Свидетельство - Лайош Мештерхази

Сюда согнали самых различных людей. Были здесь безвинные неудачники и были трусы, доказывающие свою невиновность. Эти именно из трусости совершили в свое время смелый поступок, — совершили, страшась надвигающихся перемен и вместе с тем ожидая от этих перемен сказочной карьеры, — а теперь любой ценой стремились доказать свою невиновность. Были и богачи, которых Петер Хайн и его подручные хотели выжать как лимон. И, наконец, попались сюда «политические» всех оттенков. Политических было пятеро, среди них двое коммунистов: Денеш и еще один — Мартон Андришко, приземистый человек лет пятидесяти с тяжелыми руками металлиста; судя по его палоцскому выговору, Андришко был уроженцем Гемёра или Нограда. Привезли его в тюрьму в один день с Ласло и тоже пытали, но делали это осторожнее; палачи боялись, как бы не умер он у них на руках: стар, да и сердце уже не в порядке. Между тем Хайн рассчитывал заполучить от него очень важные показания. Схватили Андришко, когда он разбрасывал листовки «Венгерского фронта».

За вычетом одного-двух трусов все заключенные оказались людьми уживчивыми и быстро сплотились, невзирая на различия в политических взглядах и в причинах ареста. И хорошо, что случилось именно так, иначе узники в этом отвратительном тесном застенке причинили бы друг другу большие муки, чем их палачи.

Когда Денеш в пятый раз потерял сознание, его наконец сняли с дыбы. Палачам уже не удалось привести его в чувство водой, и они сделали ему инъекцию. С этим средством пытки Лайош Денеш познакомился впервые и потому не знал, что сейчас начнется самое страшное: суставы возвратятся в свое естественное положение, мышцы постепенно обретут свою обычную форму, в онемевших членах возобновится кровообращение. Из его рта, между судорожно клацающими зубами, тянулась струйка пенистой, смешанной с желчью слюны и нескончаемый стон: у-у-у. Пока Денеша волокли до камеры, он, даже и после инъекции кофеина, снова потерял сознание. И в себя пришел, только когда почувствовал, как ему заботливо растирают руки и ноги, а еще кто-то, положив его голову к себе на колени, из ложки поит его водой. Лаци сделал глубокий вдох, маленькими глотками выпил целый стакан воды и тихим, бессильным голосом попросил еще. Пока передали воду, третий сосед попробовал вложить ему в рот несколько небольших кусочков хлеба с еще меньшими ломтиками сала. Есть Ласло, правда, ничего не стал, но принесенную воду снова выпил всю, до последней капли. И вновь его окружила мягкая, как вата, и теплая — тоже как вата — темнота. И заботливые, старающиеся не шуметь друзья.

— Дядя Марци, — позвал Денеш тоненьким детским голоском.

— Здесь я, братец мой, здесь я, — прошептал в ответ старый рабочий, нежно прижимая к себе голову мученика.

— Долго я там был?

— Долго.

— Больше, чем в прошлый раз?

— Да, бедненький… Но ты и на этот раз выстоял молодцом. Очень уж злы они были на тебя, эти гады!..

— Дядя Марци, — снова зашептал Денеш. — Я не знаю, выйдем ли мы на свободу… Но если… вы ведь так много всего пережили… Если встретите когда-нибудь после освобождения… одного товарища… Лайоша Сечи, — скажите ему, что когда я с ним однажды о смерти говорил — дураком я был… Не так уж это и страшно… А чистым и честным умереть — это даже прекрасно!..

Он умолк, а на ладонь старого рабочего упали крупные, горячие капли.

…Ласло Денеша после этого пытали еще два раза. К концу четвертой недели потерявший терпение палач уже скрежетал зубами от ярости. Плюнув наконец Денешу в лицо, он заорал:

— Ну что ж, молчишь? Ладно. Значит, ты жалкий еврей, и все… К нам это не имеет никакого отношения. Передадим-ка мы тебя братьям нилашистам. Пусть они тебе покажут вашего венгерского бога!..

Ласло даже проститься не успел с Мартоном Андришко: в закрытой машине его увезли в нилашистскую тюрьму на улице Молнар.

А там он встретил Белу Пакаи.

Некоторое время Фельдмар ежедневно звонил Ласло Саларди по телефону. Они встречались в институте имени Пала Телеки, в кафе «Музей». Как-то ночью встретились даже втроем — с Миклошем Сигети, чтобы обсудить некоторые вопросы борьбы. Создание организации продвигалось успешно. Да и на фронте события словно бы начали развиваться стремительнее. Саларди повеселел.

Но вот однажды Фельдмар не дал о себе знать. Ни в этот день, ни на следующий. На третий день Ласло сам позвонил ему, вернее, его соседу по квартире, врачу. Ответил испуганный женский голос: «Ни господина Фельдмара, ни моего мужа нет дома, они вместе… вместе ушли». У Ласло сразу от лица отлила кровь, и он, даже не поблагодарив, положил трубку. К счастью, Ласло был дома один.

Вечером на площади Кальмана Сэлла он встретился, как было условлено, с Миклошем Сигети.

— Не могу я больше сидеть сложа руки, — вырвалось вдруг у Ласло. — Или уж сказали бы всем ясно и понятно: самое главное теперь — выжить! Спрятаться, притихнуть! Или — нет, и тогда — действовать, смело идти вперед! Пока историческая обстановка дает нам такую возможность. А мы все только болтаем и болтаем! Ну что мы сделали до сих пор? Ничего! Взорвали памятник Гёмбешу, устроили покушение в городском театре? Какие же это пустяки в сравнении с тем, что десятки тысяч людей схвачены, брошены в концлагеря, убиты фашистами… Да если бы мы боролись, зная, за что гибнем, — и тогда жертв было бы не больше! В Югославии, Болгарии, Чехословакии — везде созданы уже целые партизанские армии… Румыны сражаются на стороне советских войск. Французы, итальянцы и даже флегматичные северяне — датчане и норвежцы — такой пример храбрости показали, что только диву даешься… Из всех народов Европы одни лишь венгры… — У Ласло скрипнули зубы. — Где же наш хваленый патриотизм? Наш знаменитый героизм, свободолюбие?

Миклош Сигети задумчиво молчал.

— И все же после России мы первыми установили у себя диктатуру пролетариата! — проговорил он наконец. — И ты об этом не забывай! И потом… у нас в стране фашизм чуть ли не самый старший в мире. Наши руководители, лучшие люди брошены в тюрьмы, казнены. Чего же ты хочешь? А эти гады — они неплохие организаторы, умеют отравлять сознание людей. Да и время у них было… Почему, например, каждый дворник в Будапеште — нилашист? В каждом учреждении, в каждом институте фашисты сумели найти одного-двух балбесов, у которых жажда сделать карьеру превосходит даже их бездарность. На каждом заводе они сумели найти рабочего, обиженного каким-нибудь начальником-евреем либо разочаровавшегося в демагогической болтовне социал-демократов… — Он невесело махнул рукой. — Ох, уж эти мне соц-демы! Их благородия, господа — товарищи! — неожиданно рассмеялся Сигети. И тут же спросил: — У тебя есть гвозди для ковров?

— Есть. Зачем тебе?

— Под колеса немецким машинам кидать. Пусть хоть их шоферы проклинают Будапешт. И ты прав: кое-что делать все-таки можно, все равно один риск. — Он опять задумался и вдруг воскликнул: — Нет, кое-что мы делаем… Делаем. Возьми листовки. Ведь могли же мы помешать вывозу заводов на Запад? А если еще и мосты от взрыва спасем?!

Миклош рассказал Ласло, что знает одного военного шофера, систематически переправляющего людей через линию фронта.

— Подождем еще несколько дней, а там, если восстание не начнется, перейдем к русским. Все вместе — все, кто хочет сражаться.

Было уже поздно, когда Ласло возвратился домой. На узкой лестничной площадке у двери напротив его квартиры о чем-то горячо спорило несколько голосов. При тусклом свете Ласло с трудом узнал участников словесной баталии. Шерера с первого этажа, старшего советника министерства связи Новака с женой и вездесущего коменданта дома Соботку. Все они были ярые германофилы. Прислушавшись к их галдежу, Ласло понял, что Байчи-Жилинский и его группа схвачены.

Последовали тяжелая ночь и не менее тяжелый день. Позвонил Бела Пакаи: жив, все в порядке, — позднее Миклош: предложил несколько дней не встречаться.

Ласло по-прежнему терзался, не зная, как поступить. У себя в банке он был в полной безопасности — словно у Христа за пазухой. Всемогущий нилашистский комиссар был сама доброта — как будто заранее готовился в один прекрасный день выставить его свидетелем на заседании народного суда. Перебежать к русским? А вдруг подстрелят? Остаться и ждать? Но, может, именно сейчас кто-нибудь из арестованных, не выдержав пыток, называет его имя и уже отправляется за ним, Ласло Саларди, полицейская машина?

На тот случай, если придется бежать, Ласло заготовил несколько фальшивых документов на разные фамилии; но это были всего лишь слабые подделки, наспех, кое-как написанные бумажки. Ласло продумал, как ему поступить. Если за ним придут домой, — сколько раз за последнее время Ласло обдумывал это! — он через окно выпрыгнет на улицу, а там, в восьми метрах, соседний дом с проходным двором. Из фроммеровских пистолетов, которыми вооружена полиция, не только шпики, но сам Вильгельм Телль не смог бы попасть даже в коня. Его собственный пистолет бьет куда точнее даже при стрельбе на бегу.