Tochka vozvrata - Hairuzov

– Всего один день – завтра воскресенье, я отпросилась…

– А что это у тебя с ногой? – перебил Бакшеев, поймав взглядом белую полоску бинта, выглянувшую у Тани из-под носка.

– Ой, папа, да ты не беспокойся. Ничего страшного, маленькая трещинка, все уже проходит. После праздников мне к врачу. Заживет.

– Как трещина, откуда? – всполошился Бакшеев.

– Так и знала, будешь волноваться, – Таня поморщилась. – Я тебе забыла сказать, я в парашютный кружок записалась. На прошлой неделе у нас были первые прыжки. Вот я и приземлилась неудачно.

– Этого еще не хватало! – воскликнул Бакшеев. – А ну покажи.

Таня осторожно вытянула из-под столика ногу и задрала штанину. На голеностопе лежал гипс. Таня покрутила ногой, видимо, хотела показать, что ничего страшного нет, но против воли поморщилась.

– Зачем тебе этот кружок понадобился? – раздраженно спросил Бакшеев.

– Папа, я, между прочим, за этим и прилетела, – сказала Таня. – Я хочу в летное поступать.

– Ну да! – выдохнул Бакшеев. – Я тебе сколько раз говорил, чтоб и думать не смела, еще чего! Правильно говорят: нет ума – считай, калека.

– Ну, ты же сам говорил, что я на тебя похожа, – прямо глядя на отца, сказала Таня.

Бакшеев как-то сразу обмяк, точно налетел на стенку. Некоторое время он молча шевелил губами, смотрел на дочь, затем снова забушевал:

– Оказывается, от тебя много чего можно ожидать! А тот старый пень, он-то почему мне не позвонил? Я же его просил: зайди, попроведай, чуть что – звони. Тебе же лежать дома надо, а он взял да в самолет запихал. Вот удружил так удружил! Видно, совсем глаза залил.

– Папа, я дядю Петю долго-долго упрашивала. Пассажиров-то перед праздником полный вокзал. Мне дома надоело одной сидеть. Да, и забыла тебе сказать: мамка приходила, дядя Петя как раз у нас был. Мамка говорит, чтоб я его больше не пускала.

– Что, она одна приходила? – поинтересовался Бакшеев.

– Одна, – Таня внимательно посмотрела на отца. – Два раза ночевала, а потом я к тебе улетела.

– Ну, ладно, – подумав немного, сказал Бакшеев. – Командировка скоро закончится, домой полетим. Там и разберемся, куда тебе поступать – в летное или на курсы кройки и шитья. Хватит в доме и одного летчика.

Бакшеев еще долго ворчал на дочь. Но хоть и хмурился, и делал вид, что недоволен Таниным приездом, Ершов был уверен: он рад, что она здесь, в Усть-Куте, рядом с ним.

– Вася, а как ты живешь? – спросила она вечером по пути в столовую. – Все получается?

– Получается, – улыбнулся он. – Скоро Михалыч меня ведущим летчиком сделает.

– Папка сделает, – подтвердила Таня. – Если собрать всех, кто летал с отцом, половина аэропорта наберется. – Таня неожиданно замолкла и, помедлив немного, добавила: – Он бы давно мог уйти на большие самолеты, да не захотел. На больших можно летать только по одним и тем же линиям, а на вашем можно сесть на любом аэродроме.

Ершов почувствовал: Таня чего-то недоговаривает.

– А тебе бы хотелось, чтоб он летал на больших самолетах? – спросил он.

– Не знаю, – пожав плечами, ответила Таня. – Мне бы хотелось, чтоб он почаще бывал дома. Ты знаешь, мне его всегда немного жалко. У нас на улице, случись что, все к нам идут: одному починить что-то надо, другому билет на самолет взять. Он ведь никому не отказывает. Я заметила: никому нет дела – здоров он или болен, отдыхал или нет – выручай, Иван Михайлович! А ведь он же летчик, а не кассир или сантехник какой-то.

– А какая разница – летчик он или сантехник? Это хорошо, что идут люди. Хуже, если бы все было наоборот.

– Может, ты и прав, – подумав немного, согласилась Таня. – Я не против, пусть ходят, только бутылки не носят. Отцу пить совсем нельзя, сердце у него стало побаливать.

«Конечно, на большие самолеты с больным сердцем хода нет», – подумал Ершов.

За полетами незаметно подошла весна. Теперь уже все взлеты и посадки делал Бакшеев. Раскисшие, покореженные солнцем полосы даже для него, опытного пилота, таили опасность, хотя при надобности Ершов мог заменить командира. С конца марта стали летать по ночам, стараясь попасть на северные аэродромы пораньше, пока нет солнца, пока держатся прихваченные заморозками полосы.

В тот свой последний полет они задержались с вылетом, упустили время и в Бодайбо попали в самую распутицу. Взяв груз, полетели в Усть-Кут. Минут через двадцать к ним на связь вышел Тугелькан и потребовал совершить посадку у них.

– У нас горючего в обрез, только-только до Усть-Кута, – ответил Бакшеев.

– Посадка у нас. Указание командира отряда. Заправкой обеспечим, – распорядился тугельканский диспетчер. – У нас пассажиров полный вокзал.

– У нас груз на борту, – ответил Бакшеев. – Мы сейчас в Бодайбо едва-едва взлетали, раскисло все.

– Груз снимем и заправку обеспечим.

– Что ж, придется садиться, – поморщился Бакшеев. – Если по-быстрому, то успеем, а если протянем, то сидеть нам до морковкина заговенья. И откуда только у них керосин взялся? Володька Проявин, видно, расстарался.

При посадке в Тугелькане, когда колеса катились уже по полосе, самолет угодил в ледяное крошево, грязная вода взметнулась навстречу, окатила лобовое стекло. Бакшеев на миг потерял землю из виду. Стараясь удержать самолет на полосе, не выскочить за боковые фонари, он плавно нажал на тормоза. Машину затрясло, приборная доска качнулась, Бакшеев грудью навалился на штурвал и рядом, в круглых стеклах приборов, увидел свои налитые кровью глаза, и в тот же миг доска отшатнулась на свое место. «Слава богу, все обошлось, – подумал он. – Хорошо, что потеряли скорость, а то могли бы и шасси сломать». Бакшеев открыл форточку, выглянул наружу. В кабину ворвался тугой, спрессованный гул моторов. Он протер рукой лобовое стекло, расчистил для обзора оконце и прибавил газ. Самолет медленно тронулся. Из-под винтов веером полетели брызги, мелкий лед.

Через несколько секунд самолет выполз на твердую землю и, набирая ход, покатил к вокзалу. И только тут Бакшеев заметил, что скверик перед вокзалом забит пассажирами. Они стояли за заборчиком тесно, один к одному, как в автобусе.

– Пассажиров-то! – присвистнул Ершов. – Полпоселка собралось.

– Сюда неделю не летали, – ответил Бакшеев. – Погоды не было, вот и скопились. Ты сходи возьми у диспетчера радиограмму Ротова. На всякий случай подколем ее к заданию.

На улице было тепло и сыро, с крыш домов поднимался легкий парок, солнце, висевшее над заснеженной горой, пробивало насквозь голые деревья. Во всю мощь горланили петухи, возле столовой в огромной луже ребятня пускала кораблики.

– Ну как там у вас, будет похолодание? – на всякий случай спросил Бакшеев у радистки, которая принимала погоду. – Может, подмерзнет полоса? А утром взлетим пораньше.

– Нет, не замерзнет. Усть-Кут, Братск и Киренск ночью плюсовые температуры дают. И все это сюда, к нам идет, – ответила радистка.

Взяв у начальника аэропорта машину, Бакшеев поехал на полосу. Тысячи маленьких солнц светили с полосы. Хрусткий ноздреватый лед податливо мялся под колесами машины. Напротив поселка влетел в лужу и чуть не застрял. Вода прибывала прямо на глазах, она уже почти перегородила полосу. «Взлетать, и как можно быстрее», – решил Бакшеев.

Сразу же после заправки взяли пассажиров и взлетели. Мелькнул берег, самолет втиснулся в узкое ущелье и, набирая скорость, полез вверх. Где-то на уровне макушек гольцов, когда казалось, что они выползли наконец-то из каменного корыта, внезапно встал мотор.

– Отказ двигателя! – заорал Самокрутов.

– Вижу, – выдохнул Бакшеев. – Попробуем запустить.

Было еще несколько минут борьбы, когда, теряя высоту, с зафлюгерованным винтом отказавшего двигателя они выполнили круг над Тугельканом. Натужно и во всю мощь ревел второй, «здоровый», двигатель, но ему одному не хватало сил. Самолет тянуло к земле, будто кто-то давил на него сверху.

Земля не была страшной, она стала подробной. И Бакшеев видел, что ровного, пригодного для посадки места нет. Внизу, едва не цепляя макушками самолет, проносились деревья. Мелькнула и тут же пропала каменистая осыпь, приткнутые к берегу баржи, занесенные снегом валуны. Сбоку вынырнули крыши домов, заборы, линия электропередачи. Уже рядом с землей правым крылом срезали черный дегтярный дым из длинной металлической трубы, которая находилась на краю поселка рядом с аэродромом. Бакшеев отчетливо разглядел приваренные скобы-ступени, идущие к земле. Дальше он делал все автоматически, так, как привык это делать раньше: подвел самолет к земле и на нужной высоте выровнял его. Посадку он не ощутил, увидел только, как упруго, словно из брандспойта, ударила в лобовое стекло вода.

– Вот это посадочка! Класс! – воскликнул Ершов, когда самолет остановился на полосе. – Можно теперь в пиджаках дырки под ордена прокалывать.

– Не думаю, – угрюмо ответил Бакшеев и, отстегнув привязные ремни, медленно выбрался из своего командирского кресла. Закрыв глаза, он постоял в кабине, помял рукой грудь, улыбнулся какой-то непривычно слабой улыбкой и, открыв дверь, вышел к пассажирам, что-то сказал им. Пассажиры рассмеялись. Через минуту Бакшеев вернулся обратно.