Tochka vozvrata - Hairuzov

– Вот это посадочка! Класс! – воскликнул Ершов, когда самолет остановился на полосе. – Можно теперь в пиджаках дырки под ордена прокалывать.

– Не думаю, – угрюмо ответил Бакшеев и, отстегнув привязные ремни, медленно выбрался из своего командирского кресла. Закрыв глаза, он постоял в кабине, помял рукой грудь, улыбнулся какой-то непривычно слабой улыбкой и, открыв дверь, вышел к пассажирам, что-то сказал им. Пассажиры рассмеялись. Через минуту Бакшеев вернулся обратно.

– Ты отстой сливал? – тихо спросил он Самокрутова. – Похоже, что в двигатели вода попала.

– Сливал, конечно, сливал, – быстро проговорил Самокрутов. – Вон ребята могут подтвердить. Вася, подтверди!

– Сливал, сливал, – мотнул Ершов головой. – Я к Проявину домой бегал за банкой для отстоя.

Только через полмесяца, после того как подсохла полоса в Тугелькане, попали они в Иркутск, прямо на отрядный разбор. Все свободные от полетов летчики собрались в техклассе, глядя, кого же признают виновником этой вынужденной посадки.

– Где вы были, когда бортмеханик заправлял самолет? – спросил Ротов, когда Бакшеев закончил свой рассказ о злополучном полете.

– Осматривал полосу, – ответил Бакшеев.

– Кто может подтвердить, что Самокрутов сливал отстой?

– Я видел, – поднявшись, сказал Ершов. – Самокрутов сливал при мне.

– Почему же бортмеханик не потребовал контрольного анализа топлива? – неожиданно спросил Ротов.

Бакшеев ответил не сразу. Он понял: Ротов нащупал промах Самокрутова, а следовательно, и его промах. Но, задавая этот вопрос, Ротов не мог не знать: контрольный анализ топлива производится в случае, если у экипажа есть сомнение в качестве топлива. У Самокрутова такого сомнения не появилось, а вот Ротов посчитал, что бортмеханик должен был сделать анализ топлива.

– Я же вам говорил, и вот сейчас Ершов подтвердил: бортмеханик слил отстой, – медленно ответил Бакшеев, – следов воды в топливе не было. Контрольный анализ сделать не успели, да и кто его в таких условиях делает? Задержись мы на тридцать минут, могли бы и не взлететь.

– Вот и сидели бы там, – сказал Ротов. – А теперь неизвестно, чем все это кончится. Так хорошо начали год, ни одной предпосылки – и вот на тебе! Но ничего, придется с вас спросить. По всей строгости спросить. Особенно с бортмеханика.

– Надо бы не только с нас три шкуры драть, – хмуро заметил Бакшеев. – А то садиться нельзя, полоса размокла, а нас сажают. Экипаж, мол, выкрутится.

– Не беспокойтесь, каждый ответит за свое, – перебил его Ротов. – Их тоже накажут.

– Посмотрим, – усмехнулся Бакшеев, – только я вот уже двадцать лет на эти аэродромы летаю и не помню, чтоб хоть раз кого-то наказали.

Неожиданно он понял, что роет под Володьку Проявина. Накажут, конечно, и начальника аэропорта, но больше всего Володьку. Это же по его вине оказалась в бочке с керосином вода.

– Почему же вы, опытный командир, зная, что аэродром непригоден, сели в Тугелькане?

– Товарищ командир, вы как будто не знаете: мне дали указание произвести посадку и вывезти пассажиров.

– Хорошо. Тогда давайте подойдем к этому вопросу с другой стороны, – подумав немного, сказал Ротов. – Скажем, у вас неисправный парашют, а вам дают команду прыгать. Вы прыгнете? Конечно, нет. Вы сначала убедитесь в исправности парашюта, а уж потом выполните команду.

– Правильно, – заметил Бакшеев. – Но возьмем другой случай. Я уверен, что парашют исправен. Прыгаю. А он возьми и не раскройся. Заело. Непредвиденный случай.

– Вас на то и посадили в самолет, чтоб не было непредвиденных случаев, – обрезал Ротов. Потом добавил: – И не защищайте бортмеханика. Виноват, пусть получит свое, а вы – свое. А коли вы не в состоянии принять грамотное решение и как требуется организовать работу экипажа, держать не станем. Вечно у вас что-нибудь случается. То на закрытый аэродром садитесь, то водой заправляетесь.

Бакшеев, сдерживая ярость, молчал. Он понял: защиту построил неубедительно, на эмоциях. Нужны факты, а они против экипажа.

Десятки людей готовят машину к полету, а все замыкается на летчике. За свою жизнь Бакшеев знал немало случаев, когда летчики скрывали свои и чужие промахи, тянули на базовый аэродром на неисправном самолете: только бы не сидеть на периферии, только бы не писать объяснительные. Уж кто-кто, а они-то знали предел, когда можно лететь, а когда нет. Но Бакшеев никогда не предполагал, что попадется на такой мякине. Тугельканская бочка с керосином была резервной, из нее давно не заправлялись. Если бы не спешка, он бы обязательно потребовал контрольный анализ топлива, но он этого не сделал, не выполнил ту самую заповедь из двадцати букв, которую поклялся выполнять еще на гольце Окунь. Поторопился. Но, восстанавливая в памяти тот промежуток времени между посадкой и взлетом, он вдруг понял, что не хотел встречаться с Проявиным. И сейчас, когда концы вышли на него, он пуще всего боялся, что Ротов ненароком вспомнит Проявина и вновь истолкует его слова не так.

– Насколько я понимаю, экипаж обвиняют в том, что своими действиями он угрожал безопасности полета, – Бакшеев поморщился, слова вышли казенные, не его, но он уже понял: защищаться нужно тем же оружием, с которым Ротов наседал на него. Теми же словами, которыми пишутся инструкции и наставления.

– Дошло, – усмехнулся Ротов. – Давно бы надо.

– Я еще раз повторяю: так мы ничего не добьемся, если будем переливать из пустого в порожнее, – продолжал Бакшеев. – Благополучное завершение полета зависит не только от летчиков, но и от наземных служб. Так давайте соберемся вместе и решим, чего бы мы хотели от них, а они – от нас.

– Оторвем людей от работы, потому что Бакшееву так хочется, – заметил Ротов. – Покороче…

– А это как раз к делу: в Тугелькане нет хозяина. Потапихин, когда ему нужно, закрывает аэродром – то для очистки полосы, то преднамеренно дает плохую погоду, и все ему сходит.

– Вы давайте по существу, – перебил его Ротов. – Отвечайте за свои действия, а Потапихин ответит за свои.

– Отвечать нужно вместе, потому что одно вытекает из другого, – стоял на своем Бакшеев. – Почему в Тугелькане каждую весну выходит из строя полоса? Потому что зимой ее вовремя не чистят. А почему не чистят? Не работает снегоуборочная машина. Объяснения дают разные: нет шофера, нечем платить. А откуда они, деньги, появятся? Я подсчитал: в период распутицы только в Тугелькан за месяц было отменено тридцать рейсов. А в год их сколько набегает? Вот они, живые деньги, на них можно такую полосу отгрохать – закачаешься! Почему мы сами себя обкрадываем? Почему мы бьем там, где, может, и бить не нужно? Я здесь не снимаю вины с экипажа. Проморгали. Но если бы бочка была чистой, если бы в ней не было воды, то нам не пришлось бы здесь оправдываться. Лучшие умы создавали самолет, а мы калечим его на дрянных прадедовских аэродромах.

– Ну ладно, хватит, – вновь перебил его Ротов. – Вы умнее всех, вы все понимаете… Начальник управления знает о сложном положении на местных воздушных линиях и делает все зависящее от него. Недавно принято постановление об улучшении работы северных аэропортов.

– Постановление хорошее, – медленно произнес Бакшеев, – но сколько их уже было.

– Товарищ командир, разрешите! – раздался голос Ершова.

– Я вас слушаю, – недоуменно проговорил Ротов. – Добавить что-то хотите?

– Вы тут сказали, что зря посадили меня летать с Бакшеевым, – заикаясь от волнения, начал Ершов. – А я считаю, что мне повезло…

– Сядьте, – остановил его Ротов. – Тоже мне адвокат нашелся. Вот, уважаемый Иван Михайлович, чему вы учите летчиков. Сами нарушаете и других за собой тянете.

После разбора Бакшеева окружили летчики.

– Зря ты так, Иван, – сказал Мордовии. – Ну что ты доказал? Все останется, как было. Себе только хуже сделал. Сказал бы: виноват. Ну в крайнем случае сняли бы бортмеханика на полгода, потом, глядишь, стихло все, восстановился бы.

– Значит, нужно как курица – голову под крыло? – раздраженно спросил Бакшеев. – Командир я или кто? Это мой экипаж, и я должен его защищать. Но дело не в этом. Проще простого наказать летчика, куда он денется. У нас ведь как? Нам всыпали и – до следующего случая. А каким он будет, следующий, не знаем.

– Ты все правильно сказал. Тяжело работать стало, – поддакнул Мордовии. – Все на нас переложили. Грязные аэродромы – летчики виноваты; отказывает матчасть – они же; заправился с водой – опять с экипажа стружку гонят. Что поделаешь – кто везет, тот и отвечает. А кто в стороне, что с него спросишь…

– Почему ты мне все это здесь говоришь? – сверкнув глазами, прервал его Бакшеев. – Что там молчал?

– Попробуй скажи, – невесело протянул Мордовии. – Я не враг самому себе…

– Тогда о чем речь? – Иван помолчал и уже спокойно продолжил: – Ничего. Не уволят. Самолет цел, люди живы. Но нервы попортят. Я не понимаю, что происходит. Возможно, я устарел и ни черта не понимаю. Основная задача разбора полетов: найти ошибку, проанализировать ее и научить других, чтоб впредь не повторилось. Уйду, уйду из авиации к чертовой матери.