Обвал - Николай Камбулов

С оглушающим грохотом вздыбили землю вражеские снаряды — окантовали огненными всплесками передний край обороны. И опять прозвучал голос Тишкина:

— Та-а-нки!

Бой длился до самой темноты. Потом прозвучала команда Бокова:

— Отбой! Беречь боеприпасы! Дежурной группе остаться на месте. Остальным отойти в глубь подземелья.

В глубине каменной галереи — наверное, метрах в семидесяти от входа — остановились в большом округлом куполообразном зале, освещенном тусклым светом горевших самоделок-светильников. По приказу майора Русакова начали считать свои потери. В тетрадь записывал погибших поименно лейтенант Шорников, комендант нашей дивизии. Как потом я узнал, он попал в каменоломни десять дней назад с пятью бойцами комендантского взвода. По приказу полковника Кашеварова Шорников должен был найти там штаб фронта и доложить, что войска арьергарда истощены, обескровлены и крайне нуждаются в срочной поддержке. Да так и застрял в подземелье.

— Не всех учли, — возразил Тишкин, когда Шорников зачитал Русакову поименный список павших. — Поместите в список лейтенанта Зиякова и сержанта Дронова. Сам видел, как фашистский снаряд накрыл их обоих. О господи, спаси и сохрани наши души! Убереги от смерти! — перекрестился Тишкин.

— Однако жаль, — вздохнул Боков. — Дрались они бесстрашно.

— Да вот же! Глядите, идут! — вскричал сержант Лютов, все время смотревший в сторону входа. — Я, как кошка, в темноте вижу. Товарищ майор, это они, Зияков и Дронов, ведут фрица. А ты, Тишкин, брось молиться за упокой!..

Лютов не ошибся. Зияков и сержант Дронов вели под руки низкорослого гитлеровца, который еле волочил ноги и голова его свисала на грудь. По приказу Русакова Зияков и Дронов отпустили гитлеровца. Коротышка-пленный закачался, потом, сделав два шага на огонек сальной свечи, упал на спину. Шинель на нем распахнулась, и какая-то связка выпала из-под шинели прямо под ноги майору Русакову, который тут же отпрянул в сторону. Сержант Лютов подхватил выпавшую связку, отбросил ее подальше — упаковка упала на камень, рассыпалась на листки. Лейтенант Зияков подхватил один листок, как мы уже заметили, с типографским текстом, молча прочитал, затем надвинулся на лежащего пленного, вскричал, потрясая «листовкой:

— Гад! Так ты с листовками к нам! Товарищ майор, эти листовки призывают красноармейцев убивать своих командиров и комиссаров…

— Собрать и сжечь! — приказал Русаков и кивнул мне: — Сухов, переведи гитлеровцу: кто его послал к нам?

Я перевел и посмотрел на фашиста. Вижу, из его перекошенного рта хлынула кровь, потом заметил рану на груди.

— Да уже все, — прошептал сержант Дронов, — скончался гад…

Майор Русаков воззрился на старшего лейтенанта Бокова.

— Егор Петрович, разберись, — произнес Русаков. — А труп убрать, похоронить, в общем. Потом зайдешь ко мне на КП, вон нишка, завешенная попоной, там я помещаюсь.

И майор ушел, не сказав ни слова больше…

Я спал в каменном отсеке для отдыхающих, спал беспробудным сном после дежурства у входа. Кто-то тряс меня за плечо, я все отмахивался да мычал во сне. Наконец открыл глаза, вижу, возле меня сидит на корточках лейтенант Шорников.

— Сухов, срочно на КП, майор Русаков вызывает!

Я вскочил на ноги, по уже выработавшейся привычке прислушался: не слышно ли выстрелов? Не ворвались ли в подземелье гитлеровцы? Тишина! С потолка падают капли в подставленные кружки, выговаривают: «Сколь-ко, сколь-ко». С водой у нас теперь очень трудно — на человека в сутки два стакана. Да и с продуктами не лучше, суточный рацион на каждого бойца составляет сто граммов хлеба, двадцать граммов муки, три галеты, две конфеты. Но больше всего мучает жажда, и я невольно потянулся к кружке.

Шорников приостановил:

— Не имеешь права! Высасывай из стенки, а собранное не трогай. Порядок, Сухов, для всех один.

Я припал к «плачущей» ноздреватой стене, губы покорябал, но что-то и в рот попало.

— Я готов, товарищ лейтенант!

Мы вышли из отсека — темень, хоть глаза коли.

— А зачем майор вызывает?

— Тут такое дело, Сухов. — Шорников взял меня под руку, чтобы мы ненароком не потеряли друг друга в темноте. — Гитлеровцы пробурили потолок, образовалась во какая дырища! И гогочут сквозь дыру, плескают воду, шумят: «Русь, вода кушайт хочешь?» Проклятые, измываются! В общем, они болтают. Майор решил послушать их, может быть, что-нибудь сболтнут полезное для нас. Думаю, что майор пошлет тебя к этой дыре… Ты заходи, а я останусь, — сказал Шорников, когда мы приблизились к КП, к «келье» майора, и остановились у подводы, груженной двумя охапками соломы. — Мне надо думать, Сухов, и о связи. Майор сказал: «Шорников, ищи. Здесь, — говорит, — в нашей галерее, размещался фронтовой батальон связи. Надо, — говорит, — мобилизовать радиста Семена Шкуренко, он, — говорит, — хохол упрямый, найдет и соберет целую рацию». Я уже кое-кого подключил, чтобы зажечь этой идеей радиста Шкуренко… Входи, входи, Сухов!

Я отвернул попону и вошел в «келью» Русакова, вскинул руку для доклада, гляжу, а майор спит, похрапывает на деревянном топчане, положив руки под голову. Я затаил дыхание, чтобы не нарушить сон майора, но он тут же открыл глаза, сказал:

— А, это ты, Сухов! Садись. — Он показал на камень, покрытый сверху какой-то одежонкой, служивший табуреткой. — Ну садись, садись! Будь как дома.

Я слегка улыбнулся.

— Да, это наш, наш дом. И мы обязаны защищать его до последних сил. Пойдешь ко мне ординарцем? У меня много беготни. — Он надел гимнастерку, подпоясался. — Ты же знаешь, в подземелье я не самый главный. Таких, как наша рота, которая обороняет восточный сектор, в катакомбах несколько гарнизонов, и возглавляет их общий штаб… Ну, совещания различные — раз. Координация боевых действий — два. Организация питания — три. Сбор всякой информации и передача распоряжений. В общем, нужен мне ординарец в ранге порученца. Пойдешь?

— Это же приказ, товарищ майор…

— Конечно, приказ, сержант Сухов. Да-да, Сухов, отныне ты сержант! Приказ о присвоении тебе воинского звания «сержант» оформлю немедленно, как только выйдем из подземелья и вольемся в свою дивизию. — Русаков достал из тумбочки петлицы с прикрепленными к ним сержантскими треугольничками: — Пришивай. У тебя должны быть иголка и нитка. Есть, значит, пришивай сейчас же!..

Дрогнула попона, вошел худой, с провалами щек на смуглом лице старшина:

— Вай, вай, товарищ майор, в моем амбаре почти ничего. Лепешка ехтур[2]. Сахар, понимаешь, тоже ехтур. Понимаешь, думать надо…