На восходе солнца - Николай Рогаль

— Всеволод Арсеньевич, мне, старой женщине, стыдно за вас. Стыдно, да! Вы, офицер, угрожаете женщине. Ну, меня вы не запугаете, нет! — решительным тоном заявила она и храбро подступила к нему.

Неизвестно, чем бы все кончилось, если бы в это время не постучали в дверь.

— Даша вернулась, — сказала Олимпиада Клавдиевна. Она безошибочно угадывала племянницу по стуку.

Даша не знала, что в доме ночевал Мавлютин. Тетушка и Вера Павловна не сочли нужным сказать ей об этом. Но сейчас обе обрадовались ее приходу.

О Мавлютине этого нельзя было сказать.

— Я сам открою. Оставайтесь здесь, — сказал он и быстро вышел в прихожую.

В окошечко Мавлютин увидел матросов и сразу почувствовал слабость в коленях. «Это за мной пришли. За мной», — подумал он в панике.

Он заметался в поисках выхода. Ну конечно так. Мавлютин быстро нахлобучил шапку, сорвал с вешалки пальто, но второпях никак не мог попасть в рукава. Отодвинув засов входной двери, он беззвучно отпрянул в соседний чулан.

— Проходите, пожалуйста. Проходите, — говорила Даша.

В коридорчике зашаркали ногами.

Мавлютин стоял рядом в чулане и трясся как осиновый лист. Что, если кому-нибудь вздумается открыть эту дверь? Нет, кажется, пронесло!

Оба матроса прошли за Дашей прямо в дом. Теперь, пока они ищут его там, нельзя терять ни секунды. Он мигом выскочил на крыльцо и побежал через двор, волоча по снегу пальто.

Только на другой улице Мавлютин одумался. Почему он предположил, что матросы пришли за ним? Скорее случайное совпадение. А, все равно — назад не возвращаться!

Но куда идти?

А в доме разговор явно не клеился. Даша никак не могла понять причину внезапной холодности сестры. Она будто и не рада была приходу Логунова.

Олимпиада Клавдиевна с воинственным видом расхаживала по гостиной.

«Немудрено, что Федор трусит. Видать, задористая тетка», — поглядывая на нее, думал Михайлов. Как и Логунов, он видел, что они пришли не вовремя.

Даша в меру своих сил старалась поддерживать разговор.

— Я видела здесь флотский оркестр. Наверно, устраивается вечер? — спросила она.

— Похороны, — мрачно сказал Логунов.

— Какие похороны? — Олимпиада Клавдиевна остановилась перед ним.

— Сегодня ночью один офицер убил конвоира, ведшего его в тюрьму, и скрылся. Конвоиру семнадцати лет не было — мальчишка, — пояснил Михайлов.

Вера Павловна страшно побледнела.

— Убил? Он убил...

Олимпиада Клавдиевна поспешила к ней со стаканом.

— Вера, выпей воды. Хочешь, я брому накапаю?

Но Вера Павловна отстранила ее.

— Я знаю, кто убийца! Он здесь, в этом доме, — твердым, окрепшим голосом сказала она.

— Вера, что ты говоришь! Одумайся, — в ужасе вскричала Олимпиада Клавдиевна.

— Нет, я должна... Я перешагну через это, — все так же громко и твердо говорила Вера Павловна. — Он мой бывший муж — Мавлютин. Прибежал сюда ночью. За ним гнались. Я не знала, что он натворил. Задержите его.

Повинуясь ее взгляду, Михайлов кинулся в переднюю

Даша только теперь поняла все, всплеснула руками. Вот так новости!..

Олимпиада Клавдиевна была похожа на переполошившуюся наседку, выведшую утят и видящую, как ее питомцы вдруг пустились в плавание по бурной быстрой реке. Она ахала и вздыхала.

Михайлов вернулся.

— Он, видно, как мы пришли, сразу же улизнул. Гнаться бесполезно.

...Михайлов шел по улице и улыбался людям. Улыбнулся и Мавлютину, повстречав его на одном из перекрестков.

Мавлютин заметил, как невысокий матрос сказал что-то своему товарищу и при этом указал рукой на него. «Узнали», — с пробудившимся страхом подумал он.

А Михайлов говорил Логунову:

— Ты знаешь, какая это женщина? Нет, ты не знаешь!.. На твоих глазах человек второй раз на свет родился, а ты даже этого не заметил. Какую, брат, целину вспахала революция! Какие всходы будут! Вот так глядишь на человека, — он показал на уходящего Мавлютина, — и разве разберешь, кто он такой? Сложная, брат, штука — жизнь. Человека понять — это не траву скосить.

Мавлютин еще раз оглянулся на них и свернул в первый же проходной двор.

После второй встречи с моряками он некоторое время бродил по улицам, размышляя, у кого из знакомых легче укрыться. Идти к Левченко нельзя, к Бурмину или Чукину тоже. За их домами, несомненно, ведется наблюдение. Варсонофия Тебенькова нет в городе, и квартира у него заперта. В гостиницу не пойдешь. Ввалиться к кому-нибудь из местных обывателей? Мавлютин усмехнулся, представив себе, как его вежливо станут выпроваживать. Черт возьми, выходит, и податься некуда.

Он догнал неторопливо идущего куда-то Хасимото.

— О, здравствуйте! — сердечным тоном поздоровался японец и вопросительно посмотрел на него.

— Извините. С моей стороны будет неосторожностью стоять и разговаривать с вами, — хмуро сказал Мавлютин.

— Пустяки, — возразил японец. — Вас постигло разочарование. Но не следует отчаиваться. Счастье переменчиво, как говорит народная мудрость.

Судя по внешнему виду, Хасимото пребывал в отличнейшем настроении.

— Мне удалось бежать после ареста, — пояснил Мавлютин, оглядываясь.

— Это другое дело, — согласился коммерсант и достал свою визитную карточку. — Рад счастливому случаю помочь вам. Это рекомендация. — Вы видите дом с зеленой крышей? Там японское консульство. Идите смело, вас укроют. До свидания!..

Когда Ельневы остались одни, Олимпиада Клавдиевна против обыкновения не разразилась упреками. Она молча ходила по комнате, передвигала вещи, вздыхала. Гнев ее против Мавлютина еще не остыл. Если она не во всем одобряла поведение Веры Павловны, то в главном ее племянница была безусловно права. И как он втерся в доверие, такой подлец!

Даша восхищенными глазами глядела на сестру: такой она ее еще не знала. Очень удачно, что она позвала матросов. Бог знает, что тут могло произойти.

Ночь прошла тихо.

Утром Олимпиада Клавдиевна ушла в школу на занятия.

Даша только взялась за книгу, как услышала в передней громкие возгласы, звуки поцелуев. Заинтригованная, она помчалась в гостиную. Сквозь полуоткрытую дверь она увидела незнакомую пожилую женщину, снимавшую платок и шубенку.

— Насилу разыскала вас. Уж я ходила, ходила. Думала, адрес не тот, — говорила она немного хрипловатым голосом. — Как вы тут — живы-здоровы?.. Что-то ты исхудала, милая... Болела, а? Болезнь не красит. А малыш ничего? Ну, слава богу! Матери было бы дитя здорово — сама все стерпит.

— Даша, это Анфиса Петровна, стрелочница, что мне помогла, — сказала Вера Павловна, заметив сестру и поманив ее в прихожую.

Анфиса Петровна глянула на Дашу светлыми, ясными глазами.

— Похожи. Сразу можно сказать, что сестры.

Она вынимала из корзинки какие-то узелки, свертки.

— Это — мороженое молоко, на холод надо вынести. Здесь — яички... А где руки помыть? — И покончив со всем этим, сказала: — Теперь, Вера, показывай мне твоего сына. Каков молодец?

Анфиса Петровна сама развернула пеленки, потрогала щечки, ножки ребенка, подняла его на руки.

— Подрос!.. Парень крепкий, — веско сказала она. — Будет матери кормилец.

— Когда еще! — улыбаясь, польщенная ее похвалой, заметила Вера Павловна.

— А не заметишь, как подтянется. Особенно, если они друг за дружкой идут. Я, милая моя, семерых выходила, — с горделивой радостью сказала она. — Да ты ведь видала. Чем плохие парни? Сколько лет возле них, не разгибая спины. Пеленки, распашонки... Хоть дитя и криво, а все матери диво... Вот нынче мне говорят: поезжай, Анфиса Петровна, на краевой съезд — делегаткой. Свою Советскую власть ставить. У меня дети, разве я им худого пожелаю — поехала. Такое уж дело, что надо идти смело...

Даше Анфиса Петровна понравилась. В устах этой женщины самые обычные слова и понятия вдруг обретали глубокий смысл. Просто интересно было следить за тем, как она умела неожиданно повернуть разговор. Даша перебралась со своими учебниками на кухню и жадно прислушивалась к беседе.

— Ты что, егоза, не идет ученье на ум? Учись, учись, — заметила Анфиса Петровна, отвечая ей дружеской улыбкой. — Твое дело молодое, ты нас, баб, не слушай.

— Да какая же она баба, Вера наша? — Даша закрыла учебник и рассмеялась.

— Все одно баба, — сказала Анфиса Петровна. — Девкам этого не понять. Ветер у вас в голове.

— Ступай, Даша, к себе. Ты же ничего сегодня не приготовила, — вмешалась Вера Павловна.

Даша покорно собрала учебники. Но какой-то бесенок, видно, вселился в нее сегодня. Уходя, она крепко обняла сестру и зашептала ей на ухо:

— Знаешь, мне ужасно понравился твой Логунов! Ты только не сердись, пожалуйста.

Вера Павловна только руками развела.

Едва она успела напоить гостью чаем и приняться за мытье посуды, как в передней раздался звонок. Вернулась Олимпиада Клавдиевна.