Дитя заката - Вирджиния Эндрюс

– К сожалению, да.

– Но ты не знаешь, что было с Лаурой, она чуть не покончила с собой.

– Мне трудно понять ее и, думаю, вообще невозможно.

– Я знаю, – кивнул Бронсон, – дети никогда не поймут, почему родители отказываются от них. Может быть, ты откроешь когда-нибудь ее сердце для себя заново.

Я сжала губы и закрыла глаза, пытаясь успокоиться.

– Возможно, потому, что вы мужчина, что любите ее, вы можете вообще найти у нее сердце. Я же нет!

– Не думаю, что ты права. Может быть, еще шерри?

– Да, благодарю.

Бронсон протянул мне бокал, другой взял себе. Я дождалась, пока он сядет.

– Скажите, как много из всего этого знал Рэндольф.

– Лаура рассказала ему все, но он не хотел ее слушать, если он что-нибудь говорил, то эти слова скорее принадлежали миссис Катлер, чем ему. Я достаточно хорошо знал его и не мог не приписывать ему злых намерений. Им помыкали все, кто хотел, единственный его самостоятельный шаг – женитьба на Лауре, им-то мать его и попрекала впоследствии. Я не видел в нем мужчину, и он стал тем, чем он стал. Я не думаю, что это волновало миссис Катлер, ей нравилось управлять сыном.

– Но все-таки как он относился к моей матери?

– Как муж к жене, с которой он прожил уже тысячу лет. Я думаю, он долго бы искренне любил ее, если бы Лаура не прекратила с мужем всякую близость после того, как она была изнасилована его отцом.

– Прекратила всякую близость... – Свет истины начал разгораться у меня в голове. – Но тогда откуда... – я попыталась поприличней сформулировать, – ну, Клэр?

– Она моя дочь.

Мистер Бронсон откинулся в кресле и расслабился. Его лицо пылало, он опрокидывал один бокал шерри за другим и не мог остановиться. Его рассказ заставил меня о многом задуматься, сердце мое защемило, меня захлестнуло море эмоций, я ненавидела мать и жалела ее, я жалела Рэндольфа, но ненавидела его мягкотелость. Я думала о Бронсоне, человеке, который смог пронести свою любовь через всю жизнь, но отдавшем предпочтение чувству долга.

Сколько великого и сколько трагичного было заперто в памяти людей, державших в тайне события, терзавшие их сердца. Я не понимала, как мать со своим эгоизмом могла сделать жизнь Бронсона счастливой. А может, ее характер испортили унижения, вынесенные от бабушки Катлер?

– Извините, – сказала я, прерывая нескончаемый поток мыслей, – я лучше пойду домой.

– Конечно, мой шофер отвезет вас.

Образ Бронсона претерпел сильнейшее изменение в моем сознании, Клэр Сю – его дочь. Сейчас мне стало ясно, чьи знакомые черты я обнаружила на фамильном портрете его матери. Конечно, Клэр, и теперь понятно, почему она так не похожа на остальных Катлеров. Я почувствовала некоторое злорадство по этому поводу, ведь мы с ней такие разные. Как много ее претензий теперь стали необоснованными!

Какая ирония, рождение Клэр было таким же греховным, как и мое. Она могла бы за всю жизнь так и не узнать своих настоящих родителей. Но и я провела большую часть жизни с людьми, оказавшимися мне чужими. Для обеих нас понятие семьи было размытым.

Я не могла понять, почему была столь суха с Бронсоном. Проводив меня, он сказал: «Я надеюсь, что теперь мы сможем стать одной семьей». Я постаралась посмотреть на него мягче, но не смогла, для меня понятие семьи оставалось загадкой, оно было иллюзорным. Кто это – родители, братья и сестры, которых любишь ты и они отвечают взаимностью? Как это – когда все волнуются друг за друга, помнят дни рождения близких и радуются их успехам? Как это – когда возвращаешься домой на рождественские каникулы и видишь вокруг радостные, счастливые лица?

– Дон, – окликнул меня Бронсон, когда я уже подходила к автомобилю.

Я оглянулась и встретилась с его теплым взглядом.

– Дон, я надеюсь, ты найдешь в своем сердце место и для наших бед и радостей.

– Насколько смогу. Спасибо за то, что открыли мне правду и постарались найти мое понимание.

Он улыбнулся.

– Счастливого пути, – пожелал Бронсон.

– Доброй ночи. Обед был просто чудесен. Автомобиль тронулся. Когда я через некоторое время оглянулась, то увидела, что мистер Алькот все еще стоит на крыльце и смотрит мне вслед. Окна прекрасного дома ярко светились в темноте. И я подумала, что за ними может прекрасно ужиться дружная семья, беседующая по вечерам, вместе смотрящая телевизор или слушающая музыку. Дети вместе с родителями, то, чего по иронии судьбы была лишена гостиница Катлеров, где все жили за прозрачными стенами.

Да, мы жили вместе, но старались не замечать друг друга. Богатство и слава отдалили нас, было все, кроме теплоты и нежности. Знал ли Бронсон Алькот, насколько разнятся наши понятия семьи, что его ждет? Возможно, живя рядом с океаном и наблюдая за его седыми волнами, я стала чересчур меланхоличной? Мне казалось, что я забыла всю прежнюю жизнь и снова стала маленькой девочкой, ребенком, думающим, что прибегает домой к настоящей матери, и та брала на руки и выслушивала с вниманием и любовью. Я хотела оказаться перед входом в бедный коттедж и снова упасть в объятия мамы Лонгчэмп, которая покроет поцелуями мое лицо, волосы... Я закрывала глаза и ждала, что через секунду...

Но когда открывала их, то понимала, что мы живем в мире, где нет места чуду.

Когда мы подъехали к гостинице, мое сердце защемило, мне показалось, что я предала Джимми и Кристи, ожидающих меня здесь. Ведь они важнее всего для меня, важнее всего в этом холодном мире.

Отель был закрыт, многие постояльцы уже отдыхали в своих комнатах, лишь несколько из них сидели в холле и тихо переговаривались.

Кристи уже спала. Когда я вошла, она, не открывая глаз, подставила для поцелуя щеку. Через несколько минут в комнату вошел Джимми и спросил, что произошло у Бронсона.

Он слушал мой рассказ не прерывая, когда же я закончила, молча поцеловал меня в щеку.

– Это было ужасно, ужасно сидеть там и слушать откровения о близких людях, которых, оказывается, совершенно не знаешь.

– Наша жизнь не может быть сплошной сказкой.

– Возможно, мы сами сможем изменить ее.

– Только сами люди, – наставительно сказал Джимми, – могут изменить себя.

– Джимми, – я села к нему на колени, – я хочу, чтобы наш ребенок был всегда счастлив.

Он не ответил, я увидела под глазами большие черные круги, означающие, что Джимми в глубокой тоске.

– Что с тобой, Джимми, что случилось?

– Я получил вчера письмо от папы.

– Папы Лонгчэмпа? Почему ты не сказал? Что он пишет? Он приедет к нам?

Джимми молчал.

– Что случилось?!

– У Эдвины был выкидыш, я не хотел тебя расстраивать. Все уже прошло, но они так намучились.

– И поэтому ты боишься, что я забеременею?