Любовница не по карману - Анна Данилова

Что же получается? Что он, оставшись – из-за меня – без денег и потеряв, по сути, свою квартиру, узнав, что в сейфе находится крупная сумма, решил вернуть все потраченные на меня деньги таким изуверским способом?! Решил ограбить всех нас? И это после того, как он, казалось бы, искренне радовался предстоящей покупке загородного дома?! Мы же с ним были так счастливы, строили планы, мечтали… Да мы с ним даже ездили туда и прогуливались вокруг этого дома, восхищались его уединенностью, мы были на седьмом небе от счастья! Конечно, и моей вины было предостаточно, ведь в том, что я придумала, тоже заключалась изрядная доля цинизма – мы же планировали и дальше обманывать Григория, превратив купленный на его деньги дом в наше любовное гнездо, но все равно это было куда более невинно, нежели то, что совершил по отношению ко всем нам Федор.

Мало того что он решился нас ограбить, так еще и прихватил с собой пистолет! Я же отлично помнила, как Гриша рассказывал, что в руках у грабителя был пистолет… Хотя не в пистолете, конечно, дело. Он растоптал наши чувства. Он превратил меня, по сути, в свою сообщницу, наводчицу, и это было отвратительно!

Вот и получалось, что я, вместо того чтобы оплакивать смерть любимого мною человека, отца моего ребенка, испытывала к нему смутное и сложное чувство – смесь презрения и жалости.

Но оставался Алик. Его образ заметно посветлел и облагородился на фоне нового образа Федора. К тому же я не могла не оценить тот факт, что он-то, Алик, знал, оказывается, с самого начала о нашем романе с Федором, знал и молчал, не выдал нас отцу. А ведь отца-то он любит сильнее: Гриша – самый близкий его человек. Хотя, может, он потому ничего и не рассказал отцу, что жалел его, к тому же ведь он сам и заварил эту кашу. Возможно, он молчал еще и из страха быть разоблаченным Федором. Вот уж этого поступка отец бы ему точно не простил.

Алик. Пока я рожала, он, перепуганный насмерть, дожидался известий обо мне наверняка где-нибудь в больничном коридоре, прикорнув на жесткой скамейке. Возможно, он уже знает о том, что на свет появился ребенок Федора. Знает и теперь думает, как бы забрать меня с малышом, вернуть отцу. Своему отцу. Моему законному мужу.

Месяцы этой моей новой, одинокой, очень странной, наполненной страхами и отчаянием жизни позволили мне о многом подумать. Я вспоминала в мельчайших подробностях нашу жизнь с Гришей, пытаясь понять, как же я к нему относилась и что связывало нас тогда? И понимала, что самое важное между нами возникло еще в те дни, когда он устроил меня на своей служебной квартире в самом начале наших отношений. Он был так нежен и предупредителен со мной, так ласков, что во мне начало зарождаться ответное чувство любви. Первые ночи, которые мы с ним проспали, обнявшись, были поистине наполнены нашей любовью. Возможно, будь Гриша чуточку проще устроен, погрубее, что ли, он повел бы себя так же, как и остальные мои мужчины, которые буквально набрасывались на меня, как животные. Гриша же с самого начала поразил меня своей тонкой душевной организацией, деликатностью, воспитанностью, тактом, интеллигентностью. В нем было все то, что я мечтала увидеть в своем потенциальном муже. Мне бы и в голову никогда не пришло, что такой приятный мужчина, являющийся в каком-то смысле моим идеалом, окажется не в состоянии проявить себя как мужчина – в самом обыкновенном смысле этого слова. И, конечно же, я не представляла себе, каково это вообще – жить с импотентом? Я легко обошлась бы без половых контактов, если бы речь шла только об этом. Но вся беда моего мужа заключалась в том, что он страдал от невозможности стать для меня мужчиной психологически! Он страдал невероятно, и это сказывалось на его самочувствии, настроении и поведении. Он повел себя… противоестественно. Вместо того чтобы, предположим, перед сном в постели, прижавшись ко мне, поговорить со мной, обнять, поцеловать, он бурчал что-то о том, что ему завтра рано вставать, он просто отворачивался от меня и засыпал. Словно я была в чем-то виновата. Он злился на себя, а получалось, что и на меня тоже. Он стал очень задумчивым, и все чаще проявлялось его дурное настроение. Безусловно, он стал излишне ревнивым. Приревновал меня, как мне показалось, к своему другу – Денису. Постоянно звонил мне, проверяя, где я, в машине ли или еще где-то, пытался как-то контролировать мои перемещения в пространстве. Исчезли та нежность и мягкость, которые так привлекли меня к нему во время первых наших встреч. Остался лишь его восторг, холодноватое восхищение мною – исключительно эстетического плана. Мол, какая же ты красивая, Зоя! Как вещь, честное слово!

К тому же меня стали раздражать его не очень-то ловкие попытки убить вечер, сократить до минимума наше с ним вечернее общение. Мы перестали даже прогуливаться перед сном, словно он боялся, что я не выдержу и заговорю о его мужских проблемах. Или – озвучу свое желание уйти от него.

…На следующий день я уже смогла встать и немного пройтись. В большой белой столовой нас, пациентов, если так можно выразиться, было всего трое: одна пожилая женщина с приступом гастрита, мужчина (после операции аппендицита) и я – роженица. На обед нам подали щи, макароны с мясом и компот.

Я знала, что у меня родился сын, как знала и то, что назову его Федором. Пусть Федя и совершил преступление, но лишь по молодости, по глупости. В сущности, он собирался ограбить не меня, а моего мужа. И пусть это был отвратительный поступок, но он за него уже заплатил.

После обеда я вернулась в палату, где обнаружила еще двух женщин – одну положили на сохранение, вторая, с огромным животом, лежала, часто моргая перепуганными глазами, и ждала, скрестив руки на груди и тихонько молясь, новых схваток… Она сказала, что ее привезли из какого-то дальнего села на тракторе. Все дороги замело, и это просто чудо, что она не родила прямо посреди заснеженного поля…

Мне принесли записку от Алика: «Зоя, я здесь. Ничего не бойся». Был указан номер его телефона. Я позвонила. Услышала его голос и от нахлынувших чувств разрыдалась. Мне так захотелось его увидеть, обнять и почувствовать вновь, что я не одна, что у меня есть семья… я готова была сию секунду вскочить и бежать к нему. Тут дверь палаты открылась, и улыбающаяся медсестра внесла туго спеленатого младенца и подала его мне.

– Ну что, мамочка, пора кормить вашего сынишку. Прекрасный здоровый малыш!

Я схватила ребенка и растерянно посмотрела на сестру. Потом, понимая, что выгляжу глупо, расстегнула сорочку, успевшую намокнуть от сочившегося молока, и приложила малыша к груди.

– Федя. – Я осторожно поцеловала его розовое маленькое личико – точную копию моей любви. – Федор…

23. Григорий

Выслушав мою исповедь, Алик посмотрел на меня долгим, задумчивым взглядом, после чего сказал, что мне не в чем было признаваться. Он, как мужчина, понимает меня и уж тем более не осуждает.

– Ты же хотел проверить свои чувства, и мне важно, что ты практически здоров, – сказал он мне и нахмурился, словно о чем-то вспомнил. Чувствовалось, что его что-то гложет. И тут он сделал мне совершенно неожиданное, потрясшее меня признание: – Я знал о твоей проблеме: случайно зашел на открытый тобой сайт, помнишь, я какое-то время работал на твоем компе… Может, я и молодой, и мало во всем этом смыслю, но мне так хотелось помочь тебе…

И он рассказал мне, каким образом он решил мне помочь. Словом, он рассказал мне все. О том, как он поговорил с Зоей и внушил ей мысль, что только ребенок может спасти наш брак, наши отношения. Только после того, как я увижу, что Зоя – настоящая женщина, из плоти и крови, а не некий фантом, я испытаю к ней здоровое физическое влечение.

Я слушал его, не веря, что называется, своим ушам! Заблуждение Алика по поводу наших с Зоей интимных проблем поистине ошеломило меня! Я хорошо знал своего сына, знал, что он на протяжении всей своей молодой сознательной жизни пытается разгадать великое множество психологических загадок и почти всегда находит правильное решение. Он учится жить, внимательно наблюдая за окружающими его людьми, и постоянно пытается сделать какие-то полезные выводы. В сущности, мы все только этим и занимаемся. Вот только выводы, которые мы делаем на примере других людей и которые в окончательном варианте должны бы сложиться в облегчающие нашу жизнь закономерности, почему-то не работают! И сколько раз я лично убеждался в этом. Но говорить об этом юному Алику я считал преждевременным. Пусть он сам попытается во всем разобраться, а вдруг я ошибаюсь, и он найдет, выстроит собственную систему жизненных закономерностей?..

– Алик, родной. – Я обнял сына и прижал его голову к своей груди.

Как же я любил его тогда! Я всегда его любил, с самого его рождения, словно заранее зная, что он всегда будет единственно близким и дорогим мне человеком. И я не знал, как ему сказать о том, что на этот раз он ошибся, глубоко ошибся.