Петербург в 1903-1910 годах - Сергей Минцлов

Приехавший с театра войны профессор Академии генерального штаба Колюбакин[141] рассказывает, что настроение войск бодро действительно, а не по газетным версиям; в Куропаткина верят, но у последнего не хватает решимости. Это, впрочем, видно и из картин бывших уже боев. Интересны отзывы о Стесселе: «мерзавец и трус». В Китайскую войну его выручила храбрость Анисимова, командира 12 стр.<трелкового> сиб.<ирского> полка; в штабе знали, что это за гусь, и когда он остался на Квантуне главным начальником, Куропаткин, бывший еще тогда в подчинении у Алексеева, хотел отозвать его перед самой осадой Артура, но Алексеев отказал в этом: Стессель умел заискивать перед ним.

Генералы Фок, Смирнов, Кондратенко — все были в ссоре со Стесселем, Смирнов[142] даже не разговаривал с ним, и только Кондратенко, ведший всю оборону, был между ними связующим звеном.

Записываю этот рассказ, так как то же самое слышал от многих военных, близко стоящих к делам Востока.

Как мы ведем войну и чего стоим в настоящее время, показывает следующее: Владивосток — исконная крепость на Дальнем Востоке, хорошо укреплена с моря; с суши же возведены так называемые «временные» укрепления, т. е. способные противостоять лишь полевым орудиям. Такого сорта формы[143] «найдены достаточными», так как с суши мы «не предполагаем» возможной осаду…

Под Порт-Артуром мы «не предполагали» возможным употреблять для осады орудия свыше 6-д.<юймов>, японцы же привезли 11-д.<юймовые>, и все пошло к черту от этих «не предполагавшихся» снарядов.

Словом, за все эти оказавшиеся «непредположения» нам наколотят шею, и кто же — вчерашние «макаки», предлагавшие нам перед заключением договора с Англией союз, от которого мы отказались, как от чего-то с величием России несогласного, чуть ли не унизительного!

Японские войска торжествуют победу в Порт-Артуре. Японский эстамп (1905)

Особенно возмущают военных два факта: отсутствие в такое особенно страдное время главного работника и вдохновителя в их мире — именно начальника главного штаба. Очевидно, говорят, эта должность не нужна, раз во время войны в течение почти года не замещают ее. Действительно: с начала кампании, т. е. с уходом Сахарова[144] в министры, место начальника гл. штаба пустует. В штабе идет неурядица, так как кому охота впрягаться в лямку каторжника для того, чтобы по окончании войны предоставить это место другому? А между тем, что может быть важнее начальника главного штаба в военное время?

Затем, негодуют на замещение важнейшего в военном отношении из генерал-губернаторств — туркестанского, интендантским генералом Тевяшевым[145], человеком не только глубоко ограниченным, но и буквально ничего не знающим, кроме цен на солдатские штаны. Все эти «веселенькие» явления, за которые потом приходится платиться целой стране, результаты протекций…

Министром внутренних дел назначен бывший московский губернатор Булыгин; Трепов, Булыгин — все это ставленники Сергея Александровича[146], и хорошего ждать от них трудно.

Великий князь Сергей Александрович

Как выясняется, депутация, ходившая к царю — простой «ход» перед западом, общественное мнение которого надо было чем-нибудь умаслить. Собрана она была по распоряжению полиции, явилась во дворец в виде толпы безмолвных баранов для выслушания заранее написанной речи, и только… Судя по газетам, пародия эта за границей, кажется, имела успех. Впрочем, разве можно в наше время узнать правду из газет??..

22 января. Министр юстиции, Муравьев[147], совершил новый ловкий ход: получил назначение в итальянские послы…

В достопамятное собрание министров, обсуждавших с государем вопрос о конституции, Муравьев отличился наиболее консервативной речью; вместе с бессмертным кащеем Победоносцевым они доказали, что государь (это «самодержавный»-то монарх!) не имеет права ограничивать власть свою.

У революционных партий Муравьев давно занесен на черную доску; после же татарской речи его с ним решено было управиться, как с Плеве, и Муравьев был извещен, что имя его стоит первым в списке осужденных на смерть. Любитель самодержавия, как умный человек, почуял, что в воздухе действительно начинает пахнуть бомбами, и увильнул в послы, не теряя значения и положения, добытых им в жизни подобными же ловкими изворотами.

Так судят о происшедшем в обществе, и вот слова, которыми неизменно сопровождаются разговоры о нем: «ловкая каналья». Этот эпитет Муравьев имел полное право включить в герб свой!

Сегодня уже в правительственном сообщении число убитых 9 января (перечислены по фамилиям) возросло до 130. Эта цифра тоже неверна, так как в нее включено еще только одиннадцать неопознанных трупов, между тем в действительности неопознанными осталось немало, да иначе и быть не могло при спешке с похоронами и по многочисленности мест, где были разбросаны мертвые.

23 января. Уволена артистка Императорских театров — Куза[148].

9 января она проезжала в своей карете мимо стоявшего отряда Преображенского полка и, высунувшись из окна, крикнула офицерам: «Поздравляю вас с первой победой»! Ей пустили вслед ругательства, а затем донесли по начальству, и в результате Кузе было предложено оставить труппу.

А. Головин. Портрет Е. И. Куза (ок. 1900)

На театре войны творится черт знает что. По имеющимся у меня сведениям из Академии генерального штаба, Гриппенберг дал телеграмму государю[149], в которой заявляет, что служить более с Куропаткиным и лить понапрасну кровь он не желает и просит уволить его. Последнюю битву завязала его армия, одержала уже успех, но Куропаткин не только не поддержал, но еще приказал отступить; во время отхода мы потеряли 10 000 чел., между тем как атака и взятие японских позиций обошлась всего в 2000.

Гриппенберг вызван для личных объяснений к государю.

Так торжественно отправленный на войну, чуть не триумфатором, Скрыдлов явился с нее сильно поджав хвост и, кажется, на этом франте, весь век занимавшемся фокусами и саморекламированьем, поставлен окончательный крест. Еще более раздутая знаменитость — Стессель выясняется все более и более во весь рост и в самом гнусном виде… Как это все больно, как это обидно! Все это очень волнует общество.

24 января. Оттепель. На 28 января ожидаем манифеста, которым будет нам «все» дано, что желаем… так будто бы выразился Трепов и Георгий Михайлович (великий князь). Блажен, кто верует!.. А пока, в ожидании манифеста, по городу распространяются неизвестно где напечатанные памфлеты и стихи на царя и царицу.