Лики любви. Очерки истории половой морали - Александр Сосновский

Подобно шипам розы, любовь должна наносить лишь моментальную боль, а не подобно кинжалу в бешеной руке — опасные для жизни раны, еще менее убивать. Кровь только символ, а не удовлетворение мести. Не нужно бойни, достаточно одной капли, чтобы создался этот символ. Желания всегда обнаруживаются элегантно и грациозно, а не бурно и разрушительно. Никто не позволяет себе жеста циклопа, с руки никогда не снимается перчатка. Люди садятся за стол наслаждения, как беззаботные жуиры и им прислуживает радость».

Умонастроение большинства сводилось к поиску все более утонченных и разнообразных удовольствий. Чувства теряли глубину, нравственные устои рушились. «Мораль несет любви зло», — говорит Ретиф де ла Бретонн, французский писатель. Галиани выражается еще определенней: «Если добродетель не делает нас счастливыми, то какого же черта она существует?» И моралью пренебрегали без раздумий, точно так же, как и целомудрием. Порок не только был реабилитирован, но даже приобрел некое очарование в глазах общества. Дорогая проститутка перестала быть отверженной; любовница с каждой новой изменой становилась все более желанной; жена соперничала с подругой за свои супружеские права. Любовь понималась лишь как утоление страсти. Ж. Бюффон24 заявлял: «В любви хороша только физическая сторона», а несколько позднее один из его соотечественников пошел еще дальше: «Любовь — всего лишь контакт двух кожных покровов».

Соответственное воспитание и просвещение начиналось с «младых ногтей». Ретиф де ла Бретонн в автобиографическом романе «Месье Николя», которым восхищались Гёте, Шиллер и Виланд, так описывает первые уроки, полученные в юности от некоей госпожи Парагонн: «В то время, как он читал вслух, взгляд мадам покоился на юноше, ее рука опиралась на спинку кресла, а порой слегка касалась его плеч. Иногда она откидывалась мечтательно назад, заложив ногу на ногу, так что была видна изящная лодыжка. Какие мгновения! Как опасна была та атмосфера доверчивости, эта нежная душевная и телесная близость! Случалось, Николя показывали еще более интимные прелести, когда Тинетта раздевала свою госпожу. Ему даже разрешалось помогать при этом, и он получал возможность насладиться всей ее наготой с видом наивным и невинным, тогда как чувства его кипели». В один прекрасный момент опытная искусительница делает якобы неожиданное открытие: «О, боже! Вы, оказывается, мужчина, а я вас считала мальчиком...» После ловко разыгранного изумления юноша вполне вознаграждается: «Так лучше, чем если бы он попал в когти порока!» Между прочим, впоследствии писатель Ретиф оказался первым истолкователем и апологетом своеобразного полового отклонения, которое получило название «ретифизм». Еще 11-летним мальчиком он трепетал от сладострастия при виде женских башмаков и краснел перед ними, как перед девушками. Особенно пленяли его высокие каблуки. Ретиф собирал обувь своих возлюбленных, целовал, нюхал ее, раздражая при этом свои половые органы. Размышляя над причинами такого поведения, он, будучи уже взрослым, писал: «Не связано ли это с пристрастием к легкой походке, грациозным и сладострастным танцам? Страшная притягательность обуви есть только отражение пристрастия к красивым ногам, которые делают грациозными даже животных. Оболочку ценят почти так же высоко, как и самую вещь. Страсть, которую я питаю с детства к красивой обуви, была приобретенным влечением, основанным на естественном пристрастии. Но страсть к маленьким ножкам имеет физическое основание, выражающееся латинской пословицей: «Parvus pes — barathrum grande» (ножка девушки — великая пропасть).

Предусмотрительные матери оплачивали услуги камеристок и горничных с тем, чтобы уберечь сыновей от сомнительных связей, воспитать уверенность в обхождении с жен- шинами, привить вкус к галантным похождениям. Не удивительно, что подростки вступали во «взрослую жизнь» очень рано. Казанова25 начал свою победоносную карьеру в 11 лет, а к 15 годам уже считался весьма искушенным в любви. Герцог Лозен к 14 годам имел на своем счету три связи со взрослыми дамами. Мадам Бранвиллье, известная отравительница, лишилась невинности в 10 лет, балерина Кор- челли в таком же возрасте стала любовницей Казановы. Такие случаи не были редкостью: все классические эротоманы того времени отличались от своих современников лишь количеством побед, к тому же получивших более громкую огласку. Ранние и добрачные связи стимулировались, кроме всего прочего, экономическими причинами. На заре абсолютизма Германия представляла собой страну не только бедную, но и безлюдную, опустошенную нескончаемыми войнами. В XVII столетии для нее не существовало более важной проблемы, чем интенсивное увеличение народонаселения. Производить на свет как можно больше детей считалось гражданской обязанностью мужчины и женщины. В конце концов Фридриху II было безразлично, кто рожает ему солдат и налогоплательщиков — венчаные супруги или греховодные любовники.

Институт семьи испытывал кризис. Брак окончательно принял характер сделки. Среди дворянства и буржуазии распространились чисто условные, договорные браки. Граф Бульонский, например, проигравшись в пух и прах, сочетался с двенадцатилетней девицей Кроза. Пока малолетняя жена училась читать и петь в монастырской школе, он благополучно проматывал ее двухмиллионное приданое. Маркиз д'Уаз обручился с двухлетней девочкой, а будущий тесть ежегодно выплачивал ему вплоть до свадьбы по 20 тысяч ливров.

Дворцовая жизнь тоже не обходилась без курьезов. Людовика XIII по политическим соображениям женили в четырнадцать лет. Он не проявил никакого интереса к невесте, а после свадебного ужина преспокойно отправился спать. Целых четыре года после этого весь двор вместе с иностранными посланниками безуспешно пытался пробудить в нем инстинкт. Исчерпав все доступные средства, придворные прибегли к насилию: сопротивляющегося дофина растолкали среди ночи и привели в покои тоскующей супруги, только тогда он впервые познал ее высочество...

Супружество само по себе мало кого прельщало. С первых дней новобрачная слышала из уст более искушенных подруг советы, как скрасить унылые будни: «Только любовник доставит вам истинное блаженство. Муж ценит обед и приличия, а милый друг — ваши ласки. Он сумеет вознаградить вас не по долгу, а по заслугам». Случалось, муж сам давал жене эту превосходную рекомендацию. Адюльтер и супружеская неверность встречались повсеместно. Первой обязанностью мужа в таких случаях была, по мнению света, выдержка. И мужья порой достигали в этом отношении настоящего совершенства. Некий лорд, узнав, что его жена бежала с любовником, велел немедленно послать им вдогонку карету, находя неприличным для миледи путешествовать в наемном экипаже. Французский дворянин, застав жену с любовником, даже не переменился в лице: «Как вы не осторожны, сударыня! Представьте, что вошел бы кто-нибудь другой!» Почетный кавалер граф де Таванн также проявил хладнокровие, когда увидел жену в объятиях другого почетного кавалера, господина де Монморанси. Граф Тилли занес по этому поводу в свой дневник следующую запись: «Вот это я называю невозмутимостью! Вот настоящие манеры... Если муж ревнует жену, хотя она и соблюдала внешние приличия, то такой поступок считается невоспитанностью». Самым забавным оказалось то, что, вполне терпимо относясь к супружеским изменам, житейская философия того времени не прощала измены любовнику. Герцог Шуазель заметил однажды: «Давайте обсудим вообще, что может опозорить женщину? Если у нее есть любовник, это еще не бесчестье, не правда ли? Но если у нее их несколько, так что можно предполагать, что она не любит ни одного, то это уже бесчестье».

В супружеском катехизисе не осталось места для ревности: если совсем недавно обманутый муж выступал либо как комический персонаж, либо как беспощадный мститель, то теперь мнение света переменилось. Именно поэтому романтическая «История кавалера де Грие и Манон Леско» в годы Регентства вызвала настоящий скандал. Некий адвокат Маре писал: «Тут один сумасшедший выпустил ужасную книгу... за ней все бежали, как на пожар, в огне которого следовало бы сжечь и книгу, и ее автора». Автор романа, аббат Прево, осмелившийся выступить с обличением великосветских нравов, подвергся жестокой травле, а его книга по постановлению суда от 31 декабря 1734 года была конфискована и сожжена рукою палача. История несчастной любви, презревшей сословные предрассудки, нашла отклик лишь в сердцах далекого от света читателя. Придворные, которые предавались безудержному разгулу, купались в роскоши, следуя заповеди, выраженной позднее Людовиком XVI, «После нас хоть потоп», не поняли и не простили бесхитростной непосредственности. Слишком далеко продвинулись они сами по пути циничного низкопоклонства: верноподданные дворяне считали за честь, если монарх или господин отмечал особой милостью их жену. В семьях итальянских аристократов постоянное место занял чичисбей (поклонник, воздыхатель жены), а кроме него, еще и несколько приближенных, которых называли терпимыми. В Венеции, пишет Шатовье, «жена, у которой нет чичисбея, презирается, муж в роли чичисбея собственной жены высмеивается, а красивый и знатный чичисбей доставляет славу и вызывает зависть». Любовь теряла последние остатки былого романтизма, она превращалась в нескончаемую цепь приключений под девизом «новое всегда новее». «Это не страсть, не любовь, — отмечал впоследствии английский писатель У. Теккерей, — это волокитство, смесь серьезности и притворства, напыщенных комплиментов, низких поклонов, обетов, вздохов, нежных взглядов. Тогда были в ходу церемонии и этикет, установленная форма коленопреклонения и ухаживания».