Записки с того света - Александр Тимофеев

раз! Ты просто не знаешь, будет ли у тебя еще одна бритва в принципе за все время твоего заключения (мы же иностранцы, помощи ждать многим просто неоткуда)!!

И взять да и отдать…

Парню, которого ты видишь второй день!

Вообще для меня это стало откровением. После таких поступков я, если честно, сам погружался в раздумье: а я бы сделал то же самое? Увидев, что у африканца нет … передал бы ему бескорыстно что-то свое?

И что-то мне подсказывало…

Кто-то из африканцев просто поделился своей едой и т.д. Это все может показаться пустяками, но там это очень и очень важно.

Так, однажды, к примеру, Агрика неожиданно пригласил меня отведать национального нигерийского блюда вместе со своими авторитетными собратьями. Это был высокий уровень доверия. Мы ели руками! В одном тазике было тушеное мясо, в другом – рис. Есть надо было следующим образом: рис брался в руки и сминался в шарик, который в свою очередь макался в подлив-ку с мясом. Мясо же просто бралось руками отдельны-ми кусками. Было очень вкусно! Вначале было необычно брать рис руками и из одной емкости, но я поборол свою культурную традицию, также смущал статус со-трапезников – здоровые африканцы, друзья Агрики по тюрьме.

И таких случаев было много…

У Литовца должна была бы после этого крыша поехать, так как рушилась вся его картина мира.

Жан же попал под обаяние Литовца и перевелся в его камеру. Это была ошибка. Они стали обхаживать и меня, предлагать мне сделать то же самое. Но я чувствовал, что это добром не закончится, и каждый раз под всякими благовидными предлогами отказывался от этого, говорил, что надо подумать, что так неохота опять срываться с места и т.д.

Мои предчувствия меня не обманули.

Литовец нашел применение своей неуемной энергии – наведение порядка в камере. Этот процесс он сделал перманентным. Цель благая – чистота и гигиена. Но известно, куда вымощена дорога благими намерениями…

И жизнь Жана превратилась в ад.

«Главное, это – гигиена и порядок», – твердил с немецкой холодностью Литовец.

Он придирался, придирался… Придирался так, что те, чья смена была убираться, делали это просто весь день! И все равно не могли ему угодить!

Так бывает у любых патологий…

Они не могли даже выйти на прогулку!

Однажды я не встретил Жана на утренней прогулке, потом смотрю – его нет и на дневной. Решил зайти к нему в камеру, посмотреть, не случилось ли чего-нибудь с ним, и увидел запыхавшееся лицо убирающегося Жана. Оно было напряженным, он вышел ко мне буквально на пару секунд и был загнан как раб обратно в камеру убираться. Вначале он искренне стремился сделать все совершенно. Говорил мне, что Литовец – молодец, «ебет за порядок, но это так и нужно», что «он сам просто косяки допускает, приноровится – и все будет окей».

Я только скептически улыбался, не спорил с ним. Хотя про себя подумал: «Да, малыш, ты просто еще не понял, куда попал». У патологии нет завершенности, поэтому она и есть патология. Патологическому ревнивцу, по сути, все равно, изменяет жена де-факто или нет, так как все процессы происходят в его голове. И он должен получить их подтверждение в объективной реальности.

Как ни странно, в камере Литовца почти все почему-то гнили. Так, у того же Жана начали гнить ноги (они выглядели ужасно). Гнил и Литовец.

Они ходили к врачу, мазали и… ничего не помогало.

От этого их паранойя по поводу чистоты и порядка только нарастала.

Напоминала уже по накалу тридцатые сталинские годы с вечным параноидальным поиском врагов.

И они гнили еще сильнее.

Каждый раз Жан показывал мне все новые и новые язвы. Я не мог на это смотреть и отворачивался, умоляя его не делать этого.

Впечатление от первого просмотра этих язв так четко запечатлелось в моей голове, что я и сейчас внутренне содрогаюсь, вспоминая их. Жан рыжеватый, и кожа у него очень бледная, на такой любая язва видна отчетливо. Некоторые из них доходили до костей.

Литовец все закручивал и закручивал гайки…

Жан начал жаловаться мне, что Литовец «просто заебал уже».

Он был на грани нервного срыва…

Говорил, что я молодец, что не пошел в «белую» камеру.

Да, говорю, я как-нибудь с «черными».

Я понял, что цвет кожи не играет никакой роли. Белый может быть мудаком и сумасшедшим, а чернокожий хорошим парнем.

Жан решил перевестись в другую камеру. Это оказалось непросто, и он ужасно боялся, что этого не получится. В конце концов он перевелся (как со временем и еще один парень), чему был очень и очень рад. Но все то время, что он оставался в камере, ожидая перевода, Литовец превратил в ад. У них была даже потасовка, не в пользу Жана, который явно уступал по всем показателям атлетичному Литовцу.

Само по себе пребывать в постоянной ненависти и злобе к большинству людей, а большинство в нашем блоке были не европейцами, в основном африканцами, по-моему, просто глупо. И разрушительно.

Я думаю, они гнили от злобы.

У всех наших заболеваний корни находятся в психике, голове, нервной системе.

В другой камере, с «черными», Жан постепенно пришел в себя. Стал более спокойным.

Новые язвы перестали образовываться.

Как-то я встретил его на прогулке радостного! И он сообщил мне, что язвы стали проходить. Я, выдохнув, сказал: «Ну, слава Богу».

От четырех до шести

Ко мне приехал заместитель консула РФ в Сан-Паулу.

Он сказал, что «все занимаются моим вопросом, адвокаты у меня хорошие».

Я с надеждой спросил: «И что они говорят?»

«Санкция от четырех до шести лет, – говорит, – сделают все возможное».

От этих слов меня прошибло током. Мне стало нехорошо.

Вот она, перспектива. От четырех… Годы… здесь…

Я судорожно и нервно провел руками по своей лысой голове.

Тела я уже почти не чувствовал. Оно сразу стало ка-ким-то легким и неосязаемым.

Нечто подобное испытывает человек после объявления ему страшного диагноза.

Разговор сразу прервался. В воздухе повисло молчание.

Мне нечего было сказать ему.

Он понял мое состояние, увидел его. Ему стало

даже как-то неудобно передо мной, возникло чувство неловкости. Хотя это был посторонний человек и он ни в чем не был виноват. Более того, он проехал сотни километров, чтобы встретиться со мной, привез вещи, письма и т.д. Я был ему благодарен, но эта новость была подобна ушату холодной воды.

Для того чтобы прервать это неловкое молчание,

я сказал: «Ну, все, наверное. Я пойду».

Он произнёс что-то дежурное, что «будем бороться,

не надо отчаиваться» и т.д. Я уже не воспринимал этих слов. В голове бурлило только «от четырех лет…»

Не чувствуя тела, я вышел из переговорной комнаты.

Вернее, меня, понятное дело, вывели.

В состоянии невесомости я вошел в тюремный блок. И сразу попал в поток гуляющих по кругу.

На этот раз галдеж заключенных не