Алгорифма - Хорхе Борхес

Хорхе Луис Борхес

Алгорифма

ФИГУРА УМОЛЧАНИЯ

Внимательно читая Борхеса, я не нашёл у него ни одного упоминания о России или СССР, при этом весь остальной земной шар так или иначе представлен в его прозе и поэзии. Впору бы печально вздохнуть, но печалиться рано. Вдруг это — фигура умолчания? С этой фигурой мы имеем дело не где-нибудь, а в самой Библии. Из древних народов лишь славяне в ней ни разу не вспомянуты, как будто их в то время и не было на земле. Скифы, ближайшие соседи славян, в Библии упоминаются два раза: «Нет ни варвара, ни Скифа» (Колоссянам: 3,11). «Которые, если бы и перед Скифами говорили, были бы отпущены не осуждёнными» (2 Маккавейская: 4,47), а о славянах — ни слова! Да как же так? Кто-нибудь когда-нибудь задавался вопросом, почему славян нет в Библии? Чтобы дать на него исчерпывающий ответ, надо любить эту книгу, внимательно читать её, желательно, каждый день в течение всей жизни. Между прочим, отсутствие славян в Библии — не единственная фигура умолчания.

В Книге книг есть такие редкие слова как «асфальт» (Исход: 2,3) или «кузнечик» (Екклесиаст: 12,5), а вот гораздо менее редкого слова «конопля» я в ней не нашёл, хотя искал внимательно. Но это не значит, что данный денотант в священном писании не определён. Просто у него другой денотат. Вместо слова «конопля» в Библии имеется слово «терние», хотя наряду с эвфемистическим оно употребляется и в прямом значении. Когда я это понял и нашёл своей догадке множество подтверждений, то логично было с моей стороны допустить: а вдруг этноним «славяне» тоже эвфемистически переименован? Моя догадка подтвердилась: в Библии Славяне именуются… Халдеями! При этом следует учесть, что Халдеи было две: древняя, из которой вышел Авраам Фаррович Еврей со семейство (Бытие: 11, 31), и новая Халдея — Месопотамская. Вот что сообщает о ней пророк Исаия: «Вот земля Халдеев. Этого народа прежде не было; Ассур положил ему начало из обитателей пустынь. Они ставят башни свои, разрушают чертоги его, превращают его в развалины» (Исаия: 23,13). Противоречия никакого нет, если принять гипотезу о существовании двух Халдей, древней и новой. Так вот, новой Месопотамской Халдеи давно уже нет, а древняя Халдея, родина Авраама, никуда не делась. Заглянул я как-то в слово «Киев», а там… Судите сами: АВЕИКМОУХЫ

Вiки iвI мае мовкКiй кiiв,Вiвкам всiм вовк.

Вскоре возникло понимание, что не я первый догадался, что к чему в этом вопросе. Глубоко не случайно, что имени «Россия» ни разу не встречается в творчестве Бодлера (за исключением один раз употреблённого экзотизма «Сибирь»), но, как я это доказываю, оно замещено в его стихах эвфемизмами «гигантка», «колдунья». В конце концов выяснилось, что всё творчество Бодлера так или иначе посвящено России, что поэт, оказывается, знавший русский язык как родной, писал свои стихи сначала на нём, и только потом сам переводил их на французский, опубликовав, однако, одни лишь французские со-оригиналы (впрочем, их русские со-подлинники вполне восстанавливаются по зачинам), а из своего знания русского языка сделав великую и страшную тайну. Для чего? Здесь мы имеем дело даже не с художественным приёмом, а с символом веры, укладывающемся в три слова: «Верую, что расшифрует!»

Так что, размышляя над отсутствием упоминания о России в творчестве Борхеса, я уже имел два прецедента, названных здесь фигурой умолчания, и вполне рассчитывал на успех, предполагая, что эту же фигуру употребляет и Борхес. Кстати, в его творчестве кроме темы «Россия» есть ещё одна запретная тема — «Бодлер». Из великих поэтов Франции Борхес упоминает Гюго, Верлена, Малларме, Валери и… ни слова о Бодлере. И это притом, что город Буэнос Айрес, неоднократно воспетый Борхесом, является в некотором смысле семантической калькой фамилии «Бодлер» — оба имени допустимо перевести на русский как «хороший воздух» или «свежий ветер». Фамилия «Бодлер» на шампанском диалекте французского языка этимологизируется словом «меч». Разве случайно, что меч, шпага или нож наряду с лабиринтом и зеркалом — эмблема и лейтмотив индивидуального стиля Борхеса? Мог ли Хорхе да не знать, что родился в городе-Бодлере? Вот этого я утверждать никому не позволю! Здесь другое: тема Буэнос-Айреса, родного города поэта, по замыслу Борхеса прикровенно исполняет пророчество Апокалипсиса: «Из уст же Его исходит острый меч, чтобы им поражать народы» (Откровение: 19,15). Только из уст Борхеса исходит не Бодлер, сиречь: Меч, а Буэнос Айрес, сиречь: Бодлер, сиречь: Меч. Мне оставалось совсем немного до того, чтобы сделать логичное при таком направлении мыслей допущение: а вдруг и Борхес, как Бодлер, тайно в совершенстве владел русским языком, писал на нём стихи, а публиковал только их автопереводы на испанский? Иными словами: не усвоил ли Борхес символ веры Шарля Бодлера: «Верую, что расшифрует!»? Я теперь сформулирую без обиняков: тогда кем должен был почитать сам себя Хорхе Луис Борхес — не испанским ли Шарлем Бодлером? Вот ведь как ставится вопрос.

Во вступительном стихотворении к «Цветам зла» («К читателю») Бодлер употребляет словосочетание «Сатана Трисмегист» — то есть, по-гречески: трижды величайший:

Сатана Трисмегист, искушая наш мозг,Обещает нам рай, избавленье от боли…Этот химик хитёр! И металл нашей воли,Чуть забрезжит соблазн, тут же тает как воск.

Почему Бодлер так именует Сатану? Ответ теперь напрашивается сам собой: потому что Денница должен родиться трижды: сначала как вечерняя звезда, затем как ночная, и только потом как утренняя. Трижды рождаясь, Люцифер проживает три жизни поэта и сверкает самой яркой звездой на литературном небосклоне. Откуда, спросите, такой сюжет? А из словосочетания «вечерняя звезда»: АВДЕЗИМНОРХЧЫЮЯ: «Звезда вечерняя — это и звезда ночная, и звезда утренняя — Венера». Данная анаграмма представляет собой конспект композиции сонета, выводимого из того же букворяда:

Сверкаю в черни я,Свет не тая,Звезда вечерняя,Да, это я!

Сыно-дочерняяДуша моя.Поэт не черни я,Не мужичья.

Звездой ночною вдругЯ становлюсь.Пусть станет мною друг,Вот удивлюсь!

Звездою внутреннейВзойду в нём утренней.

Сказать по правде, к такому пониманию я пришёл не сразу, зато когда прозрел, тотчас же перепроверил догадку на ещё не переведённых стихотворениях Борхеса и получил убедительнейшее подтверждение своему открытию. Да, Борхес — русский поэт, сделавший из своего знания нашего языка тайну по тем же мотивам, что до него и Бодлер: он верил, что будет расшифрован Звездою утренней. Я употребляю слово «расшифрован», потому что речь действительно идёт о криптографии, чего сам Борхес и не скрывает — смотри его сонет «Тайносказание» в моём изводе и комментарий к нему. Он перенимает у Бодлера криптографический метод. У этого метода есть данное Борхесом название на испанском: «Lа cifra», что подразумевает двоякий перевод на русский: «цифра» и «шифр». Название последней поэтической книги Борхеса, следовательно, можно осмыслить как «шифр, поверяемый цифрой». Не сразу пришло понимание, что этот смысл можно передать по-русски одним словом — «Алгорифма», то есть: рифма, поверяемая алгоритмом. В теории перевода данный приём называется конкретизацией, которому противостоит операция генерализации. Не всякое рифмическое созвучие является алгоритмом, а только максимально точная, так называемая парнасская рифма, принятая во французском стихотворном каноне. Если требования этого канона распространить на русскую поэзию… А что — перебьёт меня читатель — разве русский стихотворный канон менее строг? Да, отвечу я как специалист в стихосложении, специально занимавшийся этим вопросом. Так вот, если французский стихотворный канон распространить на русский язык, мы получим поэзию нового типа, хотя всё новое — это хорошо забытое старое. Новизна его состоит в том, что, используя алгорифму, можно по двум строчкам зачина (а иногда даже по одной!) воссоздать весь текст. Благодаря алгорифме происходит самосборка поэтического произведения. Впервые этот метод использовал Бодлер в зашифрованном разделе «Обрывки». Борхес не только перенимает, но и творчески развивает метод Бодлера. Большинство его стихотворений из сборника «Lа cifra» представляют собой центон (лат: лоскутное одеяло), состоящий из зачинов стихотворений, которые, будучи правильно переведены на русский, саморазворачиваются в сонеты. Задача воссоздателя — перевести не центон (что возможно, но он будет иметь лишь вспомогательное значение), представляющий собой верлибр, что не очень трудно (хотя в некоторых случаях весьма нелегко), а извести из каждого «лоскута» центона по зачину и развить его в сонет. Перевод поэзии и извод, следовательно, суть две разные целевые установки. Первая ставит своей целью донести до читателя все красоты оригинала, вторая — реконструировать по зачину соответствующий авторскому замыслу макрообраз стихотворения.