Дорога в два конца - Василий Масловский

— А ему что за дело? — Алешка нахмурился. Под кирпичными плитами скул прокатились желваки.

— Ахлюстин с немцами в дружбе. Поддерживает новую власть. Он же в Лофицком мельницу ставит, а немцы собираются осенью хлеб сеять, и им трактора нужны будут. Я сам слышал, как они спрашивали у Раича про трактора.

— Подождут. Они где у тебя, магнето?

— Пять штук закопал под яблоней в саду, а три дома за печкой лежат.

— Те, что за печкой, закопай тоже.

Ребята, ходившие вместе с ними, ушли далеко вперед, о чем-то оживленно толковали. Володька посмотрел на них, потом на Алешку пытливо.

— Юрин Роман Алексеевич, секретарь райкома, о той стороны приходил. Не слыхал?

— Ты откуда знаешь? — встрепенулся Алешка. На сорочьем, пестром от обилия веснушек лице его вспыхнула и угасла улыбка обиды, задетого самолюбия. — Откуда знаешь? — переспросил. — Может, это неправда.

— Правда. — Черные девичьи глаза Володьки внимательно смотрели на Алешку. — Газеты и листовки приносил. У меня есть «Правда». Прихоронена. Вскорости должен еще придти.

Обида и зависть вновь кольнули в сердце Алешки.

— Так, может, с ним туда можно?

— Спрашивали. Нельзя, говорит. Делайте, говорит, свое дело на месте. Главное — обмолот хлебов не допустить.

— Может, пожечь хлеб в скирдах?

— Хлеб нужно застоговать и так оставить. Как обмолоту помешать — подумай. Роман Алексеевич так и сказал: «Хлеб — Алешкино дело». — Лихарев помолчал, потом тронул Алешку за рукав. — О нашем разговоре — ни-ни-ни. Ни одна душа.

— Об этом мог и не говорить, — обиделся Алешка, — «Правду» дай мне, сегодня же зайду.

В конце августа немцев в хуторе сменили итальянцы. Черномазые, подвижные, веселые, они разительно отличались от высокомерных, строгих и чопорных немцев. Немцы покидали тихий хуторок неохотно. Черноволосый последний вечер долго сидел у Казанцевых в сарае, вздыхал, цокал языком.

— Плехо, плехо! Шлехт! — И показывал пальцем на бархатные полотнища паутины по балкам, на дыры под застрехой сарая, на свой мундир. — Война плехо! Сталинград плехо! — Встал, сделал вид, что снимает мундир и бросает его под ноги, топчет, хлопнул ладонями себя в грудь. — Гамбург папо, матка, швестер… сестра, сестра. Гитлер капут! — И показал, как он идет домой. Заслышав шаги у порога, поспешно застегнул мундир. В дверь просунулся ефрейтор с воловьими глазами, сказал что-то, и они вместе вышли. На пороге чернявый оглянулся, грустно покачал головой и махнул рукой. — Сталинград…

Теперь немцы на хуторе стали бывать только наездами, если им что-нибудь требовалось.

Алешка был в токарном, когда у мастерских остановилось несколько машин и на них повыскакивали солдаты в черных мундирах с двумя серебряными змейками на петлицах. Алешка слышал про отборные войска СС, но видеть пока ни разу не доводилось.

— Петролеум! Петролеум! — резко жестикулируя руками, издали залопотал коренастый плотный унтер, сизо-багровый от жары, с муаровой ленточкой в петлице.

— Чего он хочет? — высунулся на шум из кузницы Ахлюстин.

— Ты якшаешься с ними — должен знать. — Галич, с утра крутившийся в мастерской, почесал желтую жидкую щетину на щеках и подбородке, сощурился на борта машин и маскировку, покрытые известковой пылью. — Откуда-то из-под Галиевки. Там мелу хватает. — Нырнул от греха подальше в темный закуток.

— Петролеум! Понимайт ду? — жестикулировал сизо-багровый унтер перед лицом Ахлюстина.

— Алешка!.. Момент, пан, момент! — Ахлюстин гнилозубо улыбнулся, прогнулся в спине от усердия. — Алешка, поговори с паном. Чего он хочет?

— Петролеум! Петролеум! — повернулся багровый немец к Алешке.

— Ему керосин нужен, — перевел Алешка Ахлюстину.

— Где ж он, у черта, тот петролеум? Якась же сатана и подонки выпустили из бака. — Ахлюстин спустил на нос круглые очки, глянул выразительно исподлобья на Алешку. — Скаты, шестерни от токарного станка, магнето куда подевались?

— А что вы меня спрашиваете? — шепотом сквозь зубы ответил Алешка. — У вас в курятнике три бочки керосина по двести литров закопаны. Откуда он?

— Ох, сукин сын, и падкий ты до брехни. Комендант давно по тебе плачет…

— Командант зукин зын? Командант зукин зын? — побагровел до синевы унтер. Пухлые надбровья и верхушки скул сблизились, утопили маленькие свиные глазки. Не размахиваясь, унтер ткнул Ахлюстина кулаком в живот. Тот икнул, переломился, упал седой головой вперед. Немец брезгливо отступил назад, ударил кованым сапогом в эту голову, бок, живот. Кузнец при каждом ударе сипло вскрикивал, дергался. — Командант — зукин зын! Сволош! — ревел расходившийся немец. — Где старост?

Немцы с машины зашли в холодок, расселись на верстаках, курили, равнодушно наблюдали, как управляется их старший.

Вадим Алексеевич прибежал сам. Он уже успел привыкнуть, что всякое появление немцев требует его присутствия. Холеный, длинный, сутулый, в сером шевиотовом костюме, белой рубахе и галстуке, Вадим Алексеевич обычно производил впечатление на немцев, которые, видимо, ожидали видеть старосту в окладе смоляной бороды и смазных сапогах.

— Что случилось? — Раич скосил глаз на корчившегося на полу у кладовой будто в коликах Ахлюстина, потом на коротконогого багрового немца. Правая щека Раича запрыгала в нервном тике. — Чего они хотят?

— Им нужен керосин.

— Керозин! Керозин! Унд тракто́р! — подхватил немец и показал на разбросанный и уже успевший покрыться краснотой ржавчины трактор в мастерской.

— Нейн керосин, — хмуро сказал Раич.

— Керозин унд тракто́р десят минут здес. — Немец ощерил мелкие зубы, постучал грязным ногтем по решетке часов на запястье, отошел к своим. — Десят минут. — Он обернулся и постучал еще раз по часам.

— Нужно что-нибудь сделать, Алеша.

Алешка не выдержал просительно-жалобного взгляда бухгалтера, опустил глаза. На шум стали собираться люди.

— Вы же сами знаете, Вадим Алексеевич, что горючего ни капли, а трактора раскулачены вчистую.

— Они этого не поймут, Алеша.

От свистящего просительного шепота в душе Алешки незнакомо и болезненно перевернулось что-то. «А ить мы с его сыном совсем недавно гуляли, спорили. Друзьями были…» Алешка поднял взгляд — больные, одинокие, тоскливые глаза бухгалтера налиты слезами. В них проступало что-то пронзительно беспомощное и по-человечески простое.

— Не знаю, Вадим Алексеевич. Сведите их к бакам. Нехай сами убедятся.

Углы губ Раича дернулись. Он понимающе хмыкнул, ссутулился еще больше. Вокруг баков земля на много метров, как блин промасленный, сочится керосином. Немцев нельзя туда вести.

Немец проговорил что-то своим, подошел к Раичу, раскорячил толстые ноги, сунул к его носу часы.

Раич решительно поджал губы, подобрался, готовый ко всему.

— Нейн керосин.

— Ты болшевик, не старост! — Унтер брезгливо покривился, изловчась, коротким ударом, как и Ахлюстина, ткнул Раича в живот, потом в зубы. Раич деревянно стукнулся затылком о косяк, оступился и упал через порожки в кузницу на кучу угля. На дряблую в клеточках морщин шею изо рта сгустками побежала рудая кровь.

Коротышка-унтер постоял, набычившись и подрагивая ляжками, ткнул Лихарева пальцем в грудь.

— Тракторыст?

— Нейн, нейн, пан, — испуганно отшатнулся Володька.

— Тракторист, тракторист! — Ахлюстин успел умыться из кадки, где калили железо и замачивали клещи, стоял у наковальни с молотком на ней и разминал пальцами шишку на лбу. — Тракторист он. — И для верности пнул Володьку в спину, подталкивая к немцу. Тот рванул Володьку за плечо, толкнул к машинам.

Трактористы, комбайнеры подождали, пока немцы толчками загнали Лихарева в кузов машины и развернулись, разошлись ворча.

— Зачем же парня губите? — спросил Алешка Ахлюстина.

— А ты как думал?! — Безбровое, с выгоревшими красными веками лицо Ахлюстина озлобленно ощетинилось. — Властя́ обманывать?.. Подожди, и до тебя доберутся.

— Это еще посмотрим, — тихо пообещал Алешка. — Вы и про скаты не забывайте, какие немцы спрашивали, а вы их в Лофицкое сплавить успели.

Сухие, синеватые от угля, изморщиненные щеки Ахлюстина затряслись. Алешка бросил клещи в кадку, где только что мылся Ахлюстин, вышел на солнце.

Немцы коротко переговаривались между собой, курили. Чаще других упоминали Богучар, Миллерово. «Если вздумают гнать туда, пусть на месте убивают, не поеду», — слушая немцев, решил Володька.

У спуска в Лофицкую балку грузовик остановился. На обочине стояли ХТЗ и тяжелая, крытая брезентом машина с антеннами. Возле нее валялись полосатые арбузные корки. Над ними роились мухи. Ив машины с антеннами выглянул белобрысый ефрейтор. Он усмехнулся, показал на подсолнухи. Из зарослей лебеды и донника торчали ноги в больших солдатских ботинках. Воробей потрошил созревшую шляпку подсолнуха, и желтая пыльца осыпалась прямо на ботинки.