Ярмарка теней (сборник) - Михаил Емцев

Второв положил трубку и оглянулся. Директора в кабинете уже не было. Его кресло торжественно пустовало. Второв вышел в приемную и спросил секретаря:

— Нина Петровна, куда девался Алексей Кузьмин?

— Он пошел в обход института, по лабораториям, а потом в президиум. Сегодня его больше не будет.

Второв махнул рукой и пошел прочь из слишком гостеприимного кабинета директора.

— Знаешь, я уже совсем было хотел отказаться от лаборатории Кузовкина, но ты своим сообщением выбил меня из колеи. В чем дело? Как погибла эта женщина?

Второв сидел в кабинете Филиппа. Тот крикнул секретарше:

— Никого не пускать! Телефон только с Москвой и с областным прокурором!

Так им удалось отгородиться от внешнего мира, но ограда оказалась ненадежной. Она, как тонкая пленка, пульсировала и прогибалась под тревожными толчками, исходившими извне. Филипп был бледен и деловит.

— Ты не представляешь, что творится. Охрана вызвала меня около половины двенадцатого. Я спал в кабинете на диване. Здесь уже орудовали медики и эксперты из милиции. Звонил ночью тебе, но ты не отвечал: то ли дома не было, то ли крепко спал.

Второв покраснел. Он думал, что звонит Вероника, и притворился спящим, сунув голову под стопку подушек.

— Так что же это было? — спросил он.

— Эксперты полагают несчастный случай… или самоубийство. Я не знаю, что и думать. Рита оказалась на высоковольтных контактах, по которым поступает питание на нашу кварк-нейтринную пушку.

— Там что, нет ограждения?

— Да боже мой, конечно, есть! Вертикальные сетки. Впечатление такое, будто она подпрыгнула и упала туда. Причем упала спиной. Эксперт говорит, что ее что-то отбросило и она перелетела через ограду.

Второв помолчал и спросил:

— У нее нет мужа?

— Нет… Она была очень способная. Я прямо теряюсь, с кем ты там теперь будешь работать.

— А Недельский?

— Э, классификатор! Да и характерец не дай бог.

— Она что, работала одна?

— Вот в том-то и беда, что одна. За это с меня сейчас шкуру снимают. У нас нельзя, чтобы вечером меньше двух человек оставалось. Но Рита работник опытный и проверенный. Сама инструкции по технике безопасности составляла. И вот надо же… — Филипп сокрушенно покачал головой.

Он прошелся по кабинету, выглянул в окно, словно там, в темном ароматном лесу, прятался ответ на мучившую его тревогу. Но лес только сочувственно прошумел, покивал ветвями и верхушками сосен и затих. Филипп отвернулся от окна, вздохнул.

— Ты понимаешь, Саша, не нравится мне это дело. И неважно, самоубийство здесь или действительно несчастный случай. Дело в другом, в обстановке. Сама атмосфера эта… — Он покрутил пальцами в воздухе, показывая, насколько ему не нравится атмосфера института.

Второв внимательно слушал. Филипп вызывал в нем сочувствие.

— Ты понимаешь, Саша, я плохо знаю наш институт. Я постоянно в командировках, на заводах, на селе. Мое дело — внедрение. Я и Кузовкина плохо знал, то есть, в общем-то, знал, но так же, как твоего Кузьмича. Когда Кузовкин погиб…

— Я знаю…

— Хорошо, но учти: он погиб в той же комнате, что и Рита. Причем она же тогда экспериментировала с ним. Чудом осталась жива. Взрыв был такой, что всю комнату разнесло, пожар — и от Кузовкина почти ничего не осталось, одна пыль. Это, между прочим, тоже очень подозрительно: от него — пыль, а она целехонька.

— Ночью тоже был взрыв?

— Нет, сейчас взрыва не было. Просто Рита попала под высокий вольтаж… обуглилась… страшная картина.

Второв с интересом взглянул на Филиппа.

"Детектив какой-то получается, — подумал он. — И зачем только я сюда ввязался!"

— Они ставили какие-то эксперименты?

— Да, конечно, — ответил Филипп.

— Наверное, опасные?

— А вот на это могут ответить только они сами.

— Но Рита после смерти Кузовкина давала показания? Или этим никто не интересовался?

— Конечно, давала! И неоднократно. Объяснение простое — взорвалась нейтринная пушка. Вернее, даже не вся пушка, а узел фокусировки. Ты знаешь, там развиваются высокие температуры, и его приходится охлаждать… Одним словом, установить точную причину не удалось. Риту оставили в покое. С тех пор ее считали слегка не в себе. То ли на почве контузии от взрыва, то ли она так была потрясена гибелью Кузовкина, что это вызвало, так сказать, тихое помешательство…

Филипп возбужденно прошелся по комнате.

— Ты пойми меня правильно, Саша. Я просто не могу заниматься всеми этими вопросами. Я чувствую — здесь какая-то тайна, может быть даже драма, но не могу же я заниматься всем на свете! Я определенно чувствую, я даже уверен, что Кузовкин ставил совместно с Ритой какие-то очень опасные опыты, за что и поплатился жизнью. Риту, очевидно, это страшно травмировало. Но что, как, почему — я не могу разобраться…

— Прости, я перебиваю. Что представлял собой Кузовкин как ученый?

Филипп задумался.

— Как тебе сказать… Бесспорно, человек талантливый. Академик как-никак! С оригинальным мышлением… Его научное кредо сводилось к прославлению эклектического метода в науке. Он считал, что время чистых наук кончилось, и даже… время наук, возникающих на стыке, всех этих биофизик, химических физик, биохимий и так далее, тоже кончилось. Он говорил, что природа эклектична по своей сути и подход к ее изучению должен быть эклектичным. Отсюда появление таких его работ, как "Симфонический принцип митоза",[2] "Психология макромолекул живой ткани", "Революционное и эволюционное учение о генах"… Ну, да ты знаешь. Эти работы здорово нашумели. Сначала как анекдот, потом их стали цитировать.

— Особой популярностью они, кажется, не пользовались, — вставил Второв. — Над ними посмеивались…

— По-разному бывало, — уклончиво сказал Филипп. — У Кузовкина было немало сторонников и даже последователей. Но… самое главное, что покойный академик не оставил цельного учения. Его блистательные идеи изложены в статьях, выступлениях, докладах. Но ни одного фундаментального труда. Поэтому учение Кузовкина часто воспринимается в юмористической форме. Особенно, говорят, академик чудил последнее время. Сам я в институте бывал редко, я уже говорил тебе, но мне рассказывали про старика потрясающие вещи. Однажды на защите какой-то диссертации он занялся проверкой цифрового материала, прологарифмировал около сотни пятизначных цифр и нашел ошибку. Причем логарифмы он брал по памяти и ни разу не ошибся. Представляешь?

— Чудовищно! Просто не верится. Феномен. — Второв опять вспомнил вдруг «Арлтон» и свое знакомство с Артуром. Тот тоже обладал великолепной, до патологии, памятью! Чертовщина какая-то! Получалось, что все в мире не просто взаимосвязано и взаимообусловлено.