Леди мира. Автобиография Элеоноры Рузвельт - Элеонора Рузвельт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Это было мое первое откровенное заявление против общепринятых норм, и оно ознаменовало тот факт, что мою точку зрения изменили либо мой муж, либо растущая потребность мыслить самостоятельно.
Той осенью, после возвращения в Вашингтон, началась настоящая работа, где были задействованы все мои исполнительные способности. Домашнее хозяйство требовалось вести слаженнее, чем когда-либо; мы развлекали себя сами, и мне приходилось уделять происходящему меньше внимания. Детям нужно было вести нормальную жизнь: Энн предстояло ходить в Истменскую школу каждый день, а Джеймсу и Эллиоту – в Соборную школу, которая находилась в противоположном направлении. Все это требовало организованности.
Свекровь обычно посмеивалась надо мной и говорила, что я могу дать шоферу больше поручений на день, чем кто-либо еще, но это был просто симптом развития исполнительских способностей. Все мое время теперь, с войной, было заполнено, и я училась быть достаточно уверенной в себе и своих способностях сталкиваться со сложными ситуациями и справляться с ними.
Две-три смены в неделю я проводила в столовой Красного Креста на железнодорожной станции. Зимой я работала в столовой по большей части днем, чтобы по возможности быть дома, видеться с детьми перед сном и приглашать гостей к ужину. Помню пару случаев, когда я возвращалась домой в форме, и в то же время прибывали гости. Думаю, именно в этот период я научилась одеваться быстро, и эта привычка осталась со мной с тех пор.
В столовой все должны были выполнять любую необходимую работу, даже мыть пол, и те, кто не мог сделать ничего из того, о чем их просили, недолго оставались членами этого подразделения Красного Креста. Помню одну даму, которая однажды днем пришла в сопровождении мужа кому-то на замену. Сомневаюсь, что она когда-либо занималась физическим трудом, а она была уже немолода. Одна мысль о том, что ей придется мыть пол, наполнила ее ужасом, и мы больше никогда не видели ее в смене.
Раз в неделю я посещала военно-морской госпиталь и брала цветы, сигареты и всякую мелочь, которая могла бы развеселить людей, вернувшихся из-за океана.
Военно-морской госпиталь быстро заполнялся, и мы наконец заняли одно здание в госпитале Святой Елизаветы для так называемых контуженных пациентов. Врачи объяснили, что эти люди подверглись сильному напряжению, которое их сломало. Некоторые из них пришли в себя, другие навсегда остались в ветеранских госпиталях для душевнобольных.
Госпиталь Святой Елизаветы был единственной федеральной больницей для душевнобольных в стране. Во главе его стоял прекрасный человек, но учреждению постоянно не хватало средств, а преимущества трудотерапии до сих пор были малопонятны в лечении душевнобольных, хотя я знала, что в некоторых больницах такая работа проводилась довольно успешно.
Там я посетила нашу военно-морскую часть и впервые побывала в палате для людей, которых оказалось сложно сосчитать, потому что они были не в себе. Тех, кто не мог себя контролировать, держали в обитых войлоком камерах или в подобии тюрьмы.
Когда мы с доктором вошли в длинную общую палату, где большинству мужчин разрешалось передвигаться днем, он отпер дверь и снова запер ее за нами. Мы пошли вдоль длинной комнаты, разговаривая с разными мужчинами. В противоположном конце стоял светловолосый мальчик. Солнце в окне, расположенном высоко над головами пациентов, касалось его волос и напоминало нимб. Он непрерывно разговаривал сам с собой, и я спросила, что он говорит. «Он отдает приказы, – сказал доктор, – которые отдавали каждую ночь в Дюнкерке, где он и находился». Я вспомнила, как мой муж рассказывал о поездке в Дюнкерк и о том, что каждый вечер вражеские самолеты пролетали над городом и бомбили его, и всему населению было приказано спуститься в подвалы. Этот мальчик терпел напряжение от ночных бомбежек до последнего. Тогда он сошел с ума и повторял приказы без остановки, не в силах выбросить из головы то, что стало навязчивой идеей.
Я спросила, каковы его шансы на выздоровление, и мне ответили, что пятьдесят на пятьдесят, но он никогда больше не сможет выдерживать такого напряжения, как до болезни.
Доктор сказал, что многие пациенты военно-морского госпиталя достаточно здоровы, чтобы выходить на улицу каждый день, играть в игры, дышать воздухом и тренироваться, и что у нас достаточно санитаров, чтобы организовать это в другой части госпиталя. Но с начала войны им так не хватало санитаров, что другие пациенты почти не покидали стен больницы. Кроме того, доктор сказал, что, несмотря на резкий рост заработной платы, больница не могла давать сотрудникам больше 30 долларов в месяц с питанием, что было очень мало по сравнению с тем, сколько получали представители других профессий.
Я проехала по территории и с ужасом увидела несчастных сумасшедших существ, на которых почти не обращали внимания. Они смотрели из-за решетки или ходили взад и вперед по закрытым верандам.
Больница находилась в ведении Министерства внутренних дел, поэтому мне не терпелось добраться до госсекретаря Лейна и сказать ему, что расследование уже началось и что ему лучше поехать туда и посмотреть самому. Он назначил комитет, который позже предстал перед Конгрессом, попросил об увеличении ассигнований и получил их. Я считаю, что этот шаг госсекретаря позволил доктору Уайту сделать больницу такой, каким должно быть каждое федеральное учреждение в Вашингтоне, образцом своего рода, который могут посещать нуждающиеся в этом люди из разных уголков нашей страны.
Тем временем я так сильно хотела, чтобы у наших людей было место для встречи, что отправилась в Красный Крест и попросила построить комнату отдыха, что они и сделали. Затем, через миссис Баркер, я получила 500 долларов от «Колониальных дам», которые начали работу над трудотерапией, и в короткое время мужчины смогли продать то, что произвели, и купить новые материалы.
Я видела множество трагедий, которые разыгрывались в этой больнице. Одна женщина целыми
