Убить миротворца - Дмитрий Володихин

— …Слушай, брат… а помнишь ты тогдашних правителей? А? Сверим, кто в какие годы правил у вас, а кто у нас. Оч-чень характерный момент.

— Могу вызвать информацию по чипу…

— Вызывай. Президент, скажем… что-то поближе к 2020 году.

— 2016-й. Президент от либеральной партии Игорь Гудок.

— Теперь я. Какой у нас там был огрызок… Тот же Гудок. 2020-й?

— Он же.

— И у нас. 2024-й?

— Э… От Единой партии российских радикальных прогрессистов — Ждан Полипов. С перевесом в два процента голосов. Он и был последним российским президентом.

— М-м… Нет. Не то. Не то, брат. У нас… от партии «Традиция» — Владимир Петров. И опять же с перевесом всего в два процента голосов. Через четыре года… пошел на второй срок. В тридцать втором опять были традиционалисты, а в тридцать шестом у нас тоже случился последний президент, Николай Залесский. Переизбираться ему не пришлось, так, только имя поменял…

— То есть?

— Венчал его на царство патриарх Московский и всея Руси. Был президент Николай Константинович Залесский, а стал государь император Николай III. Да продлит Господь годы его! Кстати… Вот оно. Вот. Скорее всего — 2024-й год во всей своей красе. Это мы с тобой искали.

Верх безответственности! Дмитрий почувствовал, как их разговор несется, подобно составу монорельса с испорченной парой магнитных стабилизаторов, в сторону катастрофы, и багровые огоньки мигают везде, где только можно. «Обложил меня красными флажками», — затравленно подумал Сомов, слушая двойника. Он не представлял себе, кого обкладывают красными флажками и как это воздействует на энергетику обкладываемого, но чувствовал в этой фразе, проникшей в поддон памяти из какой-то случайной арт-программы, оттенок смертельной угрозы. Такое даже слушать опасно! Он судорожно сменил тему:

— Амммм… Ты! Аммм..

— Что — я?

— Ты из ведь, прости, гражданин Русской консульской республики… я правильно сказал?

— Вроде того.

— А сам разговор о гражданстве не задевает закрытые зоны твоей личности?

— Все нормально. Не дребезжи.

— Почему же ты произносишь слово «мы», когда речь идет и о Российской империи, и, если память мне не изменяет, еще о каких-то государственных образованиях? Витя, ты когда-то мне тамошние денежки показывал. Про те страны… или организации ты, наверное, тоже скажешь — «мы»? Да?

«Близнец» сначала остолбенело глядел на него, потом нахмурился. «Чем я его так раздосадовал? Ведь уйдет, уйдет же!» — Дмитрий запаниковал всерьез. Пять секунд назад он страстно желал избавиться от столь рискованного собеседника, но сейчас его несла иная волна, и он уже боялся его потерять. Сомов осторожно попытался исправить положение:

— Если я все-таки задел…

— Да иди ты! Брат, что за мир у вас такой, я понять не могу! Простые вещи непонятными прикидываются! Кто — «мы»? «Мы» — это все русские, все кто нас любит, все, кто тянется к нашей силе, все, кого любим мы сами! Вот кто — «мы». Причем тут гражданство?

— Доминирование крови? В смысле, национальности?

— А! — отмахнулся двойник, — Кровь! Да кровь — ерунда. Кровь наша вроде коктейля из трех коктейлей. Мы… думаем одним способом. У нас прошлое одно, вера одна, язык один, ну, с кое-какими разночтениями… Не знаю, как тебе объяснить…

— Да самыми простыми словами. Если, конечно, можно.

— Отчего ж? Давай попробую. Не боги горшки обжигают. Что такое наши? Да понятно, что. Наши говорят по-русски, хотя и с кое-какими разночтениями. Наши живут в России на Земле, на Русской Венере, на Русской Европе и н Терре-2. Православные на пять шестых. Наши раздолбали татар на Куликовом поле, шведов под Полтавой и немцев под Сталинградом. Наши первые полетели в космос. Наши устроили самую большую империю, а потом самую мощную революцию. У наших была самая великая литература. Ну, если не считать Шекспира, но он не лучше, он — вровень. Наши больше всех пьют, на войне лучше всех обороняются и дерьмово наступают. Опять же, Дима, наши классно разбираются в технике. Наши умеют делать оружие как никто хорошо, а строят дома как никто плохо. Наши не любят, чтобы кто-нибудь снаружи совался со своими сопливыми советами. Наши всегда уважают родню, то есть держатся мелкими кучками, вроде кланов, мужик, а не по одному. Никто из наших не умеет делать так, чтоб деньги у него задержались надолго. Заработать — можем, а сохранить — все равно Бог не даст. Ну и конечно, брат, наши бабы — самые красивые. Как-то так. С допуском сто шагов туда и обратно…

— Понимаю. Другие, те, кто не наши, — хуже. Так выходит?

— Нет, брат. Другие не хуже. Другие — просто другие. Бог разбил клумбу, а на ней фиалки, ирисы, георгины и прочая дребедень. Ты родился ирисом, допустим. Георгин ничуть тебя не хуже, но он — георгин, а ты — ирис. И вам ни к чему быть одним целым.

— У тебя какая-то логика… инопланетянина. Но мне интересно.

— А ты послушай. Отсюда и у двадцать четвертого года ноги растут. Кем мы были тогда? Никем. Так, блин в общей стопке. А наверху грузик, один для всех, — Женевская федерация. И не выбраться из-под нее, уж прости, не вздохнуть, как следует. Никакой почти не было разницы: традиционалисты, прогрессисты… Что одни, что другие, а президент все равно не был хозяином в своей стране. Просто… Петров тянул до последнего, не давал нам забыть, кто мы такие, и чем ирисы отличаются от георгинов. Сделать ничего серьезного не мог, просто сопротивлялся окретиниванию… Ждал, я так думаю: вот, пошлет Бог чудо, и мы выберемся как-нибудь. Если будем твердо знать, что нам надо выбираться. Бог послал электронный кризис.

Дмитрий почувствовал себя кроликом, заглянувшим в самые очи удаву. Разговор кружным путем вернулся туда же, и вот уже удавья пасть нескромно разинута у кроличьего носа. Он пропал. Ему хватило бы энергии на попытку совершить дыхательные упражнения, стабилизирующие эмоциональное состояние. Но при двойнике как-то неудобно сопеть… Он смог лишь вяло ответить:

— Ну и что же…

— Все то же! В 2031-м начали одновременно мы, Китай и Латинская Америка. Аргентину с Чили Федерация еще смогла подавить, а на прочих силенок не хватило. По швам поползла. Мы, кстати, первыми красного петуха пустили, и, дедушки-прадедушки говорят, нехудо повеселились… Чтоб ты знал.

И тут Дмитрий ощутил, как упоительная ярость захлестывает его. Раньше он не знал этой эмоции. Никогда. Он захотел доказать наглецу всю бессмысленность его похвальбы. И еще больше — отстоять смысл своего мира.

— Чем ты хвастаешься? Кровью, пролитой твоими предками? Вы ведь и сейчас воюете… Так? Ведь так!

— Воюем.

— И ты офицер. Следовательно, профессиональный убийца! А у нас — мир. У нас давно нет войн! Ты можешь осознать: полный и всеобщий мир! Без исключений!

— Мир… как полное поражение тех, кто хотел жить по-своему.

— Я не могу понять, почему ты столь спокойно рассказываешь о смертоубийстве… да обо всем, что у вас там происходит и раньше происходило. Разумна ли такая жестокость? Она — безумие, полнейшее безумие!

— Жестокость? Да какая у нас жестокость! Мы просто энергичные люди. Нет у нас никакой особенной жестокости.

— А у нас это называется именно так и никак иначе. Иногда я думаю: допустим, вы в очередной раз победили в очередной потасовке…

— В войне, Дима. Это нехорошо называть потасовками. Поверь на слово.

— В войне, в войне… Да. Вы опять одолели кого-то. Но сколько крови было пролито, сколько жизней положено! Полагаешь, дело того стоило? А не лучше ли было уступить, чтобы не допускать таких потерь? Человеческая жизнь дороже… дороже чего хочешь, я в этом уверен.

— Человеческая жизнь? — Виктор зло рассмеялся. — Человеческая жизнь? Да она гроша ломаного не стоит. Особенно жизнь, прожитая впустую.

— Что ты говоришь!

— Я прав, Дима. Сто лет назад человеческая жизнь здорово обесценилась в нашем мире. Она стала дешевле рулона туалетной бумаги, такой грубой, что задницу царапает, самой худшей, Дима. Самой худшей, Дима! Ты только подумай.

— Не понимаю…

— Не перебивай. У вас сколько населения? Всего, на всей планете?

— Официальные цифры — одиннадцать миллиардов…

— А неофициальные?

— Неофициальных нет и быть не может. Витя, мы же…

— Да понял я. Тесновато?

— Многие считают, что да, тесновато. Зато все под контролем.

— А у нас, на Терре-2… я… родом с Терры… всего один миллиард и восемьсот миллионов… плюс по одному вечно живому на двух просто живых. Он им забыть не дает, сколько стоит вся их жизнь. Цена давно установлена, цена, твою мать, — гуманистическая.

— Ты разговариваешь со мной ребусами.

— Подожди, сейчас объясню я. Вот, сто лет назад, как только Лабиринт открыли… колонизация началась. Только не настоящая.

— ?? — такое лицо у него, наверное сделалось. Но перебивать не посмел.