Болевой порог. Вторая чеченская война - Олег Палежин

«Молодец, – подумал я. – Выскочил как чёрт из табакерки, я даже растерялся». На следующем посту пришлось обменяться парой фраз с незнакомыми мне бойцами. Третий пост я не обнаружил. Макеева увидел у входа в дом, он ставил задачу двум механикам. Заметив меня, сразу спросил:

– Мои посты спят?

– Никак нет, товарищ лейтенант, – доложил я.

– А ты всех проверил? – недоверчиво взглянул мне в глаза Макей.

– Только тех, кто по пути попался.

– Ну тогда пошли со мной.

– Так ротный ждёт, – учуял я неладное, едва поспевая за ним. – Мы быстро, – настоял взводный мягким и ровным голосом.

В ста метрах за домом за небольшим пригорком поставили «секрет». Когда боевые действия идут в городе, тыла как такового не существует. Диверсионная группа противника снимает уснувший пост и вырезает спящий взвод. Или подходят на бросок гранаты и закидывают позиции. Могут устроить неразбериху между двумя кольцами обороны, обстреляв и тех и других. В образовавшейся панике люди начинают бить друг по другу. Ночь полна сюрпризов и незапланированных встреч.

Силуэт бойца я увидел сразу, как-то странно он сидел, не то полусидя, не то полулёжа. Оказывается, рядовой просто облокотился на тоненькую сетку забора и мирно спал. Автомат стоял рядом в углу у металлического столбика, на котором смонтирована сетка. И даже не на коленях или, к примеру, в руках, а просто как лопата – рядом. Макеев жестом приказал не шуметь, хотя я всячески пытался наступить на что-нибудь хрустящее. Старлей взял его автомат, медленно загнал патрон в патронник, подвёл дуло к уху несчастного и нажал на спуск. Прогремел выстрел. Я до последнего сомневался в применении на практике такого наказания. Я думал, взводный разбудит бойца и просто даст по морде. Такого крика я не слышал никогда. Было в нём что-то не человеческое, а именно звериное. Лицо бойца исказила гримаса ужаса и непонимания. Может быть, именно такие лица у ребят, когда их убивают. Мне стало страшно, ведь одно вытекает из другого. Убивают потому, что кто-то решил поспать на посту. Сомкнул ресницы, провалился в сон. Не проснулся сам и не дал проснуться никому из роты.

– Ты знаешь, что в Древнем Риме головы рубили тем, кто спит на посту? – еле сдерживал себя лейтенант.

– А-а-а! – одной нотой тянул солдат ему в ответ, закрыв ладонями уши.

– Слушай меня, сука! – дёрнул его за руки Макеев и достал свой нож, – видишь, как блестит?

Но боец продолжал рыдать, не отвечая офицеру. Давился резкими вдохами, глотая слёзы и сопли. Мне уже было не страшно, а просто жаль пацана. Я сам так рыдал, но в детском саду ещё. Когда мне вырвали зуб, силой прижав к креслу в кабинете зубного врача.

– Хочешь без ушей ходить, а? – продолжал Макеев. – Здесь в Грозном сейчас мода такая!

– Я больше не буду, – оправдывался боец, встав на колени, – простите, товарищ старший лейтенант

– У них прощения проси! – указал пальцем Макеев на собравшихся вокруг солдат.

– Товарищ старший лейтенант, нам пора, – поторопил я офицера.

– Вот теперь пошли, – с непоколебимым лицом сказал мне Макеев, ещё раз взглянув на солдата.

Свои двадцать четыре он всячески скрывал, желая выглядеть постарше. Худой, но жилистый, чуть ниже меня ростом. Отрастил усы и бороду, которую впоследствии всё-таки состриг, считая, что это уже перебор. Когда я увидел его в первый раз, мне тут же подумалось, что Лермонтов вовсе не погиб, а воюет, как и воевал, только матерится много и стихи больше не пишет. К ротному добрались без происшествий, встретившись с «замком» второго взвода. Замполит практически не командовал своим подразделением и всё время находился с командиром роты.

Ещё не поднявшись по ступеням на этаж, я уловил вкусный домашний запах еды. Это макароны по-флотски, с тушёнкой и луком, точь-в-точь как на скорую руку любил готовить отец. Запах шёл со второго этажа, где расположились мои земляки. В пролёте между этажом на ступенях притаились голодные бойцы, пуская слюни и тихо переговариваясь между собой. Вдруг сверху послышался басовитый мужицкий голос, приглашавший наших солдат к столу. Пара бойцов сорвалась с места, но их остановил крик сержанта Герасимова, наблюдавшего за этим со стороны.

– Ну-ка, стоять, «слоны». Мы что, недоедаем? – схватил он первого попавшегося за шиворот бушлата.

– Не позорьтесь, блядь, и шагом марш на позиции, – поддержал сержанта кто-то из дембелей.

В итоге ОМОНу удалось прикормить многих бойцов и вылечить нагноения на руках и ногах. Что тут поделаешь, некоторым милиционерам мы годились в сыновья. Мужики плевались, когда узнали, что в роте отсутствует фельдшер, и воротили нос от запаха нашей еды.

Юра топил печь останками оконной рамы. Синяя краска лопалась пузырями на дереве, охваченном языками жёлтого пламени. Боец сидел прямо на полу, растопырив ноги перед буржуйкой. На ящиках автоматных патронов спал Калядин, не сняв свою камуфлированную шапочку с головы, укрывшись бушлатом. Печь раскалилась докрасна, и оттого лицо моего наводчика выглядело особенно румяным. Я тяжело сел на край лежанки и закурил.

– А ничего, что мы тут как на пороховой бочке спим?

– Весь город – пороховая бочка, Замок, – остроумно заметил Юра.

– А Коваль где? – спросил я.

– В первом взводе в карты играет.

– Тебе когда на смену, Юра?

– Уже иду.

– Прогрей машину полчасика, аккумуляторы слабенькие, и «шиферку» сними, может, теплее будет на станции сидеть.

– Зато завтра целый день спать, – сказал довольно Казаков, вставая и застегивая пуговицы бушлата.

– Разбуди меня через два часа, – попросил я его, уткнувшись носом в искусственный мех воротника.

– Не вопрос, – ответил боец, уходя на ночное дежурство.

Сон был тяжёлым и липким. Нас обстреливали миномёты. С разбегу прыгаю в неглубокий окоп и не чувствую дна под ногами. Окоп наполнен вязкой чеченской грязью. Пытался выбраться наружу, хватался руками за кромки окопа, но меня засасывало сильнее. Пальцы скользили в поисках спасительного куста или ветки, но уцепиться было не за что. Грязь ожила, схватила меня за горло, сдавила мою шею, как змея. Мне стало трудно дышать. Я уже чувствовал её подбородком и то, как она ползёт к моим губам, набивается в рот, хрустит на зубах, лезет в глотку, заполняет желудок. Я задрал голову вверх, уставился в небо, отчётливо понимая, что это и есть конец. Потом неожиданно увидел себя со стороны, своё напуганное лицо, медленно исчезающее в чёрной жиже. Я узнал эти глаза. Это были глаза парня, которого поймал спящим на посту Макеев.

– Проснись, у нас акция устрашения начинается, – говорил знакомый голос, – проснись, Замок!

Я с трудом разлепил глаза. Слава богу, всего лишь сон. Голова болела, в висках тяжело стучит кровь в такт моему пульсу. Не выспался вообще. Всё та же ночь, только двумя часами позднее. У печи стоит Юра, развернувшись ко мне лицом, но лица не видно. Только гуляющий кадык и алюминиевое дно котелка, из которого он пьёт чай. Старшина набивает магазины патронами и смотрит на меня. Не могу определить характер его взгляда.

– Ох как хорошо, – сказал наводчик, напившись, вытирая рукавом бушлата губы.

– Что за акция? – спросил я старшину.

– Смерть врагу, – ответил Калядин, наконец улыбнувшись, – будим все подразделения и бьём со всех орудий по местам возможного нахождения противника. Короче, по кладбищу шмальнуть нужно, чтобы не подползли. А то посты говорят, что мерещится им всякое.

– Ясно, – потянулся я за своим оружием.

Инициативу поддержали омоновцы. С высоты второго этажа кладбище как на ладони. Зенитчики прыгнули в кузов «Урала», приготовив к стрельбе своё двуствольное чудо. Гранатомётчик приоткрыл входные ворота и вышел на пару шагов вперёд, присев на колено. Подствольные гранаты заряжены, и патроны загнаны в стволы. По команде ротного начался ад. Всё-таки огневая мощь двух взводов огромная. Грохот стоял такой, что заложило уши. Сержанты били трассерами, перечёркивая мглу зелёными пунктирами. Стреляли не только по кладбищу, ещё обрабатывали и тот участок, куда предстоит идти роте. В скором и непременном будущем. А там точно противник. Высотки, мосты,