Симуляция - Владимир Ефимов

– Да может ничего и не станет, – возражает Чирок, впрочем без особой уверенности. И продолжает уже спокойнее, – Док, но ведь другого выхода нет. Это единственный способ противостоять Герберту. Я вообще удивляюсь, как он нас до сих пор не вычислил, с его-то способностями!

– Именно потому, что это единственный верный путь, наш друг будет там ждать особенно терпеливо… Кишкой чую!

Эти разговоры повторяются каждый раз, когда мы отправляемся пройтись на юго-восточный угол.

* * *

Я сижу на работе. За неделю мне здесь платят сумму, за которую я раньше и с дивана не встал бы. Но времена меняются.

Делать мне нечего. Если до полуночи не приедет экспедитор с документами, то я так и просижу весь вечер, глядя в монитор и раскладывая виртуальный пасьянс. Косынка, он же Гильотина, или просто Солитер. Монитор древний, еще с лучевой трубкой. Пасьянс самый совершенный и увлекательный из тех, что придумало человечество. Во всяком случае, из тех двух десятков пасьянсов, что известны мне. Его нехитрые правила можно легко приспособить к любой колоде, и он остается таким же заманчивым и непредсказуемым. То сходится с первого раза, то водит тебя за нос часами.

С тех пор, как я столкнулся с клубом тузов, мне трудно бесстрастно смотреть на карты. Многие из них обрели для меня лица и судьбы. Мне представляется, что туз бубен – это барон Засс, которого козырная партитура сделала совершенным гипнотизером. Он движется по странам и континентам, не покидая своей Фарфоровой Башни на вершине шагающего города. Он сам себя заключил туда и пребывает в окружении марионеток, утративших волю по его приказу, предаваясь всем мыслимым порокам. Долго ли продлится его уединение? Сгинет ли он в своем невидимом дворце, или пресыщение заставит его выйти на поиски новых побед? Что он тогда принесет человечеству?

Пиковый туз для меня это Герберт Иноэ, человек-компьютер, загнавший нас в трущобы. Он ищет меня, чтобы уничтожить, поскольку мне известна формула его власти, его сущности, его бытия. Он не сможет спать спокойно, пока не узнает наверняка, что я мертв и не передал никому его секрета. Я не смогу выйти из подполья, пока в мире действует Герберт или его преемник.

Король пик – Марк Келнер, бессменный секретарь Герберта. Дама пик – юная Агнесс, его наложница и полигон для программаторских экзерсисов. Вся пиковая масть – его агенты, солдаты, эмиссары. Их пики нацелены на меня и только ждут моей оплошности, чтобы вонзиться в тело и душу.

Золотое правило – у кого золото, тот и устанавливает правила. [38]

Последнее время имя Герберта Иноэ стало опять мелькать в прессе. Это скрытая реклама. Герберт расширяет клиентуру. Ему надо больше денег, чтобы оплачивать охоту на меня.

Трефовый туз – загадочный герр Блиц. Жаль, я не видел его в деле. Хотя, говорят, в деле он движется так быстро, что даже на мониторах следящих систем остаются лишь размытые пятна.

Место червового туза пока свободно. Я пока сталкивался лишь с тремя козырями. Все остальное – слухи. К слухам я теперь прислушиваюсь внимательно.

Рассказывали о парне с такой точностью движений, что он мог воткнуть отравленную иглу в сонную артерию прохожего броском из проезжающей мимо машины.

Рассказывали о куртизанке, чарам которой не мог противостоять никто и ни при каких обстоятельствах.

Рассказывали о снайпере, который стрелял из обычной снайперской винтовки с трех километров и поражал свои цели специальными пулями. То ли отравленными, то ли разрывными. Обычные пули на таком расстоянии теряют убойную силу.

Рассказывали о тузе по прозвищу Телескоп, зрение которого было настолько острым, что многократно превосходило все известные приборы и по увеличению и по широте угла охвата. Говорили, что он снимал комнаты в небоскребах и зарабатывал мелким шантажом.

Многое рассказывали, Город богат фольклором.

Для меня все они, реальные и придуманные, символизировались тузом червей. Припиши перед сердечком червы "Я", а после сердечка можешь писать что угодно.

Если проблему нельзя решить – ее следует проигнорировать. [38]

Впрочем, пока я мог складывать свой пасьянс спокойно. Никого из них здесь не было. Строго говоря, и карт-то тоже не было. Был лишь узор из крохотных точек, высвеченный на оборотной стороне толстого стекла пучками электронов. Этот узор вел себя как колода карт, но самих карт не было и в помине.

Поддавшись внезапному импульсу я встал, обошел свой рабочий стол и заглянул сквозь решетку вентиляции сзади монитора. Там было темно. Что я рассчитывал увидеть? Крошечный стол зеленого сукна и невидимого крупье над ним?

Итак, на самом деле никаких карт нет. Ни тузов, ни шестерок. Что это нам дает? Есть четыре вещи, в реальности которых я готов усомниться в любой момент: время, вселенная, Бог и я сам. Но сомневаться в реальности врага, пока он жив… Боюсь, это не самый безопасный путь.

* * *

Когда у меня выдавался свободный вечер, я, обычно, ходил к костру колдунов. Там собирались презабавные личности, с которыми можно было потрепаться на отвлеченные темы. В каждой тусовке есть не в меру коммуникабельные типы, благодаря которым чужаки, вроде меня, могут себя почувствовать не столь одиноко. Здесь тоже обнаружился один такой, его все звали Сократ, видимо из-за лысины и страсти к заумным разговорам. На все темы он рассуждал авторитетно и непререкаемо, и никогда не забывал невзначай упомянуть, что сам он не только теоретик, но и выдающийся практик – лучший во всем Блоке экстрасенс, каббалист, одитор, психотерапевт, авгур, тренер и гуру. Это как-то само собой вытекало из его комментариев к рассказам о достижениях обитателей северо-западного угла. А эти достижения были основной темой разговоров у костерка.

Именно там я услышал про доктора Борского, действительно в прошлом ни то врача, ни то фармацевта. К нему два-три раза в неделю заходили клиенты из приличной публики, как рассказал Сократ, за неким эликсиром обладавшим чудодейственной оздоравливающей силой. Из-за этого зелья, грозившего пустить по миру всю медицину, доктор, вроде бы, и потерял работу. От Сократа же я узнал, что главный доход доктору Борскому, тем не менее, приносили яды, которых он умел приготовлять четыре вида, все с разным действием но все надежные и трудно обнаружимые.

Истории многих визитов у костра загадочным образом становились известны. Досужие наблюдатели легко могли сложить два и два, если, например, к доктору заходил какой-нибудь красавчик из известной семьи, а через пару недель газеты сообщали, что его богатый дядюшка преставился от инфаркта. Из Блока слухи вряд ли выходили, да и привирали сплетники не меньше чем впятеро, так что опасности в этих разговорах практически не было. Так, развлечение, пища для ума.

Здесь же я узнал про исключительные достижения сутенера Жеки, приходившего на магический сеанс к ведунье, или, как ее чаще здесь называли, жрице. Ему мешал в работе недостаток мужской силы, после сеанса же он стал таким гигантом, что слух о нем пошел по всему предместью. Результат был настолько реален и очевиден, что даже вызывал у Сократа некоторое недоумение. Он настолько привык представлять в качестве результата тонкие и неощутимые материи, вроде уверенности в себе или отношения к жизни, что, рассказывая о реальном выходе, не мог найти подходящих выражений. Похоже, ему все время хотелось сказать что-то вроде: "До сих пор я врал, а теперь не вру".

Чарли Нуара я видел своими глазами, и даже перекинулся с ним парой слов. Я понял, что это менеджер весьма высокого уровня, хотя и не референт министра, как меня позже уверял Сократ. Тогда же я услышал историю Марьям, но никаких подробностей не добился. Кого я не спрашивал о ее болезни, все, как сговорившись, отвечали, "Может, простудилась…"

* * *Лучше стремиться к личному баяну, чем к всеобщей гармонии. [38]

Сократ любил рассуждать на отвлеченные темы и красивое умственное построение ценил дороже золота. Впрочем, золота у него отродясь не водилось, а экзотических идей пара-тройка все же была. Именно он заразил меня идей об иллюзорности времени. Не то чтобы я не слышал ее раньше, или слова его были уж очень ярки… Видимо, все дело было в том, что я успел повидать Блица, туза, жившего в своем собственном времени и потому безнадежно одинокого. Вспоминая его дикую фигуру, замершую в инвалидном кресле, я был близок к тому, чтобы поверить и в попятное время и в его слоистость или нелинейность.

Но любимым предметом рассуждений у Сократа были мифы, табу и запретные темы. Он их находил и в истории, и в культуре, и в науке – везде. Его послушать, так вся наша жизнь была клеткой из легенд и недомолвок, и все мы тратили большую часть жизни на укрепление ее прутьев.

– Вот ты, Рик, как думаешь, почему мы никогда не говорим на тему рождения?