Последняя легенда Анкаианы - Лертукке

- А ты у нас анкаианец? Анкаианец. Вот тебе и ксива...

- Что?

- Об амнистии... Индульгенция.

Лапка протянула ему грамоту с трудноразбираемой печатью.

- О грехах?

- Почти...- лукаво сказал черт. И исчез.

Алик сел, прочитал грамоту, вспомнил все приятное, что было в его жизни, без сожаления потому как даже усталости не осталось, только апатия и жажда покоя, и, почему-то, как в память о странном характере, немного нежности к Аланкресу Гиррану...

Он повернулся немного, не обращая внимания на стихающую боль в груди, и стал смотреть туда, где светлело небо, решив, что это и должен быть восток.

28. Коридор.

Ранним утром...

Это было другое раннее утро. Потому что все было иначе. Раньше, конечно, так тоже бывало, но давно, и об этом очень хотелось забыть, потому что изменения в мире, похожие на то, что увидела Кассинкана этим ранним утром, ничего хорошего не сулили. Некстати вспомнились эти жрицы...

Он употребил слово "томление", вот, это оно и было, но на фоне всего прочего оно называлось "облом", или, в лучшем случае, грозило им стать.

Ранним утром зашла соседка, и сказала, что завтра приедет тетка, кошка обрадовалась, словно поняла, а, может и поняла, кто ее, скотину, знает...

За окном трепетали отжившие свое листья, некоторые отрывались и исчезали, такой был ветер, и Кэсси была готова приклеить обратно каждый, если бы это смогло хоть что-то изменить.

Она оделась и поела. Если б ее спросили, что именно, она бы не вспомнила что, едва ополоснув тарелку, даже если бы и расслышала вопрос.

Увидев у калитки мотоцикл, она спокойно села на него, даже не задав себе вопрос, как ездят на этой хреновине, просто завела его и поехала по спящей улице по направлению к свалке.

Сонная Оська, посмотрев на ее лицо, ничего не сказала, а просто помогла ей определить мотоцикл у своего забора, прошла в дом, и Кэсси тупо пошла следом.

Разобрав завал около двери в чулан, Оська открыла ее и исчезла в пыльной темноте.

- Ну вот, - сказала она, вернувшись, - можешь идти.

Она пожалела, что уже не сможет сегодня рассказать своей подруге о своих снах за последние ночи, в которых почему-то присутствовал целый Князь Тьмы, такой обаятельный, но это можно было отложить на потом, чего тут сенсационного...

- Куда? - тупо спросила Кэсси.

- А тебе не все равно?

- Точно, извини. Я просто не успела привыкнуть к этому состоянию...

И она шагнула в темноту.

Сначала под ногами только глухо скрипели доски, потом она увидела свет - он пробивался сквозь щели между досками стен, из них же торчала и трава, ветки, какой-то мусор, и Кэсси поняла, что это оськин дурацкий коридор, к строительству которого она сама всегда относилась с пониманием, но не смысла его, а только лишь того факта, что каждый имеет право сходить с ума по-своему, если хочется что-то испытать, испытывай на здоровье, если никому не мешаешь. Теперь же, неожиданно для себя, Кэсси почувствовала трепет и тут же приписала его восхищению строительными талантами подруги. Она сама и гвоздя-то вбить не могла...

Так она оглядывалась, покуда не уперлась в корявую, щелястую дверь, чудом не посадив в себя занозу. Ручки не было, пришлось толкнуть ее ногой, и не раз. За дверью оказался еще один, более длинный сектор. И когда она все успела?

На этот раз ручка была. Правда, хилая, но открыть за нее было можно.

В третьем перегоне щелей между досками, почти не было. Научилась Оська строить. А может, просто сильнее утвердилась в вере своей, подумала Кэсси с завистью.

Четвертая дверь, была, по сравнению с предыдущими, улучшенной модели. Гладкая. Красивая. С изысканной ручкой из коряги. Стены за ней, обработанные и украшенные странной резьбой, наверху завершались полукруглым сводом...

... Обитая тисненой кожей дверь восьмая, после почти километрового перегона, воспринималась, как должное. Открывалась, если позвонить в колокольчик. На стенах висели, неизвестно как закрепленные, шелковые ковры.

Ощущение реальности Кассинкану не покидало аж до самой тринадцатой двери, серебряной, с лазуритовыми вставками. Коридор за ней был увешан картинами.

Золотая дверь с бриллиантами почему-то никак не попадалась, но Кэсси не унывала. Попадались все более оригинальные, а перегоны становились все длиннее и длиннее... После шестнадцатой, сердоликовой с чем-то еще, она начала натыкаться на стены, затканные нитями, схожими с блестящей паутиной, мягкие и гладкие.

Она очень удивилась, что осталась жива, добравшись до семнадцатой.

Это была уже совсем не дверь. Состоящая из многих и многих частей, словно, мозаика, она искрилась и переливалась, то нежными и глухими, то резкими и яркими цветами; иногда казалось, что внутри нее возникают слабые сполохи, или, наоборот, тусклые и темные пятна. Давно перестав думать об Оське, как о создателе этого великолепия, Кэсси некоторое время полюбовалась, а потом осторожно прикоснулась, точно зная, что столько, сколько она прошла, уже даже для надежды слишком много, но теперь это не важно, если путь был прекрасен... Интуитивно она понимала, что больше ничего удивительного на нем придумать уже невозможно, дабы не повториться.

- Спасибо, Оська, - сказала она. - Приятно было пройтись.

И стало грустно, потому что путь завершился. Путь вкратце повторил ее жизнь, показав все, что могло бы быть, и все, что было.

И виделось ей, что все это она знала уже тогда, когда стояла на берегу озера, а на воде сонно трепетали закатные блики, перемешиваясь с тенью от неподвижной листвы, и все дышало теплом, покоем и счастьем.

И ничего не было бы лучше, чем дождаться тогда какого-нибудь Алика, чтобы не было последующих дней, горьких, странных, и дней заполненных пустотой и тоскливым одиночеством...

29. Полигон.

В глаза ударил яркий свет и неповторимый запах Полигона.

Это было просто место, где она раньше не была, но видела его издали. Пейзаж тот же, только земли почти не видно под обломками машин...

Скамеечка, на скамеечке - старичок, вызывающий в памяти пасторальные картины о домиках в деревне, цветущих вишнях и старых качелях. Сидел к ней лицом, очень приятный старичок, а напротив, к нему лицом, стоял обсос в желто-голубой парке с накинутым капюшоном и, как ей показалось, небрежно, показывал на нее рукой.

- Здрасьте, - охрипшим голосом сказала Кэсси.

Старичок лучезарно улыбнулся и вежливо кивнул. Даже подвинулся, приглашая ее сесть на лавочку. Она бы и рада, да только перед тем, как двигаться, ей требовалось серьезно отдохнуть.

- Подал бы девушке руку, - укорил старичок обсоса.

- Угу, - отозвался тот, не спеша поворачиваясь. У него был такой вид, словно он давится неудержимым смехом, от того говорить не может. Глядя на него хотелось громко и неприлично заржать, чтобы он перестал, наконец, сдерживаться, и присоединился.