Живой пример - Зигфрид Ленц

Экономка Иоганна, долгие годы служившая у Люси Беербаум, дважды брала расчет в период добровольного заключения хозяйки, считая, что не может пренебрегать своими обязанностями, как того желает Люси; но оба раза она уже через несколько часов возвращалась. Многое можно рассказать об изменении обстоятельств жизни Люси Беербаум, явившихся следствием добровольных лишений, многое об отношениях Иоганны и Люси Беербаум, которая распорядилась, чтобы в доме все шло по заведенному распорядку, как если бы ничего не стряслось. Однако после того, как Люси голодала восемьдесят восемь дней, стало совершенно очевидно, что она переоценила свои силы.

Все это доказано; и тем не менее многое в ее жизни осталось загадочным и недоказуемым, хотя кое-что уже написано о невероятном самоаресте Люси Беербаум, есть даже пьеса, ее премьера уже состоялась. Судя по всем записям и статьям, которые Хайно Меркель сохранил и собрал — только что вышла еще и романизированная биография, — выясняется, что образ этой скромной, не слишком еще старой женщины едва ли поддается описанию: вот ты ухватил с достоверностью одну черту, но внезапно весь облик начинает расплываться, вот ты после многих усилий определил исключительность этого человека — и тут же обнаруживаются его будничные черты, снижающие весь образ. Но именно подобная жизнь, всеми засвидетельствованная, может дать им материал, из коего они создадут нечто пригодное в духе своей задачи, настоящий живой пример, который нужно утвердить, в котором можно и усомниться. Но его еще требуется создать, доискаться, от шелушить от избыточных сведений.

Он, Хайно Меркель, предоставляет им решать. И готов сотрудничать с ними. Готов выложить на стол все собранные материалы. Он будет рад, если попытка Люси Беербаум — смелая и безнадежная акция солидарности — заслужит их внимания, и когда-нибудь молодежь станет ее обсуждать, в том или ином плане. Он, правда, тоже считает, что жить без вдохновляющих примеров куда достойнее человека, но в этом случае есть, быть может, смысл задуматься над тем, какими чертами должен обладать кумир с точки зрения современников.

Что скажет Хеллер на это предложение? Именно Хеллер, столь откровенно готовый все бросить и уехать. Он собирался было что-то сказать, но его опередила Рита Зюссфельд, заявив, что высветлить все до единой подробности жизни Люси Беербаум и преподнести их молодежи — задача нереальная, более того, если уж вообще это делать, так нужно ограничиться какой-то частью ее жизни, каким-то событием, которое, как его ни поверни, говорило бы за себя, подавало бы сигналы.

— Займемся, значит, ажурным выпиливанием, — бурчит Хеллер, — каждый вооружится пилкой, что-то рассчитает и вычертит, мы выпилим из сей сподручной фанерки, то бишь биографии, самые плодоносные кусочки, а потом все склеим. Что ж, это почти творчество.

А директор Пундт? Он прикрывает глаза, складывает руки на столе и объявляет: да, он кое-что видит, кое-что уже возникает и оформляется, а именно убежденность, что они напали на верный след.

— Что-то в этом есть, — говорит он, — что-то уже вырисовывается, еще не очень конкретно, но уже можно распознать обнадеживающие штрихи. А чаю больше нет? Пустяки, ради меня не стоит заваривать свежий, но леденец я на закуску позволю себе.

Марет просит не слишком считаться с ее мнением, она просто не придает такого большого значения Люси Беербаум, не представляет себе, как из ее жизни можно извлечь столько поучительного, чтобы тотчас возникла хрестоматийная фигура; слишком долго жили они по соседству, слишком часто наблюдала она ее странности; она, Марет, никак не представляет себе Люси Беербаум вдохновляющим примером, даже в период своих весенних мигреней.

Световое табло, думает Янпетер Хеллер, даже этот скромный, этот робкий протест, вспыхивает точно световое табло, и нам следует уделить ему достаточно внимания и по достоинству оценить; но, если уж на то пошло, нам следует помнить, что многое, очень многое остается еще в тени.

И он говорит:

— Кое-что нам неизвестно, многие вопросы остались открытыми, но у нас есть право выбора. Да, да, Люси Беербаум — достойный объект, чтобы предпринять еще одну попытку.

Рита Зюссфельд взглянула на Хеллера, и взгляд ее выражает удивленную благодарность, ей хотелось бы кивнуть ему, улыбнуться или дать понять, какое единодушие обнаружилось в их мнении, но Хеллер не поднимает глаз.

— Все, что я собрал, — говорит Хайно Меркель, — я предоставлю в ваше распоряжение. Моя подборка облегчит ваши поиски. Скажу вам наперед: вы сделаете необычайные открытия и наверняка найдете то, чего до сих пор не нашли. Подождите секундочку, материалы у меня в комнате.

— Ну, если я не ошибаюсь, — произносит Пундт, — завтрак оказался небесполезным.

— Все-таки я заварю вам свежего чаю, — говорит Рита Зюссфельд, — теперь и мне захотелось.

9

Станция городской железной дороги Ландунгсбрюккен. Как бы ее получше изобразить? Сделаем высокую насыпь, проложим по ней рельсовый путь — часть Портового кольца, затем соорудим перрон, хотя и крытый, но не защищенный от сквозняка; теперь надо увешать стены рекламой обувных и страховых фирм и позаботиться о ящиках с прорезью, куда пассажир мог бы бросить использованный билет, — и вот станция почти готова. Надо еще установить автоматы с сигаретами и жевательной резинкой, урны и, наконец, деревянные скамьи для ожидающих — если они пожелают, то перед самым отъездом смогут удостовериться в том, что едва различимый внизу гамбургский порт и на этой расцвеченной флагами юбилейной неделе по-прежнему кишмя кишит судами.

Отсюда, с перрона, это кишение представляется стихийным, неуправляемым: суда перегоняют, настигают друг друга, ловко лавируют или прямо идут на таран; одни тащат, толкают, буксируют другие — зрителю все время кажется, что вот-вот что-нибудь случится. Чего еще не хватает? Нужна дверь — граница станционного павильона, до половины застекленная подвижная дверь; внизу она вся исцарапана и ободрана, потому что пассажиры бьют в нее ногами; выйдя наружу, спустимся вниз на несколько маршей каменной лестницы, до площадки, на которой стоят весы в рост человека и хмуро призывают каждого проверить свой вес. С этой площадки давайте-ка перебросим через улицу, на положенной высоте, плоский пешеходный мост, — он приведет нас к воде, к скрипучим понтонам: это и есть Ландунгсбрюккен — «Причалы».

Возле перил пешеходного моста, зажав под мышкой портфель, в берете и почерневших от сырости замшевых туфлях стоит Янпетер Хеллер и следит за въезжающей на станцию электричкой, которая только что показалась из-за поворота, и ее вагоны, прежде чем затормозить, встряхиваясь, выстраиваются в прямую линию. Хеллер стоит на условленном месте. Он отходит от перил и идет по мосту. Его взгляд цепко выхватывает одну за другой двери вагонов, открывающиеся с шипением и стуком; ну вот же они, вот они, Шарлотта и девочка, одинаково одетые, — обе в утепленных темно-синих плащах и длинных клетчатых шарфиках. Что означает, о чем говорит это подчеркнутое сходство в одежде? Рука Хеллера взметается вверх, он машет в сторону перрона, хотя Шарлотта уже давно его заметила, но вместо того чтобы помахать в ответ, она берет лицо дочери в ладони и медленно поворачивает, направляя на Хеллера, словно стереотрубу, — теперь и Штефания различает его в толпе и машет ему, машет по-детски нетерпеливо. Почему же они не идут сюда? Почему Шарлотта не пускает ребенка, который изо всех сил рвется к отцу, а она тем сильнее удерживает его на месте? Хеллер знаками дает понять: подождите, я приду за вами сам, взбегает вверх по лестнице, протискивается сквозь толчею в дверях и выскакивает на перрон; но тут раздается голос в громкоговорителе: «Отойдите от поезда!» — и Хеллер видит, как Шарлотта широким упругим шагом поднимается в вагон. Двери захлопываются, поезд трогается с места, и Хеллер ждет, пока с ним поравняется стекло двери, за которой стоит Шарлотта, — вот проезжает вагон, и мимо Хеллера проплывает ее застывшее лицо, воплощение настороженности и недоверия.

— Здравствуй, папочка, что ты мне привез? — Дочка подбежала к нему, свою сумочку-сетку она положила на землю и, когда он взял ее на руки, несколько раз неловко ткнулась губами ему в щеки — он ощутил прикосновение металлической пластинки.

— Сперва мы выпьем чего-нибудь горячего, а потом посмотрим, что я тебе привез.

Они берутся за руки, переходят по пешеходному мосту, спускаются в порт и шагают вдоль неплотного ряда мачт, увенчанных гамбургским флагом, который то натягивается в струну, то полощется и хлопает под резкими порывами ветра. Украсились флагами даже буксиры, даже паромы и баркасы, не говоря уже о блекло-серых военных кораблях, но по-настоящему флагами расцвечивания пестрят лишь туристские теплоходы, еще недавно бороздившие южные моря, но успевшие вернуться к юбилею родного порта.