Похищенный - Макс Коллинз

– Пожалуйста, расскажите мне об этом, – обратился я к миссис Кондон.

– Кто-то позвонил и позвал моего мужа, – проговорила она теплым контральто, окрашенным беспокойным вибрато. – Это было примерно в полдень.

– Мужчина или женщина? – спросил я.

– Мужчина. Я сказала ему, что мой муж читает лекцию и придет домой между шестью и семью часами. Он сказал, что позвонит еще раз около семи. – Она взглянула на профессора, у которого на лице было выражение больной коровы. – Он сказал, чтобы ты находился дома и ждал звонка, дорогой.

Кондон сделал умное лицо и спросил:

– А как его звали?

– Но дорогой, он не назвал своего имени. Вот черт.

– Ваше объявление «Деньги приготовлены» опубликовано в утреннем выпуске, – сказал я. – Довольно быстро сработали.

Кондон прищурился, напряженно о чем-то размышляя.

– Значит, вы думаете, – наконец сказал он, – что этот звонок был ответом похитителей на мое объявление?

Я вздохнул.

– Что вы, профессор. Это только предположение.

Ирония в моем голосе осталась незамеченной доктором и миссис Кондон, зато Майра-младшая улыбнулась мне невеселой улыбкой.

– Папа, – сказала дочь, наклонившись вперед, – мне не меньше других хочется видеть, как этот ребенок вернется к своим родителям. Но не думаешь ли ты, что тебе нужна отказаться от участия в этом и предоставить возможность кому-нибудь другому занять твое место посредника?

Он приподнял подбородок. Дать бы ему по этому подбородку, подумал я.

– Я поклялся, что доведу это дело до самого конца.

– Но рапа, ты уже немолод. Для тебя опасно...

– Давай не будем об этом думать, – сказал он. – Когда наступит такое время, что уважаемый человек не сможет выходить из своего собственного дома только потому, что пытается помочь одному из величайших героев всех времен, тогда... тогда я не захочу жить ни дня больше.

Он что, пытается меня развеселить?

– С вами все в порядке, миссис Кондон? – спросил я.

– Да. Спасибо. Я не расслышала вашего имени, молодой человек.

– Меня зовут Натан Геллер. Я полицейский из Чикаго. Я благодарен вам за гостеприимство.

– Честно говоря, – сказала она, прижав руку к изрядной груди, – я была несколько шокирована. К счастью, Майра осталась у нас и приготовила замечательный ужин. Его хватит на всех.

Я повернулся к Майре:

– Вы здесь не живете?

– Нет, – сказала она с натянутой улыбкой на лице, с той улыбкой, которая отрицает саму себя.

– Это похоже на маленькую Майру, – сказал Кондон. – Хотя она категорически против того, чтобы я принимал участие в этом деле, она тем не менее приехала ко мне сюда в Бронкс, чтобы взять на себя часть моих повседневных дел.

– Например, каких? – спросил я ее.

– Сегодня отец получил несколько сот писем, – сказала она, – в ответ на свое письмо редактору «Хоум Ньюз». И так каждый день с тех пор, как это письмо опубликовали.

– Вам следует сохранить эти письма и передать их копам, – сказал я.

– Вы имеете в виду полковника Шварцкопфа? – спросил Кондон.

– Это было бы лучше, чем ничего. Но здесь Нью-Йорк. В этом штате, как вы знаете, тоже есть копы.

В дверь постучали: дочь Кондона неторопливо поднялась, чтобы открыть ее, и через минуту вернулась в гостиную в сопровождении полковника Брекинриджа.

Я коротко рассказал ему о телефонном звонке, на который ответила мисс Кондон.

– Уже почти полседьмого, – сказал Брекинридж. – Еще никто не звонил?

– Еще нет, – сказал я. – Почему бы нам не поесть?

– Сэр! – воскликнул Кондон, выпрямившись на кушетке. – Как можете вы думать о еде, когда на волоске висит жизнь ребенка?

– Э, я не думаю, что этот волосок порвется, если мы пообедаем, – сказал я. – Иначе мы все разнервничаемся, как кошки во время грозы.

Мы поели. Столовая находилась позади гостиной, и Майра – плохая хозяйка, но чудесная кухарка – подала нам тушеное мясо с жареной картошкой, морковью и луком.

– Полковник, – сказал Кондон, который, позабыв про висящего на волоске ребенка, уплетал вторую порцию, – вы, возможно, помните, я говорил, что особенная подпись похитителей, изображающая красный и синие круги, напоминает мне знак сицилийской мафии.

– Да, – неуверенно сказал Брекинридж. Он только ковырял свою еду.

– Я сделал копию этого знака и сегодня показал его в Фордхеме.

– Что-что? – спросил я.

Он сделал глоток своего любимого напитка – полезного для здоровья молока – и слово в слово повторил то, что уже сказал.

Я только покачал головой. Его дочь, Майра, посмотрела на меня свирепым взглядом.

Довольный собой, подняв в воздух вилку с куском мяса, Кондон сказал:

– Обратите внимание, я никому ничего не сказал о своей поездке в Хоупуэлл вчера ночью. Но я был решительно настроен узнать, если возможно, значение этого таинственного знака.

– Профессор, – сказал Брекинридж, лицо которого стало белым, как напиток Кондона. – Возможно, это было не очень благоразумно с вашей стороны.

Казалось, Кондон не расслышал его; его остекленевшие глаза и застывшая улыбка были направлены внутрь него самого.

– Я изобразил этот знак на листке бумаги и последние два дня носил с собой. Показывал его всем, с кем встречался, спрашивал о нем.

– Отличная идея, – заметил я.

– Ив конце концов, – сказал он, многозначительно подняв палец, – сегодня днем я встретил человека, который узнал его. Этот человек – мой сицилийский друг.

Брекинридж приложил салфетку к губам и отодвинул тарелку с почти нетронутой пищей.

– Ив результате, – продолжал Кондон, – я теперь уверен, что наши похитители родом из Италии. Мой сицилийский друг подтвердил мои подозрения и объяснил, что этот знак одной из преступных организаций Старого Света, носящей название «тригамба», или «три ноги».

– Три ноги? – повторил Брекинридж.

– Мой сицилийский друг объяснил, что две ноги – это хорошо, но «когда идет третья нога, берегись».

– Позвольте, я запишу это, – сказал я.

– Его символическое значение, – продолжал Кондон, – состоит в том, что если посторонний вступит на территорию тайного общества, мафии, то этот незваный гость должен ждать удара кинжалом в сердце.

Его дочь Майра, нарезавшая себе мясо, со стуком уронила нож.

– Папа, – сказала она, – прошу тебя, не делай этого. Прошу тебя, откажись от этой глупой и опасной затеи.

Полковник Брекинридж посмотрел на молодую женщину печальными глазами:

– Пожалуйста, не просите его об этом, миссис. Возможно, ваш отец единственный честный человек на земле, вошедший в контакт с похитителями.

– Извините меня, – холодно проговорила Майра, – я, наверное, не буду сегодня есть десерт. – Она швырнула салфетку на стол, встала и вышла из столовой; стук ее ножек о лестницу, находившуюся через несколько комнат, свидетельствовал о том, что она сильно раздражена.

После того как мы управились с яблочным пирогом, Брекинридж вышел на крыльцо покурить – профессор не переносил запаха табачного дыма в своем доме, – оставив мистера и миссис Кондон дежурить у телефона, который стоял на столике в коридоре возле гостиной. Я последовал за ним.

– Разве можно доверять этому человеку? – со злобой проговорил Брекинридж, жадно затянувшись сигаретным дымом. – Показывал эту подпись всему Бронксу! Какому-то «сицилийскому, другу»!

– Он, конечно, болван, – сказал я, – если только не слишком умный.

– Умный?

Я кивнул, постучав по виску пальцем.

– Пока он болтал сейчас о знаке мафии, в эту вешалку для шляп, которую я называю головой, пришла одна мысль. Когда я в Хоупуэлле первый раз разговаривал с ним по телефону, Кондон сказал, что письмо, адресованное ему, подписано знаком мафии.

– Да. Я помню. Ну и что?

– Он всячески меня заверял, что не открывал конверта, предназначенного для Слима.

– Верно.

– Я даже слышал в трубке, как он разорвал его.

– Да, я припоминаю.

– Дело в том, что письмо Слиму действительно было подписано знаком мафии, но записка Кондону была совсем без подписи.

Брекинридж подумал над моими словами.

– Но откуда профессор мог знать об этой подписи до того, как открыл письмо?..

– Вот именно. Разумеется, он мог вскрыть письмо, что лежало внутри, раньше, а потом просто разорвать листок бумаги, чтобы усладить мой слух. Но в любом случае...

– Да. Однако это нам ничего не дает, Геллер. Абсолютно ничего не дает. У меня тоже есть, что вам рассказать.

– Так рассказывайте, черт возьми.

Брекинридж затянулся дымом сигареты и выпустил кольцо дыма.

– Вчера вечером Кондон, как обычно, много пустозвонил. Рассказывал о своей дочери Майре, о том, что до замужества она работала учительницей. Затем он принялся разглагольствовать о том, как «сильна в их семье любовь к преподаванию», что его супруга «сама была замечательной школьной учительницей», что они с ней познакомились, когда работали в одной средней школе.