Признание моджахеда - Александр Тамоников

— Салам, Исмаил-Хан!

— Салам, Мохаммед!

— Надо ехать в Пакистан?

— Да! Но не сейчас, не немедленно, а часа через два-три.

— Что-то должно произойти за это время?

— Ничего особенного. Казнь одного из заложников.

— Казнь? У тебя не пошли переговоры о выкупе?

— А вот это тебя, Мохаммед, при всем уважении, не касается.

— Ты прав.

Исмаил-Хан спросил:

— Сколько понадобится времени, чтобы добраться до Исламабада, выехав отсюда, скажем, часа в три пополудни?

— Часов шесть, если будет машина и мне удастся до отъезда связаться с человеком в Пешаваре. Впрочем, в Пешаваре вопрос с переходом границы я решу в любом случае. Остается машина с водителем, способным доставить меня к окончанию Хайдарского горного прохода. Придется преодолевать два перевала, проходить равнину и километров пятьдесят лесного массива. Аслан, с кем мы работали раньше, как известно, умер. Без него я в Пакистан не ходил.

Исмаил-Хан заверил своего порученца:

— Я найду тебе и машину, и водителя не хуже Аслана. И тогда в девять вечера ты уже будешь на границе с Пакистаном?

— Должен быть, но все в руках Всевышнего!

— Он поможет нам!

— Тогда в девять вечера меня подберут на границе люди из Пешавара.

— Хорошо!

— Ты не сказал главного: зачем мне ехать в Пакистан?

— Я все объясню тебе после казни. Сейчас скажу лишь то, что задание не сложное и никакой опасности для тебя не таит. Потребуются твои связи в Исламабаде.

— Это не проблема! Мне надо подготовиться к дороге. Когда подойти сюда, чтобы сразу отправиться к Хайдару?

— Как и говорил, к трем часам.

— Хоп! До встречи, саиб!

— До встречи!

Узники террористов сегодня чувствовали себя особенно плохо. То ли от съеденной полусырой лепешки, то ли от мутной воды, то ли оттого, что наступал момент наивысшего психологического напряжения, когда сдают нервы и человек в заточении начинал ясно осознавать всю трагичность своего положения. Валентину в час дня к Исмаил-Хану не вызвали, и заложники не могли понять, что это означает. Первым сорвался руководитель группы:

— Валя! Ну неужели твой папаша, обобравший страну и сколотивший капитал, на который полмира купить можно, не в состоянии отказаться от каких-то десяти миллионов долларов? Почему ты не подействуешь на него? Ведь это только из-за тебя все мы оказались здесь. Будь на твоем месте другой журналист, душманы на нас даже не взглянули бы!

Туркина огрызнулась:

— Не смей так говорить о моем отце. Он не обирал страну, не воровал, и он готов заплатить деньги, но, видимо, что-то не получается.

— Что? Ну скажи, что, кроме нежелания, может помешать твоему отцу распорядиться собственными средствами так, как он этого хочет? Ничего! Но он не платит. Иначе нас уже вывезли бы в Кабул и передали посольству!

В разговор вступил Дольский, до сего времени лежавший молча на топчане у стены:

— Антон! Заткнись, пожалуйста! Без тебя хреново.

Сергинский вскричал:

— А с ней не хреново? Наши жизни в ее руках, а она не хочет даже пальцем пошевелить, чтобы спасти нас. Хотя Валентине ничего особенно и делать-то не надо. Заставить отца заплатить, и все! И все, Вова! Нас отпустят.

— Я сказал, заткнись! Валя сделала, что могла. Теперь остается ждать. И не ной. Будь, наконец, мужчиной!

Руководитель группы всхлипнул:

— Да пошли вы все!

В этот момент крышка люка сдвинулась в сторону, и в проеме колодца показалась физиономия охранника. Валентина машинально поднялась, но бандит, сбросив в подвал веревку, приказал:

— Выходить! Всем!

Туркина взглянула на коллег.

Сергинский икнул:

— Что бы это значило?

Дольский встал:

— Мне кажется, ничего хорошего. Но идем, раз зовут.

Сергинский крикнул:

— Я не пойду!

Дольский усмехнулся:

— Дело твое. Жди, пока тебя силой не поднимут на поверхность. А эти ребятки в нуристанках, чалмах и тюбетейках особо церемониться не будут. Изобьют дубинками, без лестницы вылетишь из колодца.

Охранник вновь подал голос:

— Чего встали? Сказал, все наверх, быстро!

Журналисты поднялись в бункер. Там, не выходя на улицу, постояли с минуту, привыкая к яркому свету. После чего начальник охраны крепости вывел их во двор. Но дальше гаража и боковой стены главного дома не повел. Приказал встать в центре закоулка. Журналисты огляделись. Кроме начальника охраны увидели еще двух караульных. Их автоматы были направлены на заложников. Из-за угла показались Исмаил-Хан и комендант Натанджар. Главарь банды, узнав о болезни Маруха, вынужден был использовать оператора съемочной группы. Комендант вынес с собой и камеру.

Бандиты подошли к пленникам.

Исмаил-Хан остановился напротив Туркиной, спросил:

— Как чувствуете себя, Валентина Борисовна?

Валя, стараясь держаться спокойно, ответила:

— Благодарю, неплохо!

— Я недавно разговаривал с вашим отцом. И знаете, он отказался немедленно заплатить за вас, единственную свою дочь, выкуп.

Валентина побледнела:

— Как отказался? Этого не может быть!

— Ты, женщина, считаешь, что я лгу?

— Нет, но… вы, видимо, не так поняли папу!

— Я прекрасно понял вашего… папу. А вот он, по-моему, нет. А посему я решил, дабы убедить господина Туркина в серьезности своих намерений и показать ему, что со мной никакие игры не проходят, казнить одного из ваших коллег!

Туркина вздрогнула. Впрочем, дрожь пробежала и по телам мужчин-заложников.

— Как казнить? Вы что? Подождите! Дайте мне немедленно поговорить с отцом. Я все улажу!

Исмаил-Хан, сощурив черные безжалостные глаза, прошипел:

— Нет, Валентина Борисовна! Я не намерен упрашивать вашего отца. И что-то менять… тоже.

Он повернулся к коменданту крепости:

— Руководителя съемочной группы к стене!

Сергинский, упав на колени, завизжал:

— Нет, нет! Не хочу! Не могу. Не убивайте! Я ж…

Назим Натанджар кивнул охранникам.

Те, забросив автоматы за спины, подхватили Сергинского под руки и потащили к большому валуну, лежавшему у боковой, каменной стены дома главаря банды. Исмаил-Хан взял у коменданта видеокамеру. Встал напротив Дольского:

— Узнаете аппаратуру?

— Узнаю! И что?

— Не надо грубить, молодой человек. Держи!

Исмаил-Хан бросил камеру в руки оператору. Владимир поймал ее. Бандит приказал:

— Проверь аппарат! Будешь снимать казнь. Но так, чтобы захватить все подробности. В красках! Чтобы у тех, кто потом будет ее смотреть, от ужаса волосы шевелились. Все понял, оператор?

Дольский неожиданно бросил камеру обратно. Теперь уже главарю банды пришлось ее ловить.

— Пошел ты, козел немытый! Паскуда душманская! Ты можешь убить меня, но работать на себя не заставишь, ты это понял, паршивый погонщик верблюдов?

Натанджар ударом кулака сбил оператора на землю и принялся избивать ногами. К другу бросилась Валентина, но Исмаил-Хан, поймав ее за руку, отбросил назад, приказав:

— Стоять, сука! — И крикнул коменданту: — Хватит, Назим!

Натанджар повиновался.

Исмаил-Хан, передав камеру коменданту, подошел к лежавшему Дольскому:

— Узнаю русских. Солдаты, что воевали здесь ранее, тоже часто строили из себя героев и… подыхали. Подохнешь и ты, собака.

Сплюнув на Дольского, главарь банды приказал коменданту:

— Сергинского сюда. На его место… — он кивнул на Дольского, — вот этого героя!

Руководителя съемочной группы подвели к Исмаил-Хану. Он спросил Сергинского:

— Ты будешь снимать казнь своего коллеги?

— Да, да, конечно, сделаю, что прикажете! Я и с камерой обращаюсь не хуже любого оператора. Только…

— Что — только?

— Только… пожалуйста… не убивайте меня?!

Валентина, став свидетелем этой сцены, крикнула:

— Какой же ты подонок, Сергинский. Ведь Вова из-за тебя же…

Исмаил-Хан поднял руку:

— Молчать всем! Натанджар? Жертва готова?

— Так точно, саиб!

Дольский лежал на камне со связанными сзади руками и ногами. Лежал молча. Собрав все силы, чтобы достойно принять смерть.

Исмаил-Хан извлек из-под пояса острый тесак, подошел к связанному оператору, схватил Володю за волосы, поднял голову, крикнув Сергинскому:

— Снимай!

Руководитель съемочной группы поднял камеру:

— Снимаю!

Исмаил-Хан, глядя в объектив, начал свое черное дело:

— Господин Туркин, видишь меня? Я тот, у кого твоя дочь. Узнаешь человека, которого я держу за волосы? Это коллега Валентины, оператор Дольский. Сейчас из-за твоей тупости и попытки играть со мной он умрет. И его смерть будет на твоей совести. Он мог бы жить, если бы не ты. Смотри, нефтяной магнат, внимательно смотри.