму! Почему ты сердишься на меня?! Сердись на того, кто в этом виноват!»

Да.

Итак, Сталин контролировал Лемана… Чарли был ошеломлен. Да могло ли такое случиться? Советник Рузвельта и Трумэна, человек, из-за которого Элфрид Стоун попал в тюрьму. Не это ли секрет Лемана, ради сокрытия которого он пошел на такую подлость? Непостижимо, чтобы Леман имел какие-то тайные связи с советским правительством…

— А что могло дать ему эту власть? — спросил он.

— Я не знаю. Я ничего не знаю, никаких великих секретов. Я была только секретарем. Вы должны разбираться в этом намного лучше меня.

— Вы правы, — признался Стоун, чувствуя, что его опять охватывает страх.

С улицы донеслись крики играющих детей, опять проревела машина, в которой давно следовало сменить глушитель, и снова стало тихо. Чарли слышал бешеное биение своего сердца.

Он подумал: «Конечно, американцы, кто бы ни стоял за всем этим, сделают все возможное, чтобы никто не узнал, что они принимали участие в ниспровержении советского правительства».

Стоун оглядел убогую маленькую комнату, взглянул на старуху, чьи запавшие глаза — глаза, которые когда-то видели Ленина, были усталыми и тусклыми от старости, и подумал: «А сейчас они делают новую ошибку, ввязываясь во все это».

За окном опять взревела машина с изношенным глушителем. Она промчалась. Наступила мертвая тишина.

18

Мэриленд

Ранним утром к уединенному поместью в Мэриленде с точными пятиминутными интервалами подъехали несколько машин. Без двадцати семь появился последний автомобиль: серый «кадиллак». Он проехал по частной аллее, миновал резные железные ворота, автоматически распахнувшиеся перед ним, и остановился в нескольких сотнях футов от основного здания. Это был большой особняк, построенный в викторианском стиле. Затем машина, медленно маневрируя, въехала в какое-то деревянное строение, напоминающее огромный сарай. Когда «кадиллак» был уже внутри, двери за ним плотно закрылись. Стальная платформа, которая на первый взгляд казалась просто полом, вдруг ожила и начала медленно и ровно двигаться вниз. Опустившись футов на семьдесят, она остановилась. Автомобиль завелся и въехал в прямоугольную нишу с бетонными стенами, покрытыми каким-то особым сортом прозрачной пластмассы. Там уже стояли четыре машины. «Кадиллак» медленно и аккуратно припарковался рядом с черным «саабом».

Из автомобиля с неожиданным для его возраста проворством вылез Флетчер Лэнсинг. Это был один из самых влиятельных людей американского внешнеполитического ведомства, советник Джона Кеннеди; человек, охарактеризованный однажды средствами массовой информации как «ярчайший политический деятель современности».

Лэнсинг, твердо сжав губы под длинным тонким носом, прошел через арку в большой зал для заседаний, в котором, попивая кофе, уже сидели все остальные.

— Доброе утро, мистер Лэнсинг, — поздоровался директор ЦРУ Тэд Темплтон. Как и его предшественник Уильям Кейзи, Темплтон был ветераном управления стратегических служб. Но, в отличие от Кейзи, он был профессиональным сотрудником ЦРУ. Это был высокий и поджарый мужчина с густой шевелюрой седых волос, крупными ушами и мешками под глазами. Своим положением в ЦРУ он был обязан Лэнсингу, который провел не один ужин в резиденции президента в Белом доме, пропихивая Темплтона на место директора управления.

Но Лэнсинг с мрачным видом только коротко кивнул в ответ на его приветствие, затем поздоровался со всеми остальными людьми, сидящими вокруг круглого стола с черной мраморной столешницей. Тут был заместитель Темплтона Рональд Сэндерс: сорокашестилетний крепкий мужчина, бывший защитник футбольной команды, тоже профессиональный сотрудник ЦРУ. Справа от него сидел Эван Уэйнрайт Рейнолдс, который стоял у истоков создания системы национальной безопасности. Ему было больше шестидесяти, он уже отошел от дел, но все еще был очень энергичным, стройным человеком, который редко открывал рот, чтобы что-то сказать.

А справа от Сэндерса сидел Роджер Бейлис из Совета по национальной безопасности, самый молодой из присутствующих на этом заседании. Это был мужчина лет сорока, одетый в темно-коричневый костюм из плотной дорогой ткани. Своим положением, своей карьерой в Белом доме он был обязан остальным людям, сидящим вокруг стола, он был обязан им абсолютно всем. Как самый молодой в этом зале, он был секретарем. Перед ним лежал желтый блокнот, в котором он делал записи шариковой монблановской ручкой. Бейлис, конечно, предпочел бы пользоваться своей пишущей машинкой фирмы «Компак», но на эту суперсекретную территорию не разрешалось проносить никаких электронных приспособлений.

Бейлис был тих и задумчив. Как всегда во время чрезвычайного напряжения, у него начался нервный тик: задергалось правое колено. Он сидел, внимательно рассматривая надломленный ноготь большого пальца: пора было делать маникюр. Среди его изысканных причуд была и такая. Он вдруг вспомнил о женщине, с которой провел эту ночь, блондинке по имени Кэрин. Она была, конечно, штатным сотрудником конгресса. В постели Кэрин оказалась удивительно энергичной, поэтому Бейлис этим утром чувствовал себя не лучшим образом. На Кэрин — как, впрочем, на всех женщин — произвело очень большое впечатление то, что Бейлис работал в Совете по национальной безопасности. Но если бы она имела хоть малейшее представление о том, что должно скоро произойти в Москве и какова его роль в этом…

Бейлис оглядел всех присутствующих. Все сидели молча, предчувствуя недоброе, и ждали, когда Лэнсинг, просматривающий свои записи, начнет говорить.

Что же на самом деле стряслось?

Экстренная мера предосторожности — этот защищенный надежной сигнализацией подземный зал для конференций, построенный под частным поместьем, о существовании которого не было известно даже высшим чинам американской разведки, — считалась всеми пятью людьми, сидящими вокруг стола, необходимой.

По предложению Лэнсинга, чья приверженность к латыни давно вошла в поговорку, они называли себя «Санктум санкторум» — святая святых. Это была ультрасекретная группа бывших и нынешних руководителей американской разведки. Собирались они не часто, всего раз в два-три года, для того, чтобы принимать решения, способные, как они считали, в скором времени изменить судьбу всего человечества.

Колено Бейлиса все дергалось и дергалось с быстротой крылышек колибри.

Он внимательно, со скрытым напряжением наблюдал за асом-шпионом Флетчером Лэнсингом, когда-то, много лет назад, организовавшим «Санктум».

Что же случилось?

Бейлис был единственным сыном своих родителей. Постоянно наблюдая за ними, он рос очень нервным ребенком и всегда невероятно гордился своей необычной проницательностью. Он давно понял, что те, кто занимается разведкой, зачастую бывают отмечены печатью какой-то легкой ненормальности. И все они, конечно, страдают старой вашингтонской болезнью, которая делает человека одержимым в своем стремлении проникнуть в самые тайные коридоры власти. Стоит вам только один раз приехать в офис рано утром, просидеть всю ночь над идущими сплошным потоком телеграммами и факсами — и все… вы попались, вы заражены этим вирусом.

Лэнсинг, который когда-то закончил юридический факультет Гарварда, затем работал в Верховном суде, затем — в министерстве военно-морского флота, променял открытый мир дипломатии, политики и государственных дел на другой, тайный мир. Бейлис считал что это результат того, что в его геноме был какой-то особый набор хромосом.

Мужчины, подобные Лэнсингу, получают особое удовольствие от сознания своей тайной власти, вдали от дневного света и постороннего внимания. Ну, где еще, кроме разведки, возможно организовать заговор против человека, которого и в глаза не видел? Такие люди были «серыми кардиналами» с патологической страстью ко всему секретному. Их никогда не волновала их репутация, потому что они не нуждались ни в какой репутации. И Бейлис, имевший склонность к самопознанию, чувствовал, что ему это не чуждо.