Алгорифма - Хорхе Борхес

Как бога превозмочь? — в украинском языке слово «бог» может означать «чёрт». Эта энантиосемия восходит к сну Иакова, во время которого он боролся с Ангелом, давшим ему имя «Израиль»: «И сказал, отныне имя тебе будет не Иаков, а Израиль; ибо ты боролся с Богом, и человеков одолевать будешь» (Бытие, 32,28). Собственно, этому богоборчеству и посвящена поэма Борхеса о бессоннице.

Мужскую назови деть в честь Хорхе — вот как нужно ясновидеть! — если вы действительно хотите срифмовать слово «видеть» в сонете, то составная рифма «назови деть» неизбежна. Борхес умер, когда мой сын ещё не родился — в 1986 году. Но он не только предсказал (через рифму!), что у меня родится сын, но и что я назову его Юрием (по-испански «Jorge»).

Ген куда в крови деть? — Я сильно подозреваю, что мой род по матери (её девичья фамилия — Обухова — является, между прочим, анаграммой имени «Бог») тоже продукт своеобразной евгеники. Нет ничего удивительного в том, что и от Степана Разина и от Емельяна Пугачева в русском народе осталось потомство. Нет, поэтому, ничего невозможного в допущении, что женщина, рождающая Вадима, имеет своими предками обоих знаменитых бунтовщиков. Ведь матушка Сатаны должна иметь и соответствующее родословие! Если это возможно и если в этом была роковая необходимость, значит так оно и есть. Я бы на месте Автора так всё и устроил. Но Бог любит троицу. Течёт в моих венах ещё и кровь протопопа Аввакума, тоже оставившего по себе немалое потомство (смотри седьмой сонет поэмы Борхеса «Вчера»). Насколько мне известно, мои предки по матери происходили из раскольников.

Но вол погонщика остроконечной палки не слушается больше — у Арсения Тарковского есть реминисценция этого стиха Борхеса:

Меркнет зрение — сила моя,Два незримых алмазных копья;Глохнет слух, полный давнего громаИ дыхания отчего дома;

Жёстких мышц ослабели узлы,Как на пашне седые волы;И не светятся больше ночамиДва крыла у меня за плечами.

Биб-ли-о-те-ки! — Знаменитый рассказ Борхеса «Вавилонская библиотека» содержит в себе сонет:

Вавилонская библиотекаНочью светится, словно аптека,Ведь читателям книги нужны,А без них проживи в темноте-ка!

И читать мы, как плавать, должныПо морям — прочие не важныВсе дела здесь и до дней истекаС книгами мы должны быть дружны.

Иоанна прозвали «Предтека»,Потому что он гений хайтека —Шестигранники сопряжены

В бесконечные звенья… Всё. Тека.Всюду книгами окруженыДщери Матки — премудрой Жены…

Ну что, узнали в Георгии Лукиче Градове Иоанна Предтечу? Вот от него-то я в качестве сатира Иисуса и принял крещение в оны дни при Иордане.

И к имени, которым одарён… — Борхес перифразирует латинскую поговорку nomen omen (имя судьбоносно).

РЕЧЬ

Бонаж — (франц.) прекрасный возраст.

Менаж — (франц.) хозяйство.

Монорифмическая строфа, выходящая за канон о 14-ти стихов, именуема мною гиперсонетом. Когда я говорю, что алгорифма — это алгоритм, то следует сразу оговориться, что определяющий его набор правил не является ни конечным (игру можно расширять за счёт введения новых правил), ни всегда жестко, «механически» детерминированным. Благодаря равноценности в процессе выбора он может свободным в одних случаях, а благодаря неравноценности — жестко предопределённым и несвободным в других, причём общего правила здесь нет, но в каждом конкретном случае всё происходит по-своему. Речь идёт об алгоритме игры, а не алгоритме решения механических задач, хотя иное версификационное решение бывает на него очень похоже. Будучи скованным рифмой и размером, я тем не менее всегда свободен так повернуть сюжет, как захочу в качестве соавтора. Аппарат сонета иногда смахивает на гиперболоид инженера Гарина — тот, кто попал под его смертоносный луч, сгорает как магний, а кто под несмертоносный — прославляется как герой. Конечно, история любви, о которой речь идёт в сонете — это выдумка не Борхеса, а Вадима Алексеева. Она продолжает тему «волк и овчарка», начатую в сборнике «Сонеты к Ренате», так что Борхес никак не мог предполагать такое продолжение своих зачинов. Я, следовательно, не расшифровал замысел Борхеса, а заменил его своими фантазиями. Согласен и не согласен, потому что Борхес и я — одна и та же личность. Имею ли я авторское право выбрать, какое из чтений в данном случае предпочтительно? Можно рассуждать и так: Борхес, чьё тело теперь стало информационным, пребывая в Логосе, зная прошлое и будущее, так организовывает события моей биографии, чтобы обеспечить возможность предлагаемого здесь чтения. Такое рассуждение было бы очень в духе Х.Л.Б. и его не следовало бы сразу отбрасывать, но лучше сделай из данного артефакта, читатель, тему для медитации. Если, всё-таки, и эти доводы окажутся неубедительными, то я рассею сомнения скептика в первичности данного сонета по отношению к вставной новелле «волк и овчарка» дедукцией, если и не такой строгой, как при доказательстве теоремы, то достаточной и настолько строгой, насколько это необходимо, чтобы убедить, к примеру, судью и прокурора в виновности подсудимого или, наоброт (что ещё труднее) — в его невиновности. Допустим, данный гиперсонет первичен. Для того, чтобы я его прочёл, Борхес организовывает в моём раннем детстве сцену со снятием с неба луны так, чтобы мне она запомнилась на всю жизнь. Затем мне показывают Ренату Литвинову в сцене, которую я описал в предисловии к сборнику «Сонеты к Ренате». Ренаточка при этом воплотила своей игрой ещё и строку Бодлера: «А актрисы твои, что поют как сирены!», так что смысл в организации мною этого просмотра был двойной. При этом те, кто его устроил, прекрасно знали мои предпочтения, то есть, какие женщины мне нравятся, и Ренату выбрали ещё и по этому критерию. Всё сделано было для того, чтобы я заглянул в её имя и весело рассмеялся, потому что в имени «Рената Литвинова»: АВИЛМНОРТУХЫ — содержится анаграмма: «Ахмет! На луну на минарет!». Но если я хоть один раз заглянул в это имя, то вероятность того, что я загляну в него ещё раз, сразу становится высокой. Это следовало ожидать. Так оно и произошло. И что же я обнаруживаю? Зачин сонета:

Милая Рената! Ой ли невиновнаТы в (…) травле автора романа…

Я задаю читателю вопрос: какое слово здесь наиболее вероятно вместо многоточия, взятого в скобки? Уверяю вас, что большинство экспертов (хорошо, поставьте эксперимент!) скажет: «собачьей». Вот вам и сюжет для вставной новеллы «волк и овчарка». Если к сказанному добавить, что напротив моего дома в детском садике ночами выл сторожевой полуволк-полупёс, так что я даже беседовал с хозяином волчка-опсеха, то факт можно считать доказанным: данный гиперсонет первичен по отношению к событиям моей биографии.

Оксюморон: воя по-волчьи, я блею как ягнёнок. И этот редкий троп позволяет к тому же зарифмовать небо, что всякий раз событие для русской поэзии. В форме небе оно рифмуется алгорифмически только с формой мне «бе!», а поробуйте, придумайте контекст, в котором данное созвучие рифмовалось бы естественно. Теперь зададимся вопросом: что первично, этот сонет или мой рассказ о том, как я в детстве пытался взять с неба луну (смотри автобиографическую повесть «Денница»)? Не исключено, что первичен данный сонет, а события биографии — его следствия. Если бы я был автором романа, я легко мог бы осуществить подобное причинно-следственное qoiproquo. Но если даже человек на это способен, творя свою вселенную в романе, то тем более способен Бог, сотворивший человека по Своему образу и подобию. Так что никакой наглости в подобном утверждении нет. Рифма небе-мне «бе!» первопричина событий прошлого, ибо она, так и порождаемый ею контекст словесного ряда, находится вне времени или, что одно и то же, сразу во всех временах. Мы по привычке считаем, что события настоящего целиком и полностью предопределены событиями прошлого, а вот автор романа, который сначала придумывает его концовку, а потом всё остальное, так не считает. В онтогенезе романа концовка иногда является причиной поступков героя в начале повествования. С тем, что ещё не произошедшие события будущего с равным успехом могут влиять на осуществляемое настоящее, наш опыт просто пока не сталкивался (или почти не сталкивался — смотри интересные рассуждения на эту тему Павла Флоренского, во-первых и Генриха фон Вригта, во-вторых). А я с убеждённостью свидетельствую, что новеллу о волке и овчарке из «Сонетов к Ренате» с таким же успехом породила данная рифма, с каким она породила контекст строфы, в которой представлена. Просто в первом случае я ещё не отдавал себе в этом отчёта, а теперь отдаю.