Легенды московского застолья. Заметки о вкусной, не очень вкусной, здоровой и не совсем здоровой, но все равно удивительно интересной жизни - Николай Ямской

Пишу об этом со всей ответственностью, поскольку нечто похожее на этот образ посетило меня еще в пацанах. Ну, представьте: 1952 год, поздняя осень, вечерняя Тверская где-то в районе Центрального телеграфа. В толпе прохожих — почти ничего запоминающегося: общее выражение лиц, одинаковая мешковатость фигур, зябко кутающихся в примерно одного фасона серые одежды.

«Совпаршив» официальный, черно-белый

Тогда в этой унифицированности не было ничего особенного. Послевоенная жизнь была скудноватой. И даже лучшие советские люди на главной столичной улице щеголяли в «совпаршиве». В такой же, тоже пошитой из добротной ткани по индивидуальному заказу, но все равно однотипной одежде, стояли даже наши вожди на Мавзолее. На этом маловыразительном фоне выделялся лишь товарищ Сталин. В своем белоснежном парадном кителе генералиссимус был совершенно неотличим от собственного портрета. Самый гигантский, высветив его прожекторами в ночном московском небе, в дни официальных торжеств поднимали на аэростате. И вождь нам сиял оттуда ликом неземной мудрости и красоты…

А внизу царили провинциальность, единообразие и серые тона.

Почему тогда у Центрального телеграфа меня эта вполне привычная картина вдруг резанула, объяснить сложно. Скорей всего, по контрасту. Но не с парадным ликом вождя в небесах. А из-за ресторана, что находился прямо на противоположной стороне улицы. Над входом его неоновыми буквами горело — «Коктейль-холл».

Ампир во время чумы

Между прочим, бывшей и будущей Тверской, названной тогда псевдонимом главного пролетарского писателя, — такой улицы для новоявленных неформалов времен моей юности не существовало. Ей они оставили его настоящую фамилию. Да и то — лишь для обозначения той стороны, на которой находился Центральный телеграф. Так появилась «Пешков-стрит», или «Пешков-штрассе», которую они без всякого сожаления уступили всем остальным. Сами неформалы демонстративно выбрали для себя противоположную сторону. Это был «Бродвей» — отрезок от Манежной до памятника князю Долгорукому, или — если на их сленге — до «квадрата». По «Броду» полагалось вечерами «хилять» туда и обратно. Центральное место на этом маршруте для посвященных занимал «Коктейль-холл». В стране, плотно отгороженной от всего остального света железным занавесом, это был островок западной, как неформалы понимали, жизни — для нормального человека куда более яркой, интересной и комфортной. Особая фишка заключалась в том, что «Кока» располагалась в самом сердце сталинского ампира — в респектабельном доме под литерой «Б». Иными словами, в том самом ныне доме № 6, который изначально заселялся исключительно передовиками советского строя и где в торце располагался уже описанный нами ресторан «Арагви».

Их ночи были покруче наших дней Интерьер «Коктейль-холла»

Однако и это было не все. Главный парадокс заключался в том, что этот одинокий, но на удивление живучий рассадник «всего западного» «шуровал» буквально в трехстах пятидесяти шагах от Кремля.

Да еще в самый разгар по-сталински, заметим, беспощадной борьбы с малейшими проявлениями «низкопоклонства перед иностранщиной».

Из-за перманентно скандальной репутации «Коктейль-холла» в непростые послевоенные годы многие забыли, что открыли его еще в 1938 году. А это было время, когда с помощью Большого террора товарищ Сталин триумфально одержал свою самую важную победу на пути к абсолютной власти — преодолел «небольшевизм» всех своих основных конкурентов во власти. Дело в том, что те все время оппортунистически колебались между мечтой устроить народу праздник и необходимостью припугнуть его расстрелами. Но пришел товарищ Сталин и все совместил. Днем у него граждане пели: «Нам нет преград!» И ломились во вновь открытые рестораны. А ночами кого-то из них обязательно поднимали из постели и швыряли в тюремные «воронки». «Ударники» из специальной расстрельной команды на Лубянке трудились не покладая рук. Об инакомыслии не только говорить — даже думать было страшно.

«Ерш-хата» по системе Станиславского

Поэтому в довоенной «Коке» ничем «таким» даже не пахло. По тем временам это было вполне респектабельное заведение, самыми приметными посетителями в котором были мхатовские «старики». Их прославленный театр находился прямо за углом, в Камергерском переулке. Так что всем этим без пяти минут лауреатам, орденоносцам и народным артистам СССР было исключительно удобно опрокинуть здесь стаканчик-другой перед спектаклем. Да и ассортимент, что называется, располагал. Поэтому одни чинно ублажали себя сливками с ликером «Мараскин». Другие кушали «маседуан из фруктов». А кто-то без особого фанатизма баловался коктейлями с громкими названиями «Шампань», «Кларет-коблер» и даже «Черри-бренди-флипп». Знавшая тогда только один сорт коктейля пролетарская молодежь называла это заведение «Ерш-хатой». И предпочитала заглядывать по соседству — в популярное тогда кафе «Арктика», где недорого лакомилась мороженым и мечтала о модных в ту пору перелетах к Северному полюсу.

«Фейсконтроль» эпохи самострока

Молодежь побежала в «Коктейль-холл» в конце 1940-х — начале 1950-х. О том, что ее перед этим так завело, мы еще поговорим, когда доберемся до рассказа о появлении в Москве первых клубных и, в частности, джазовых кафе. А пока заметим только, что удовольствие стоило смешных денег. В магазине бутылка дрянного портвейна тянула на четыре червонца. А в «Коке» вечер на пару с девушкой обходился в четвертак. И гулять можно было до пяти утра. Главное было — не застояться в дикой очереди. Впрочем, и это решалось. Весьма скромная, но регулярная мзда очень помогала сдружиться со швейцаром дядей Колей. После чего он уже узнавал вас в лицо. А всех остальных отшивал своим знаменитым: «У них заказано!» При таком «фейсконтроле» единственное послабление, на которое дядя Коля и его сменщики на входе шли неохотно, касалось наличия галстука. Без этой детали мужчин в «Коктейль-холл» не пускали.

В руках умелых и находчивых

В воспоминаниях актера Юлиана Панича по этому поводу есть любопытное свидетельство, датированное 1950 годом. Из-за того что он и его приятель были одеты в белые рубашки с расстегнутым воротом, путь в «Коктейль-холл» для обоих был заказан. Проблему решил присоединившийся к ним студент Щукинского училища — Ролан Быков. «Что? Галстуки? Ерунда! Прорвемся!» Творчески изобретательный Ролик тут же придумал приспособить для дела специальные резинки, которыми в те времена у мужчин поддерживались носки. Изъятые по его приказу резиновые полоски резинок в ловких руках будущего знаменитого актера и режиссера в мгновение ока превратились в оригинальные галстучки. В итоге формальность была соблюдена, вход открыт.

Прикид типа «полный улет»

Тем более что к существу, то есть самим галстукам, швейцары не присматривались. И немудрено! Голь действительно оказалась на выдумки хитра. Какие только изображения не проносили на своем, как правило, длинном, чуть ли не до колен, «шейном самостроке» экзотичные завсегдатаи «Коктейль-холла»! Африканских видов с пальмами и обезьянами — как тогда изображали в газетно-журнальных фельетонах «всю эту стиляжью плесень» — там все-таки не было. А вот от сочетания цветов и буйства красок того «самострока», что болтался на шее у некоторых посетителей, можно было с ума сойти.

Попадались — и чем дальше, тем больше — вообще отвязные типы. С длинными волосами, одним, а то и двумя проборами и высоким «коком» на голове. В необъятных пиджаках с подложенными плечами, узких брючках (дудочках) и массивных — под два с половиной килограмма веса — ботинках на толстой рифленой подошве.

Из лексикона «стиляющих»

Когда эти молодые люди демонстративно «хиляли» по Броду, остальная публика прямо-таки заводилась. Им кричали: «Стиляги!» И для наглядности крутили пальцем у виска…

Сегодня, по прошествии стольких лет, вокруг происхождения этого «звания» крутится много легенд. На самом деле все очень просто.

Слово это ввел в оборот некий журналист Д. Беляев, напечатав в одном из номеров «Крокодила» за 1949 год одноименный фельетон. А принес он его то ли из «Шестигранника» в ЦКПО, то ли из Сокольников — двух самых «продвинутых» тогда в Москве танцплощадок. В обеих выкаблучивались под исключительно популярный квинтет-секстет, в котором — пока его не пригласили в «Метрополь» — премьерствовал саксофонист Леня Геллер. Зная, что тогдашними правилами строго предписывалось играть только степенные бальные танцы, Леня ждал, когда администрация утратит бдительность. И тогда командовал: «Чуваки, лабаем стилем!» («Ребята, играем быструю музыку!») Довольная публика тут же, как умела, начинала «стилять». Узревший все это, но не «врубившийся в тему» журналист взял да и «поселил» в своем фельетоне «стиляг».