Грань бессмертия (сборник) - Кшиштоф Борунь

— Значит, что-то вроде протеза мозга? — воскликнул я, не скрывая изумления.

Улыбка удовлетворения на мгновение появилась па лице Боннара.

— И да и нет… — ответил он, присаживаясь на краешек стола. — С психологической точки зрения — да! Личность перенесена на нейродинную структуру. Правда, должен предупредить, что эта процедура весьма сложна и ей сопутствуют серьезные психические нарушения, особенно сразу после подключения нейродинных отводов, а также на последнем этапе — после разрыва связи со стволом мозга. Впрочем, перемещенная личность не является точной копией старой. Существуют значительные пробелы в памяти, появляются новые свойства… Но сознание собственного существования и непрерывность психической жизни остается. А это самое главное.

— И все-таки это протез! Может быть, еще не совершенный, но наверняка протез мозга, — все больше воодушевлялся я. — Вероятно, вскоре можно будет заменять большие участки мозга.

— Увы, нет, — вздохнув, ответил профессор. — Как я уже говорил, метаболизм нейродина совершенно отличается от белкового. Поддержание его требует сложнейшей аппаратуры. Преградой, абсолютно исключающей возможность протезирования, является то, что нейродин может в широкой области принять на себя функции мозга лишь тогда, когда его сложность, а стало быть и масса будет достаточно велика. Для протезирования человеческого мозга минимальную, можно сказать критическую, сложность мы получаем тогда, когда количество вещества, взятого для эксперимента, имеет объем около полутора кубических метров, то есть почти в четырнадцать раз больше, чем объем человеческого тела. К сожалению, мы не можем носить нейродинный мозг в собственном черепе…

— Но это все равно настолько удивительно, что трудно вообще освоиться с подобной мыслью.

— Да, любезный мой адвокат, — прервал меня Боннар. — Вы собирались устроить мне процесс, обвиняя в убийстве Хозе Браго… Хозе был безнадежно болен, обречен на смерть. Новообразование в мозге… Понимаете? Я спас его личность. Его душу, если воспользоваться твоей формулировкой, Эст. Более того, я дал ему шанс на бессмертие. То, чего не в состоянии до сих пор дать никто ни на земле, ни на небе…

Я с удивлением глядел на Боннара, понимая, что в этот момент увидел еще одно его лицо, скрываемое до сих пор.

Я перевел взгляд на Альберди, но он, видимо, был настолько ошеломлен услышанным, что не пытался даже отразить нападение.

Боннар замолчал. Теперь он стоял перед нами выпрямившись, отчего казался еще выше. Очевидно, впечатление, которое он произвел на нас, доставляло ему громадное удовольствие.

Священник беспокойно шевельнулся и украдкой взглянул на интерком. Профессор заметил это, подошел к столу и щелкнул одним из переключателей, помещенных на стенке динамика.

— Хозе! У нас гости! — бросил он в микрофон, словно на конце провода кто-то ждал вызова.

— Кто? — послышалось из динамика удивительно медленно произнесенное слово.

— Эст Альберди и адвокат, о котором тебе говорила сеньорина Дали. Твоя бывшая жена ждет в холле.

Некоторое время царила тишина.

— Хочешь, чтобы я с нею поговорил?

Голос был низкий, приятный, только как бы чрезмерно четко и правильно выговаривающий отдельные слова.

— Это зависит от тебя… — сказал Боннар в интерком.

Опять наступила тишина. В этот момент я подумал, а не чудовищный ли это блеф, рассчитанный на то, чтобы ввести в заблуждение меня, а вместе со мной и противников Боннара. Может быть, таким образом Боннар хочет вызвать замешательство и ослабить впечатление, которое произвело на общественное мнение открытие профессора Гомеца, или хотя бы выгадать время? Однако какова была во всем этом роль Катарины?

— Хорошо! — опять послышался голос из интеркома. — Я поговорю с ней. Позже. Сейчас оставьте меня одного с Эстебано.

Священник словно загипнотизированный смотрел на ящичек интеркома.

— Пойдемте, — шепотом обратился ко мне профессор. — Я вам кое-что покажу…

XIII

После ярко освещенного кабинета коридор казался погруженным во тьму. Профессор прикрыл дверь. Неспеша достав из кармана халата длинный плоский портсигар, он предложил мне сигарету.

— Я привык курить в коридоре, — заметил Боннар, поднося мне огонь. — Нейродин не переносит дыма… Впрочем, пройдемте в архив. Вы увидите интересные документы — первые рукописи, а точнее, «мозгописи» Браго.

— Должен признаться, я совершенно ошеломлен и не могу понять только одного: почему это открытие держится в тайне?

— Думаю, вам еще многое придется понять, — съязвил Боннар. — Прежде всего отдаете ли вы себе отчет в том, что в перспективе означает преодоление человеком границы бессмертия? Сколько иллюзорных надежд было бы связано с нашими опытами? Вообразите, что произойдет, когда известие об этом, вдобавок раздутое и искаженное безответственной прессой и радио, облетит мир. Человечество еще не подготовлено к принятию этого дара науки. Даже трудно предвидеть общественные последствия по трясения, которое вызовет сообщение, что человек не обязательно должен умирать… Мы до сих пор не знаем, что представляет собой дар бессмертия: благодеяние или проклятие. Вы читали «Грань бессмертия»? Можете вы сказать, что это писал счастливый человек? Право на бессмертие вовсе не равнозначно праву на вечное счастье… На протяжении эксперимента я все яснее ощущаю, что моя работа — только погоня за тенью. Мы прикладываем массу усилий, чтобы дать Браго… лишь иллюзию счастья.

Мы медленно шли по длинному, широкому коридору, я слушал Боннара и начинал понимать, что, пожалуй, только теперь под маской сухости и иронии впервые вижу истинное лицо этого человека. Какой же он в действительности? Еще минуту назад он казался мне бескомпромиссным, бесчувственным стратегом в игре с Природой и людьми, воплощением гордости и самонадеянности, сверхверы во всесилие той Науки, которой служит. А сейчас…

— Хозе Браго, как и любой из нас, продукт мира, в котором он жил и в котором существует по сей день, — спустя немного заговорил профессор. — Это всего лишь человек, полный забот, желаний и опасений. Вас удивляет, наверное, почему, стремясь сохранить эксперимент в тайне, мы рискнули опубликовать произведения Браго под его собственным именем? Совсем не для того, чтобы удивить мир. Просто Браго, в течение, многих лет непонимаемый людьми, недооцениваемый критиками, с трудом отвоевавший право говорить с помощью своих произведений, тосковал по славе, признанию. Это очень по-человечески. Надо его понять. Неужели мы могли лишить его этого права, лишить возможности быть свидетелем заслуженного триумфа? Конечно, это было связано с серьезным риском, но другого выхода я не видел.