Змеев столб - Ариадна Борисова

С зарплатой чуть позже наступила полная катастрофа. Возмущенные низким жалованьем, забастовали работники мясокомбината корпорации. Получился простой, затем деньги из общества вообще куда-то уплыли, и бо́льшую часть заработка компания выдала людям копчеными курами. А уже скоро надо было платить за квартиру хозяевам, причем тарифы на коммунальные услуги, товары и продукты неожиданно выросли.

Не получилось купить красивые шторы и справить новоселье. Пришлось кроить занавески из новых простыней. Мария вышила по краям цветы крестиком, и самой понравилось, – нарядно…

Хаим растерялся, посмурнел, будто и его день и ночь терзали неведомые Марии мысли.

– По крайней мере голод нам пока не грозит, – утешала она мужа. Старалась, как могла, разнообразить рацион. Заправляла супы копчеными курами, умудрялась лепить из них котлеты и тефтели.

Сколько ни проветривай квартиру, некуда было деваться от острого, дымно-мясного запаха. Толстые безголовые тушки, истекая жиром, золотистыми грудами возвышались в кухне повсюду – на шкафах, в углах на клеенке и под столом. Мария в отчаянии думала, что в жизни больше не посмотрит на птичье мясо в гастрономах, так оно ей опротивело.

Неделю она зря потратила на бесполезные поиски работы. Безработица глубоко затронула средний класс – в городе было множество учительниц, согласных устроиться няньками и посудомойками.

На службе у Хаима, между тем, все необычайно поменялось. Сотрудников почему-то погнали продавать продукцию комбината где только можно.

– Германия отказалась от наших поставок, вышла затоварка, а холодильных установок не хватает, и портятся тонны мяса, – объяснил он.

Отправляясь утром на службу, он забирал мешок с десятком кур в надежде загнать их под сурдинку, приходил поздно вечером и валился на кровать без сил. Костюм висел в шкафу, теперь муж надевал старую куртку и кирзовые сапоги, точно поденщик. И впрямь иной раз являлся грязный, в драной куртке, приходилось латать, а однажды пожаловал с синяком под глазом…

– Представляешь, поскользнулся на ступеньке, упал с лестницы! – начал рассказывать со смехом, прежде чем Мария успела спросить. – Да так неловко кувыркнулся, видишь, левой стороной лица прямо о мусорный ящик на площадке!

Некоторое время спустя он снова начал носить костюм, но требования фирмы теперь стали еще более странными. В связи с участившимися забастовками в обществе возник кризис, дела шли скверно, и компания, уволив половину сотрудников, разделила служебное время на смены. Ночной труд оплачивался с надбавкой, поэтому Хаим согласился работать в ночь постоянно, уходил вечером, возвращался под утро и почти весь день спал.

Он действительно начал получать неплохо, денег теперь хватало. Однако Мария чувствовала беспокойство мужа, а от его костюма раздражающе несло чем-то незнакомым, душистым и, похоже, съестным, а особенно сильно – табачным дымом, хотя сам он не курил. Ловя на его одежде слабый запах духов, Мария недоумевала, не сомневаясь, тем не менее, что другой женщины у него нет. Он любил только ее, свою жену, любил с такой силой жертвенной мужской нежности и непреходящей страсти, что иногда ей казалось – редко кто умеет так любить. Измена и Хаим были несовместимы.

Между тем Сара стала у младших Готлибов частой гостьей. Марию растрогал подарок золовки: девочка вытряхнула свою копилку, выпросила, подольстившись, недостающие деньги у братьев и принесла роскошный гарнитур столового серебра.

Хаим вечно был занят или отдыхал от ночных трудов, поэтому Мария с Сарой вдвоем смотрели премьерные фильмы в кинотеатрах на Лайсвес-аллее, а потом пили чай с вкуснейшими рогаликами из пекарни Гринюса.

За прилавком, где обычно стоял сам Гринюс, появилась новая продавщица, деревенская девушка, крепкая и румяная, как яблочко. Оказалось, Гринюс был вдовцом и недавно женился. Молодую Гринювене звали Нийоле. В булочной варили превосходный кофе, Мария часто полдничала прямо здесь, в маленьком кафе. Женщины быстро подружились, Нийоле приберегала для Марии свежую сдобу. По вечерам они порой прогуливались по аллее до собора и обратно или беседовали, сидя на скамьях, что расставлены между рядами деревьев.

Нийоле скучала по своему хутору, вспоминала о детстве, о сватовстве Гринюса. Он покупал у родителей муку и привозил ей конфеты, а как выросла – приехал просить согласия стать его женой. Жаловалась на пасынка: Юозас невзлюбил мачеху, и не было дня, чтобы украдкой не испортил ей настроения, о чем она стеснялась говорить мужу.

В один из таких вечеров Мария с Нийоле нечаянно попали на какой-то митинг у статуи Свободы. Подъехали машины, из них в окружении полицейской и военной охраны вышли обычно невидимые народу представители власти. Моментально набежали люди. Невзрачный мужчина с козлиной бородкой, ниже среднего роста и в высоченном цилиндре, произнес речь о древности Литвы, ее величии и мощи…

Женщины еле выбрались из толпы.

После Мария, смеясь, рассказывала Хаиму, как огорчилась Нийоле: «Насилу узнала нашего президента! На портретах его превосходительство такой красавчик, а тут вылез шибздик с бидоном на голове, моему Гринюсу по плечо, и давай болтать то же, что я каждый день в булочной от мужиков возле стоек слышу…»

На службы Мария ходила в Благовещенский собор, великолепный, огромный, о пяти куполах с золочеными крестами, где находилась кафедра Литовского и Виленского иерарха, владыки Елевферия. По робости не успела познакомиться с женщинами из Мариинского общества, о котором говорила ей Людмила. Могла бы уже присматривать за малышами в приюте, подобно Миле, ухаживать за немощными в богадельне, корила себя и все откладывала.

Именно в храме на Марию снова нахлынул страх перед Железнодорожником, мешая душою отдаться молитве. Он был набожен, как и его сестра, несмотря на то что оставил жену и детей.

…В то памятное церковное воскресенье, встав в углу, откуда всех видно, она по привычке настороженно огляделась из-под надвинутого на лоб платка. Собралась поднять глаза на лик Господень… и дыхание перехватило: поблизости, в каких-то трех шагах, истово крестился крупный мужчина…

Железнодорожник! Он, он, его резко очерченный профиль, его красноватая кожа, изрытая рябиной оспин!

Не то что молиться, Мария была не в состоянии унять зашедшееся в страхе сердце. Отодвинулась тихо-тихо, притиснулась к стене и поползла по ней, чтобы не привлекать внимания, а как добралась до двери – выскочила, побежала домой, себя не помня… Боже, боже, прости!..

Не зная, за что взяться, что делать, металась по квартире до прихода Хаима, – он работал в воскресенье, оставляя свободной субботу. Несчастное сердце готово было взорваться не просто от страха, внушенного встречей, а от предчувствия непоправимой беды.

С тех пор она перестала посещать церковь, не отходила далеко от дома и вздрагивала, услышав чьи-нибудь тяжелые шаги у дверей на площадке. При муже притворялась безмятежной, ночами без него впадала в панику, маялась в бессоннице или жутких снах вроде этого кошмара с рыбой и набросившимся на Хаима существом… Молилась.

Бесконечный страх ее порядком измотал. Несколько раз порывалась сказать мужу, что видела в соборе несостоявшегося «жениха», который на самом деле никогда им не был, но не решалась. Останавливал все тот же злополучный сон, крепко запавшее в душу желание мужа убить призрака, а в том, что призрак сам захочет убить его, она не сомневалась.

Нет, она ничего не могла сказать Хаиму.

Глава 6

Крепкий жид

Нет, он ничего не мог сказать Марии.

Как во время отчаянного безденежья признаться жене, что фирма уволила его сразу же в день взятия под стражу?.. Словно в издевку, денежный оборот приостановился из-за забастовок, и почти весь расчет Хаим получил копчеными курами.

Если торговым агентом он когда-то считался удачливым, то продавцом оказался никудышным. Город, впрочем, был завален отказным экспортом комбината «Продовольствие». Жены рабочих и даже служащих компании с утра до вечера простаивали на рынках, стремясь превратить горы битой птицы в горстки живых денег.

Кое-как сбыв за бесценок два куриных мешка, Хаим больше не стал и пытаться. Два дня он безуспешно искал работу и в результате подрядился на вокзал грузчиком.

Неумеху интеллигента напарники невзлюбили. Сила и сноровка у него имелись, но недоставало привычки к физическому труду, к грузчицкому ремеслу, как выяснилось, весьма специфическому при всей кажущейся простоте. Он все делал не так – ставил багаж неправильно, брал вес без расчета, перестраивался, ронял, – спасибо, что не напарнику на ноги. Возвращался домой совершенно разбитый, хлебал суп из надоевших до стона копченостей и не думал уже о кошерной пище. Вообще ни о чем не думал. Перед глазами качались подъемные краны, коробки, ящики, бочки…

Лишь после молитвы он будто набирался нового упрямства терпеть и завтра тяжесть, пот, грязь, брань и злобные косые взгляды. Проваливаясь в сон, успевал подумать: «Заработаю денег и опять день-два похожу по городу, вдруг да удастся поступить куда-нибудь бухгалтером. Тогда и расскажу Марии, как ворочал бочки и ящики».