Покоренный Кавказ (сборник) - Альвин Каспари

Послепетровские успехи и неудачи

Смерть Петра Великого ободряюще подействовала на персов и дагестанцев. Они вообразили, что теперь, при столь прискорбных для России обстоятельствах, они без трудов прогонят русских. Адиль-Гирей, шамхал тарковский, возмутился первым; в Гилянской провинции, начальником войск которой был назначен молодой сподвижник Петра Великого бригадир Василий Яковлевич Левашев, от осмелевших персов не было русским покоя. В Дербенте всюду раздавались угрозы вырезать русских, но богатыри продолжали держаться стойко. Эта стойкость их прямо производит впечатление чудес… Шамхал тарковский, уцмий каракайтагский и хан казикумыкский с двадцатипятитысячным скопищем кинулись на Сулак, дабы разорить сулакскую линию. Их массовый удар обрушился на передовой Аграханский редут, ничтожный по своим укреплениям. Но нападавшие не осилили и его. Вылазки гарнизона привели их в беспорядок и заставили уйти ни с чем прочь.

Уйти ни с чем! В Аграханском редуте защитниками были всего пятьдесят пехотинцев и сто терских казаков. Таким образом, всего-навсего полтораста человек разогнали двадцатипятитысячное скопище горцев.

Вскоре после этой попытки к Матюшкину подошли подкрепления из России. Теперь уже беспрепятственно можно было «воздать по заслугам» тем, кто был того достоин. По приказанию Матюшкина полковник Еропкин разорил Тарки, а генерал-майор Кропотов выжег почти все аулы во владениях шамхала. Результатом такого «воздаяния» было то, что Адиль-Гирей явился сам с повинною и после суда, как государственный изменник, был сослан в Колу, звание же шамхала по высочайшему повелению было уничтожено.

Но это не улучшило положения русских в завоеванном крае. Надвигались сразу две грозы: одна с берегов Босфора, из Константинополя, другая из… Петербурга. Порта воспользовалась внутренними беспорядками в Персии. Шах персидский Тохмасиб должен был одновременно бороться за власть с афганским ханом Эшрефом, завладевшим уже Испаганью, с Аббас-Кули-ханом персидским и самозванцами. Порта поддерживала всех претендентов на персидский престол в надежде, что тот, кто осилит, поможет вытеснить русских из Дагестана. В Петербурге судил и рядил дела хитроумный Остерман, а вершил их «счастья баловень безродный» Меншиков, против которого бессильна была теперь петровская дубинка. Меншикову персидские завоевания никакой личной выгоды не представляли, и он желал отделаться от них. Остерман, этот придворный политик, играл в руку всесильного Меншикова и доказывал, что возиться с Персией и Дагестаном не стоит. Все, что ни предпринимали на Кавказе Матюшкин, Левашев, Еропкин, Шереметев, прекрасно видевшие, как нужно действовать с азиатами, тормозилось петербургскими кабинетными стратегами, воображавшими, что с горцами и персами можно воевать точно так же, как со шведами, поляками и вообще европейцами. Матюшкин при таких обстоятельствах заболел и ушел в отставку, а на его место из Петербурга прислали престарелого петровского вельможу, усмирителя булавинского бунта, генерал-аншефа князя Василия Владимировича Долгорукого, который был назначен главнокомандующим.

Этот Долгорукий был человек независимых убеждений. При Петре еще он был в опале за сочувствие к царевичу Алексею Петровичу и, явившись на Кавказ, не счел нужным скрывать того, что он там нашел.

«Никогда такой слабой команды я еще не видал. Прошу для интереса государственного прислать сюда доброго и искусного командира», – писал он по прибытии в крепость Святой Крест в августе 1726 года. Немного поосмотревшись, в следующем сентябре он так характеризирует кавказских начальников: «Здешний народ такой обычай имеет, чтобы командиры были везде генералы, то и боятся и в дело ставят, они того не знают, что генерал-майор или генерал-поручик; где имя генеральское помянется, то и боятся, а ежели где полковник комендантом, хотя бы он какого сословия ни был, страху от него не имеют и в дело его не ставят и называют его маленький господин. Самая нужда быть добрым командиром на Сулаке и в Дербенте, понеже между Дербентом и Сулаком всех владельцев жилище. Меня отправили для исправления дел в здешних местах и дали мне полную мочь, чтобы я привел в доброе состояние и безопасность. Как возможно мне одному здешние дела в доброе состояние привести? В такой опасности Дербент и Сулак остается, что ни малой надежды нет, кроме милости Божией. Здешнего корпуса генералитет, штаб- и обер-офицеры без прибавки жалованья пропитать себя не могут по здешней дороговизне. Офицеры пришли в крайнюю нищету несносную, что уже один майор и три капитана с ума сбрели; уже многие знаки свои и шарфы закладывают; с начала здешнего похода беспременно здесь, кроме несносного здешнего воздуху, в великих трудах обретаются, беспрестанно на караулах, в партиях, на работах, а другие их братья – все служат в корпусе на Украйне в великой выгоде и покое, а жалованье получают ровное; что на Украйне купить на рубль, здесь на десять рублев того не сыщешь, и, по моему мнению, или в жалованье прибавку учинить, или офицерам с переменою быть; еще есть из перемены офицеров и государственная польза, коли офицеры обращаются в воинских случаях всегда в практике; какая польза – один служит, другие покоятся».

Очевидно, прозорливость Петра до некоторой степени передалась и его сподвижнику. Через три четверти века после того, как написал Долгорукий эти слова, Кавказ стал именно ареною воинских кровавых упражнений, в которых вырабатывались и высокий военный дух, и военное одушевление, и стойкость русских воинов.

Тем не менее положение русских в Кавказском крае было все-таки в то время плачевное.

«О здешнем Гилянском состоянии, – писал в Петербург Долгорукий в ноябре-декабре 1726 года, – доношу о воздухе, какой зной язвительный и нездоровый; к тому же солдаты пропитание имеют зело скудное – только хлеб и вода; к тому же и жалованья солдаты не получали одиннадцать месяцев; работы великия, партии непрестанные, труд несут несносный, а выгоды не имеют, лекарств я застал ничего нету, а коли отпускают лекарства ровно, как на другие полки, на Сулак и в Дербент, а сюда надлежит, по здешнему злому воздуху, отпускать втрое против других мест; к тому же лекарей мало зело комплекту нету; надлежит здесь быть дохтуру и аптекарю с полною аптекою, а другому дохтуру в Астрахани, понеже лазарет в Астрахани великий; к Сулаку из Дербени и из Баку присылаются больные – одному дохтуру как можно везде усмотреть! Лучше людей жалеть, чем денег на жалованье дохтурам и лекарям».

Наш историк С. М. Соловьев говорит, что Долгорукий, не дожидаясь распоряжений из Петербурга, велел выдать солдатам жалованье из местных сборов персидскою монетою по настоящей цене; по недостатку лекарств велел покупать вино, уксус и другие материалы. Кавалерию содержать было нельзя, потому что прокормление каждой лошади стоило в год около 40 рублей; травы не было, кроме осоки, лошадей кормили соломою и пшеном. В отношении казаков Долгорукий предпринял также совсем новый шаг. В русском войске были две иностранные роты: армянская и грузинская; каждому человеку в них выдавалось жалованье по 15 рублей; русских же казаков было 250 человек, и они служили без жалованья. «А между тем они служат больше и неприятелю страшнее, – писал Долгорукий императрице, назначив казакам жалованье в 10 рублей на человека. – Лучше своим дать жалованье! Правда, армяне и грузинцы служат изрядно, однако казаки отважнее действуют».

Таким образом, новый главнокомандующий в первое время вводил свои новые порядки, а в это же время Порта предложила России разделить между собою Персию, обуреваемую внутренними неурядицами и в особенности страдавшую от афганцев. Русские министры не приняли этого предложения. Тогда, вопреки предшествующим договорам, Порта двинула свои войска в Персию; турки заняли Ардевиль и приблизились к Гиляни, где были русские. Петербургские дипломаты и при таких обстоятельствах зачем-то нашли нужным сохранять неприкосновенность Персии, и послу в Константинополе Неплюеву приказано было сделать соответствующие представления.

«Удивительно предложение русское! – отвечал визирь Неплюеву. – Сами вы ничего не делаете и Порте советуете, чтобы сложа руки сидела. Порта берет города только затем, чтобы охранить их от похитителя престола шахова, афганца Эшрефа, и делает это по просьбе самих жителей. То же самое нужно делать и России, с своей стороны. Порта желает, чтобы персидские города были в русских руках, а не у Эшрефа, точно так же и Россия должна быть довольна, что Порта забирает персидские города, не допуская их в руки общего неприятеля, Эшрефа. Удивительно, что Россия желает видеть персидские области в руках Эшрефа, чем у турок, не соображая того, что Эшреф, утвердившись, отберет у России и Гилянь, и Дербент!»

Неплюев, может быть, и понимал всю справедливость и разумность этих доводов, но волей-неволей должен был настаивать на переговорах с потерявшим престол шахом Тохмасибом. Визирь прочел еще более пренебрежительное наставление и согласился ждать четыре месяца, не приступая в этот срок к наступательным действиям.