Лики любви. Очерки истории половой морали - Александр Сосновский

Абсолютизм: приключения добродетели

Рецидивы инквизиции. Идеи Реформации и Просвещения. Галантный век. Эстетические идеалы. Цвета эпохи. Роскошь. Моды. Женская эмансипация. Высокопарная лесть. Искусство обольщения. Правила игры. Воспитание чувств. Ранние связи. Брак-сделка. Супружеская неверность и ревность. Мораль наизнанку. Фаворитки. Придворные нравы. Мужской фаворитизм в России. Развлечения в охотничьих

домиках и частных салонах. Фаворитки в Англии и Германии. Изощренное сладострастие. Флагеллянтизм. Граф де Сад и Дарья Салтыкова. Проституция. Дома терпимости. Эротические балы. Нравы публичных домов. Источники пополнения. Театры. Народные традиции. Казни. Венерические заболевания. Меры борьбы с пороком. Революция — последний аккорд эпохи.

Исторически период абсолютизма22 продолжался в разных странах более двух столетий. На протяжении нескольких поколений разворачивалась жестокая борьба династий, политических партий, мировоззрений. Еще продолжался террор инквизиции. Епископ вюртцбургский в 1627—1629 гг. отправил на костер 900 жертв, архиепископ зальцбургский в 1678 г. сжег за один день 97 еретиков. В 1749 г. в Вюрцбурге сожгли семидесятилетнюю монахиню Марию-Ренату, заподозренную в колдовстве. Несчастная признала под пыткой, что с семи лет отдавалась дьяволу и «вгоняла чертей в утробы сестер-монахинь». Во Франции конца XVII в. протестантов истребляли с таким зверством, какое не снилось и завоевателям Чингисхана. На глазах мужей и отцов насиловали их жен и дочерей. Раздували людей с помощью мехов и разрывали их на части. Женщинам вкладывали во влагалище порох и поджигали его. Младенцам разбивали головы, их родителей терзали раскаленными щипцами, поджаривали на медленном огне. Средневековые ужасы и казни прекратились лишь в конце XVIII столетия...

Но уже раздался голос М. Лютера, выступившего в 1617 г. с девяносто пятью тезисами против индульгенций и других злоупотреблений католической церкви. Идеи Реформации укоренились в общественном сознании, стали знаменем антифеодальной борьбы, лишили католицизм ореола непогрешимости. Реформисты требовали «дешевой церкви», отказа от земельной собственности и т. д. Опираясь на Священное писание, они стремились возродить патриархальный семейный уклад, обратить брак к первоначальным библейским ценностям. Любовь не должна становиться самоцелью, она законна только в страхе божьем, смыслом ее является нравственное преуспеяние, рождение и воспитание детей. Праведная супружеская любовь принесет людям мир и благополучие, прекратятся распри и войны, придет покой и радость бытия. М. Лютер считал, что жена должна повиноваться мужу, оберегать его честь, работать на благо семьи, но при этом не забывать своего места (независимо от М. Лютера, такие взгляды высказывались и на Руси: наиболее полно они выражены отцом Сильвестром, автором знаменитого «Домостроя»). Реформации не удалось преодолеть зависимость от светской власти; обрушиваясь на католицизм, последователи М. Лютера и Ж. Кальвина продолжали отстаивать интересы власть имущих. По мере укрепления позиций религиозное реформаторство все больше сбивалось на запрет. Вместе с обрядностью, сохранившей остатки языческого мироощущения, из жизни изгонялась чувственная радость. Брак превращался в гражданский договор, в котором не было места свободе выражения симпатий. Строго запрещалось посещение театров, танцы объявлялись богопротивным занятием. Ограничивалось применение косметики: излишне нарумяненным женщинам грозило лишение причастия. Они должны были избегать привлечения мужчин «роскошью кудрей, ношением украшений, пышных юбок и широких рукавов».

С конца XVII — начала XVIII столетий огромное, но не всегда однозначное влияние на половую мораль начало оказывать Просвещение. Идеи Локка, Вольтера, Руссо и других сыграли большую роль в борьбе с остатками феодального и религиозного мракобесия. Однако «установление царства разума» зачастую преломлялось в общественном сознании искаженно, сопровождалось многочисленными спекуляциями и измышлениями. Нарождающаяся буржуазия предпочитала не замечать гуманистического, нравственного содержания Просвещения, зато легко и быстро усвоила внешнюю сторону, посчитала себя свободной от моральной ответственности. Вольнодумство Вольтера и философское исповедание Руссо сплошь и рядом падали на неподготовленную почву и становились библией аморализма.

Искушенный царедворец и выдающийся дипломат Ш. Талейран заметил однажды: «Кто не жил до 1789 года (т. е. — до Великой французской революции. — А. С.), тот вообще не жил». Документы истории убеждают, что это не пустые слова. Никогда женщины не были так соблазнительны, а мужчины столь галантны. Никто не признавал старости, увядания, все были изысканны, остроумны, до последнего вздоха старались шутить и улыбаться. Когда молоденькая сиделка пересаживала умирающего Гёте в каталку, он не преминул заметить: «Видите, женщины до сих пор носят меня на руках...» Жизнь превратилась в непрерывную цепь приключений, любовные ласки щедро расточались и юными пажами и стареющими кокетками. Дразнящая открытость туалетов, томительная «игра обшлагов» — нечаянных прикосновений и объятий, пикантный привкус порока составляли неповторимый букет галантного века. Даже болезненная чувственность в лице таких изощренных насильников, как граф де Сад, не пугала, а манила загадочным блеском. Порок утратил свое безобразие, а добродетель — скучный облик.

Искусство, мода, архитектура поражали величественной роскошью и чувственной негой. Великолепные усадьбы и парки с изумрудными лужайками выглядели как декорация, на фоне которой позировали застигнутые врасплох любовники. Век театрализовался, стал походить на костюмированную пьесу, каждый участник которой старался не забывать, как он смотрится со стороны. Стены дворцов покрывались зеркалами, их помещали даже в спальне: любовники жаждали насладиться собственными позами, многократно отраженными полированными поверхностями. Дамы забыли стыдливость и совершали утренний туалет в присутствии гостей, потому что имели в их лице восторженных зрителей. На улице аристократка приподнимала кружевные юбки не из страха запачкаться, а чтобы услышать одобрительные выкрики прохожих. Эстетические пристрастия абсолютизма заметно отличались от идеалов Ренессанса. Румянец на щеках и оглушительный хохот более не в почете, они оставлены простонародью. Галантный век стремится к рафинированной утонченности: ценится бледная кожа, маленькая ножка, узкая кисть, лихорадочный блеск глаз... Если прежде, тщеславно гордясь достоинствами возлюбленной, Генрих II приказал изобразить Диану Пуатье совершенно голой в молочной ванне, то теперь прихотливый Фрагонар рисовал дам, раскачивающихся на качелях или поправляющих чулки: современников волнует не нагота, а пикантная полураздетость. Изощренное сладострастие предпочитает не наливное яблочко, а, скорее, червоточинку в нем: по преданию первая леди английской Реформации Анна Болейн была шестипалой, а любовница Людовика XIV Лавальер — чахоточной.

Цветовая гамма эпохи постоянно менялась. Декоративность барокко с его черно-белыми, темно-голубыми и ярко- красными с золотом эффектами постепенно теряла насыщенность. Прихотливо изнеженное рококо отказалось от резких контрастов и погрузилось в светло-лиловые, серовато-голубые, розовые, блекло-зеленые тона. Зато шкала оттенков значительно усложнилась. Э. Фукс в «Истории нравов» утверждает, что знатоки различали нюансы цвета «блохи, блошиной головки, блошиной спины, блошиного брюшка, блошиных ног и даже существовал цвет блохи в период родильной горячки. Когда явился спрос на нежно- телесный цвет, то различия в оттенках отличались настолько же рафинированностью, насколько и пикантностью. Существовали различия между цветом живота монашенки, девицы, женщины и т. д. Подобная терминология была как нельзя более в духе галантного века. Для него не существовало ничего более нежного, как цвет тела только что принявшей постриг монахини, ничего более гладкого, как кожа нимфы, ничего более пикантного, как кожа женщины, хранящая следы нескончаемых праздников любви, жгучих наслаждений». Подобные сравнения были особенно понятны и близки, но и ими шкала оттенков не исчерпывалась: «Особого рода красный цвет распадался на оттенки: девичий, девственный, дамский и даже религиозный! Впрочем, и сама шкала наслаждений имела тогда сотни оттенков, и только знатоки умели измерять расстояния между ними».

Золото лилось рекой. Проиграть сто или двести тысяч ливров за один вечер было для Марии-Антуанетты* сущим пустяком. Екатерина II истратила на своих фаворитов более 90 миллионов рублей. Людовик XIV купил для жены замок Сен-Клу за 18 миллионов ливров, а для себя — замок Рамбуйе за 14 миллионов. Его затеи стоили баснословно дорого: за один год он тратил чуть не сотню миллионов. Французского монарха, как могли, старались перещеголять государи маленьких немецких княжеств. Вюртембергский герцог Карл-Евгений устраивал охоты и «дворцы наслаждений», которые приводили в изумление всю Европу. Не менее пышен был Веймар при жизни Гёте. Нескончаемые балы, помпезные постановки, великолепные фейерверки, для устройства которых выписывались итальянские специалисты, служили одной цели — безудержной погоне за удовольствиями.