Николай Языков: биография поэта - Алексей Борисович Биргер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Отметим кстати – будем держать в уме с прицелом на будущее (очередное «Ни в коем случае не забудь про подтяжки, мой мальчик!») – что и чуть позже, когда Языков влюбится в Воейкову и будет ревновать ее абсолютно ко всем, и далее, от смерти Воейковой и до собственной смерти, Языков будет относиться к Александру Тургеневу с полными доверием и теплотой, ни разу ни ревности не проявит, ни желания сказать что-нибудь колкое и обидное, как мог он, когда вспоминал, что надо «встать в позу гения», и про ближайших людей сказануть. Иногда ссылаются (в том числе и Вересаев) на кислый отзыв Языкова по поводу смерти Пушкина. Здесь надо подчеркнуть: этот отзыв был до получения братьями Языковыми писем Тургенева с полным описанием всех событий и проводов Пушкина в последний путь, когда им из их далекого от столицы имения казалось, что Пушкин сам нажил себе неприятности, заигравшись в придворные игры, а после получения писем Языков неоднократно подчеркивал, что верит Тургеневу и только ему, и сам пересылал копии этих писем небезразличным ему людям. Одно это показывает, какие – особые – были отношения. Впрочем, не перечислить людей, с которыми у Тургенева такие особые отношения сложились, кто твердо знал: что сказал Александр Тургенев – то правда и честь…
Но возвращаемся к Воейковой. В начале 1823 года она сбегает в Дерпт и от мужа, и от Тургенева, чтобы прийти в себя и отдышаться после бури, сотрясшей всех. Да и предлог не то даже что благовидный, а самый что ни на есть насущный и убедительный: сестра Воейковой Мария Андреевна Мойер, большая любовь Жуковского, очень тяжело переносит очередную беременность, ей нужны постоянные помощь и уход. Сестра просто обязана быть рядом!
Вот так получается, что Языков, оказавшись в Дерпте, сводит разом два знакомства, которых не смог свести в Санкт-Петербурге: и с Воейковой, и с Жуковским, который тоже поспешил к дорогому ему человеку.
9 марта 1823 года Жуковский отъезжает, успокоенный общим состоянием Марии Андреевны. Но дело оказывается хуже любых опасений, которые были у родных. 19 марта Мария Андреевна умирает, родив мертвого мальчика. (Есть расхождения в дате ее смерти, называют и 17-е и 18-е, но будем доверять Жуковскому и его племяннице Авдотье Петровне Елагиной-Киреевской (как скоро и она сама, и ее сыновья сыграют важнейшую роль в жизни Языкова! – а тут, у смертного одра, их первое знакомство!) им, пожалуй, лучше всего знать.)
На таком-то фоне очередной семейной трагедии происходит знакомство Языкова с Воейковой.
Как они встретились? Что испытал Языков, впервые увидев женщину, про которую заранее знал, что «в нее нельзя не влюбиться»? В письмах он не рассказывает об этом практически ничего, хотя подробно пишет и о состоявшемся наконец личном знакомстве с Жуковским, и о смерти Марии Андреевны Мойер и о прочих обстоятельствах, окружающих эту встречу. И сами фигуры умолчания говорят о многом.
В письме брату Александру от 5 марта 1823 года:
«Я очень хорошо познакомился с Жуковским (о Воейковой буду писать в следующем письме); он меня принял с отверстыми объятиями (в обоих смыслах), полюбил как родного; хвалил за то, что я не вступил в университет в начале текущего года, ибо (по словам его, а я им верю) чем дольше пробуду в Дерпте, тем больше и проч. Он мне советует, даже требует, чтобы я учился по-гречески; говорит, что он сам теперь раскаивается, что не выучился, когда мог, и что это обстоятельство очень сильно действовало на его стихотворения. Как ты об этом думаешь? Скажи, присоветуй, что делать. Впрочем, мне кажется, что по вступлении в университет у меня останется довольно времени и для этого – говорят, очень трудного – языка:
Где победить легко, там не славна победа!
Жуковский очень прост в обхождении, в разговоре и в одежде, так что, кланяясь с ним, говоря с ним, смотря на него, никак не можно предположить то, что мы читаем в его произведениях. Заметь: он советовал мне (то же, что и ты – каково?) не верить похвалам, доколе мое образование не докажет мне, что оне справедливы. Ах, любезный! далеко кулику до Петрова дня! Однако ж, как ты мог заметить из, так сказать, запора моей Музы, я кажется, по крайней мере до сих пор, не полагался на восклицания Воейкова, ибо, в противном случае, Муза моя сделалась бы гораздо плодороднее, а теперь ничего не производит, даже не мучится родами. Жуковский советовал мне никогда не описывать того, чего не чувствую или не чувствовал: он почитает это главнейшим недостатком новейших наших поэтов; итак, я хорошо делал, что не следовал твоему предложению стихотворствовать о любви. Впрочем, может быть, скоро буду писать стихи, вдохновенные этой поэзией
