Похищенный - Макс Коллинз

– Я респектабельный бизнесмен, джентльмены. Вы знаете, что я занимаюсь недвижимостью.

Раздалось несколько приглушенных смешков, а кое-кто рассмеялся громко и откровенно.

– Микки! – выкрикнул один из репортеров, которого не было видно за вьющимся сигаретным дымом. – Для чего мы сюда пришли? Конечно, мы благодарны вам за дармовое пиво, но вы не сказали еще ничего толкового.

Роснер опять заулыбался.

Послышались ворчание и стоны, преимущественно снисходительные, поскольку журналистская братия к этому времени была уже в изрядном подпитии.

Еще один репортер попытался задать вопрос – на этот раз Спитале:

– Эй, Сальви, я слышал, копы вздумали обвинять вас в незаконной торговле спиртными напитками. Линди еще не воспользовался своим влиянием, чтобы снять с вас это обвинение?

Спитале засмеялся:

– Я не могу дать ответ на такой вопрос.

– Ну, тогда расскажите нам о своей роли в деле Линдберга.

Спитале прижал ладонь к груди.

– Значит так, ребята. Меня попросили использовать свое влияние, чтобы вернуть ребенка родителям. Если его похитили профессионалы, то они смогут связаться со мной в течение пяти минут днем и ночью, в дождь и в хорошую погоду. Правильно я говорю, Ирв?

Битз покорно кивнул. Затем Спитале продолжил:

– Но я не коп, понимаете? Намотайте себе на ус, и не коп, я не сую нос в чужие дела.

– Создается впечатление, что вы сожалеете, что взялись за это дело.

Он пожал плечами.

– Да, я немного сожалею, что впутался в это дело. Вы, ребята, начали печатать в газетах фотографии моих детей и моей семьи, и мой принцип – держаться подальше от газет – с треском провалился. Не могли бы вы, ребята, освещать какие-нибудь другие события? Шанхайскую войну, например, или еще что-нибудь?

– Вы напали на след ребенка, Сальви?

– Э, если честно, то еще нет. Сказать по правде, я несколько разочарован.

Роснер перебил его:

– У меня для вас есть более веселые новости, ребята.

Репортеры обменялись взглядами; у всех на лице было одинаковое выражение, которое говорило: давно пора, черт возьми.

– Ребенок жив и здоров, – сказал Роснер, сбивая на пол пепел с сигары. – Даю вам личную гарантию, что ребенок в ближайшее время вернется к родителям.

Казалось, даже Спитале и Битз удивлены его словами.

Репортеры принялись закидывать Роснера вопросами, среди которых на этот раз были и трудные, но он поднял руку, чтобы остановить их; на пальцах его засверкали кольца с бриллиантами.

– То, что я говорю, это не просто мое мнение, – сказал он. – Я говорю то, что на самом деле знаю.

– Вы ведете переговоры о возвращении ребенка?

– Если бы я вел их, то, сообщив вам об этом поставил бы их под угрозу, верно? Поэтому давайте сейчас закончим, о'кей? Спасибо, ребята.

Он встал и протиснулся через репортеров, оставив Спитале и Битза отвечать на сложные вопросы. Роснер направился к мужскому туалету; его никто не стал преследовать.

Кроме меня.

Я приехал в Манхэттен в середине утра, чтобы сообщить о своем приезде Фрэнку Уилсону из Налогового управления и встретиться после работы с Брекинриджем. Я собирался провести вечер с адвокатом и чудаковатым доктором Кондоном в доме последнего в Бронксе, ожидая ответа на объявление: «Деньги приготовлены. Джефси», которое сегодня должно было появиться в газете.

В мои планы в Нью-Йорке, кроме всего прочего, входило также знакомство с кабаком Спитале и Битза: я зашел в ресторан, отведал бесплатной закуски, услышал разговоры о предстоящей «пресс-конференции» и проторчал там два часа, прихлебывая пиво и ожидая, когда появится Роснер и компания.

Теперь Микки стоял у писсуара. Помещение, в котором мы находились, было маленькое; я запер дверь на крючок и ждал, когда он закончит. Он повернулся, застегивая ширинку, увидел меня и ухмыльнулся:

– Что, черт возьми, вы здесь делаете. Геллер?

– А как вы думаете, Микки? Наблюдаю за вами.

Он попытался пройти мимо меня.

– Дайте мне пройти.

Я взял его за руку.

– Вы не помыли руки, Микки. Задержитесь ненадолго и помойте их.

Он вырвал руку.

– Не приставай ко мне, коп.

Я загородил ему дорогу.

– Скажите мне, Микки, что это за сказки вы рассказываете о том, что ребенок жив-здоров и может в любую минуту вернуться к родителям?

Он поправил пиджак, пытаясь держаться с достоинством.

– Просто кинул кость этим газетчикам.

– Вы или кто-нибудь из ваших людей ведете переговоры с Капоне?

– Может быть.

Я расстегнул свой пиджак и подбоченился, чтобы он смог увидеть пистолет у меня под мышкой.

– Это не ответ, Микки.

– Да пошел ты! Ты не знаешь, с кем имеешь дело. Ты можешь однажды не проснуться, если попытаешься ставить палки мне в колеса.

Я схватил его за лацканы пиджака.

– Полегче на поворотах, ты, грязный гаденыш. Говори, а не то я сейчас пущу тебе кровь.

– Пустишь кровь?

– А как ты думал?

Роснер облизал губы и сказал:

– Я ни черта не знаю, будь оно все проклято! А теперь оставь меня в покое. Геллер, иначе я скажу Линдбергу, что ты мне угрожаешь.

Я неохотно отпустил его пиджак.

– Скажи ему, – сказал я. – А я объясню ему, почему я делал это.

Я дал ему уйти. Он так и не помыл руки.

Еще раньше я встретился с Уилсоном; этому сотруднику министерства финансов тоже почти нечего было сказать мне: никаких новостей о пропавшем человеке Капоне Бобе Конрое; агент О'Рурке сумел внедриться в спиритическую церковь Маринелли-Сивеллы, но еще ничего путного сообщить не мог.

Я рассказал агенту Уилсону о Кондоне, и он был взбешен тем, что Линдберг не привлек его к участию в плане, связанном с профессором.

– Может, вам следует понаблюдать за этим профессором, – сказал я. – Не исключено, что он связан с этими спиритами, если, конечно, вы не думаете, что сестра Сара на самом деле выудила имя «Джефси» у мира духов.

– Бронкс и Гарлем находятся совсем рядом, – задумчиво проговорил Уилсон. – Для того чтобы попасть из одного района в другой, не требуется планшетка для спиритических сеансов.

– Если Линдберг узнает, что я дал вам эти сведения, то я сразу стану персоной нон грата. Поэтому держите эту информацию при себе.

Кондон проживал в районе Бронкса под названием Бедфорд Парк, что к западу от Вебстер Авеню, в скромном, обшитом вагонкой белом двухэтажном доме на тихой, окаймленной деревьями Декатур Авеню. К дому примыкали кустарниковые насаждения, и тщательно ухоженный газон перед ними был припорошен снегом.

Было почти шесть часов, когда я поднялся на крыльцо дома Кондона и постучался в дверь со вставкой из цветного стекла. Темнота уже опустилась на Бронкс – самое прекрасное в мире место! – и ночной воздух был морозным. Я уже собирался постучаться еще раз, когда дверь открыла приятная темноглазая и темноволосая женщина лет двадцати пяти; внимательно вглядываясь в меня, она поинтересовалась, кто я такой.

– Детектив Геллер, – сказал я, намеренно умолчав, к какому полицейскому управлению я прикреплен. – Меня ждут.

Она устало кивнула и открыла дверь шире.

Стараясь сделать это как можно незаметнее, я разглядывал аккуратные линии ее тела под коричневым платьем с белым воротником.

– А вы кто будете?

Она насмешливо улыбнулась:

– Во-первых, я замужем. Во-вторых, я дочь доктора Кондона и зовут меня Майра. И в-третьих, все это дело вызывает у меня отвращение.

– Ну, что касается последнего, то мы с вами сходимся во мнении, – сказал я, подавая ей шляпу и пальто, которые, как мне показалось, она не особенно была расположена брать. Мы оказались в передней, откуда лестница вела наверх. Она равнодушно провела меня через хорошо, но не роскошно обставленную, старомодного вида общую комнату, устланную коврами. Потом она позвала меня в соседнюю гостиную, где рояль, словно чья-то бабушка, был покрыт пестрой шалью; на застеленной парчой кушетке сидели профессор и приятного вида пухлая женщина лет шестидесяти семи в цветастом ситцевом платье и с озабоченным выражением лица.

Кондон погладил ее по руке и сказал:

– Ну, полно, полно... Майра... тебе нечего беспокоиться.

– Я думал, это вы Майра, – прошептал я своей хозяйке поневоле.

– Это моя мать, – вежливо сказала она. – Меня назвали в ее честь.

– О, – сказал я, так как больше сказать было нечего.

Она села на кушетку возле своих родителей и положила ногу на ногу, поправив платье так, чтобы я не заметил, какие они у нее красивые.

– Добрый вечер, детектив, – произнес Кондон загробным голосом.

– Добрый вечер, профессор, – сказал я. – Добрый вечер, мэм. Рад с вами познакомиться.

Кондон, что было для него несвойственно, опустил формальности.

– Миссис Кондон незадолго до вашего прихода ответила на их звонок.

Я пододвинул себе стул; судя по виду, на нем могла сидеть и есть торт еще Мария Антуанетта.