Живой пример - Зигфрид Ленц

— Добро пожаловать, убийцы вы этакие, вот и мою историю вы прикончили.

— Она умерла легкой смертью, — говорит Хеллер.

— А это мы принесли вам в утешенье, — добавляет Пундт. — Надеюсь, цветы в вашем вкусе?

— Какие прекрасные астры, — восклицает госпожа Зюссфельд и, указывая на вешалку, добавляет: — А здесь можете повеситься.

Вот так, теперь они гуськом шагают в столовую, впереди Рита Зюссфельд, — молния на ее спине затянута только до половины, может, крючки бюстгальтера притормозили ее ход; им навстречу, поднявшись, как по команде, с древней-предревней софы и протянув приветственно руки, идут Марет и Хайно Меркель. Они так бесшумно выдвигаются с заднего плана, что создается впечатление, будто сошли с одного из бесчисленных портретов, изображающих тощих зайцеголовых предков, кои взглядами подвергают посетителей проверке на платежеспособность, или высвободились из нескончаемого ряда бюстов, застывших в безглазом величии, ожидая наступления следующего ледникового периода.

…Разрешите познакомить. О вас я уже много… Очень приятно… Весьма рад лично познакомиться… Очень приятно. Только не крест-накрест. И я также весьма рад… А теперь, пожалуйста, к столу.

Янпетер Хеллер, которого не только это знакомство, но вообще любое знакомство раздражает, глядит на накрытый стол и представляет себе: в следующий миг на эти умопомрачительно крохотные горшочки и мисочки, наполненные овсяными хлопьями, хрустящими пшеничными зернами, корнфлексом и кукурузой, налетят тучи окрестных птиц, которые уже собрались в саду и только поджидают сигнала Риты Зюссфельд. Жалкие ржаные печеньица, белесые гренки, едва различимые кусочки ветчины и наперстки с джемом, да это же наверняка, думает он, птичий завтрак; воробьи и зяблики вот-вот влетят, чтобы, бранясь и растопырив крылья, наброситься на корм. Да тут и думать нечего, это, конечно же, птичий завтрак.

— Пожалуйста, угощайтесь, ешьте, пожалуйста, и вы, господин Хеллер, — говорит Марет, сестра Риты Зюссфельд, одетая во все черное, и, подавая пример, накладывает три пшеничных и четыре кукурузных зернышка на свою тарелку, после чего утомленно вздыхает и, скосив глаза, скептически изучает всю эту груду, как бы решаясь на непосильное дело, но внезапно с какой-то неожиданной радостью начинает поглощать еду. Рита Зюссфельд следует ее примеру. Хайно Меркель следует ее примеру, а что делает Валентин Пундт?

Старый педагог, у которого вкушенное с утра «Истошное кукареку» точно запалило костер в желудке, опустошает, крутанув ножом один-единственный раз, масленочку, опустошает, вертанув ложкой, мисочку с джемом, шлепает то и другое — масло и джем — на два хрустящих хлебца, наклеивает на каждый намазанный хлебец ненамазанный, что кажется ему, однако, недостаточным, и складывает двойные хлебцы в четырехэтажный бутерброд, в который с аппетитом под недоумевающими взглядами сестер впивается зубами. Сразу можно понять, что Пундт, назвавший про себя их трапезу «завтраком добропорядочных должников», полон решимости не лишать свое тело пищи, которую оно привыкло получать по утрам; а потому Хайно Меркеля перестраховки ради посылают дополнительно за хлебом, вдобавок поручают принести помидоры и сыр.

— Чаю, пожалуйста, кто хочет чаю с сахаром?

Разумеется, Хеллер, он протягивает Рите Зюссфельд чашку и слышит, что она спрашивает, неужели же вместе с ее предложением погиб весь их проект; ведь у них всего две возможности: либо просить, чтобы их освободили от договорных обязательств, либо продолжать работу, надеясь откопать все-таки модель живого примера, который все примут единогласно. Она признает, что при составлении хрестоматии для немецких школьников тексты именно в раздел «Примеры из жизни — жизнь как пример» следует отбирать наиболее тщательно; три предложенных текста не выдержали испытания; следовательно, можно либо подать в отставку, либо продолжать работу. Она просит у них четкого ответа, присутствие ее сестры и двоюродного брата пусть их не смущает, те в курсе дела и привыкли к жарким спорам. Итак, что же будет?

Они сидят в светлой, битком набитой вещами столовой, теснимые бюстами и портретами, и, ничуть не удивляясь резкости поставленного вопроса, молчат в нерешительности; слышно лишь легкое похрустывание хлебцев, поскребывание, пережевывание и прихлебывание. В одном Пундт уверен: если они откажутся от заказа, найдутся другие, кто его примет, и у тех, других, надо думать, не возникнет никаких трудностей, они слепят желаемые примеры и запекут в страницы хрестоматии. Быть может, только из-за это го им следует продолжать, только чтобы предотвратить подобный конец; а теперь, пожалуйста, передайте-ка мне помидор.

Хеллер придал кусочкам сахара вращательное движение, он не отрывает глаз от чашки, от кончика чайной ложки, которой гонит по кругу обломки сахара, и спокойно, пожимая плечами, признается, что предвидел все заранее — вот эту минуту, когда им ничего другого не останется, как только ответить на вопрос: ехать ли по домам или продолжать работать под новым девизом. Вся беда в теме, в немыслимой задаче, в зафиксированном авторитетами требовании — преподнести молодежи педагогический колосс. Они же убедились: все предложения изучены и отброшены, так будет и в дальнейшем, они станут метаться, изучая и отбрасывая те или иные примеры, станут предлагать примеры только для того, чтобы их отвергать, да, они не договорятся только из-за темы — живой пример, только из-за ужасающей спорности подобного явления; может, кто-нибудь и удивлен, что они при первой же попытке потерпели поражение, — он, Хеллер, ничуть этим не удивлен. Что до него, так лучше всего, считает он, оставить бесполезные поиски, отказаться от заказа, снабдив, быть может, свой отказ примечанием, что-де все исследованные примеры при ближайшем рассмотрении оказались никчемными муляжами официальной воспитательной системы, но, разумеется, выразить это следует иначе. Аванс возвращать не требуется, поскольку два раздела «вписались» в книгу. Впрочем, они разъедутся по домам в приятном сознании, что избавили бесчисленное множество школьников от страха. Янпетер Хеллер поднимает взгляд, однако не ищет противников, нет, он знать не желает, согласны ли они и в какой мере с его предложением, он отворачивается и смотрит в окно, разглядывает грязный сад, где взъерошенная живая изгородь давно капитулировала и не сопротивляется больше ветру.

Пундт хочет что-то сказать? Он хотел было, но раздумал, он как раз подцепил помидор ножом, энергично режет его на куски и куски эти не поедает, а, к удивлению обеих сестер, укладывает, посыпав зернами кукурузы, на ржаные лепешки, после чего с артистической, надо ему отдать должное, ловкостью закидывает их в рот, пропихивает в самое горло, и глаза его каждый раз при этом вылезают из орбит. Рита Зюссфельд — а она ест не только торопливо, но и машинально — давным-давно проглотила свои овсяные хлопья и теперь готова закурить; сжимая сигарету в губах и нервно барабаня пальцами по столу, она говорит, что хотела бы услышать от Хеллера, не потому ли потерпели они провал, что недостаточно четко обговорили характерные особенности, которыми должен обладать современный живой пример. Какие это должны быть особенности? Вот она думала, кстати говоря, о том, что пример должен обладать актуальностью, может быть временной и даже ограниченной, думала и о том, что примеры следует менять с изменением обстановки, скажем так: соответствующие обстоятельства определяют, какое поведение считается примерным; другие обстоятельства потребуют иных решений. Если они будут опираться на ограниченный определенным сроком период, на право отказаться от предложенного примера, то, может быть, в этом случае найдется пример, который всех удовлетворит? Вся суть в сдержанности рекомендаций.

В этом Янпетер Хеллер не сомневается, если уж нужен пример, так ему хотелось бы, чтобы он был одновременно сдержанным и проблематичным — таким примером с одинаковым успехом может стать трус, или мародер, или возмутитель общественного спокойствия, — однако, чем усерднее занимается он, Хеллер, проблемами их задания, тем беспощаднее говорит себе, что любой предложенный пример в конечном счете с педагогической точки зрения оскорбляет молодых людей: вы, мол, слишком глупы, чтобы прокладывать собственный курс, вам необходимо всякий раз видеть торчащий впереди маяк, вот и ищите постоянно глазами царя Леонида, Швейцера, Кеннеди, пусть постоянно дают вам советы. Но разве не входит в задачу воспитателя подготовить ученика к неизбежным крушениям надежд, к ошибкам, к разочарованию, к решимости идти на риск? Разве верно поступают педагоги, если пытаются лишить молодого человека собственного жизненного опыта, ведь только личный опыт способен дать ему верное видение реальной жизни? Вместо того чтобы ставить на пути молодого человека заслоняющий перспективу пример, не лучше ли попытаться развить у него собственные критические способности? Он, Хеллер, ничего не может с собой поделать, но, честно говоря, живые примеры представляются ему принудительным ассортиментом для малых детей, глупцов и просто слабоумных!