Особые отношения - Робин Сисман

— Как ты можешь быть таким циничным? — горячо возразила Анни. — Даже если ты прав, нам надо сделать все, что в наших силах. До следующих выборов могут погибнуть сотни тысяч людей. Это — чудовищное подавление бедной страны богатой сверхдержавой. И это должно быть прекращено. Если ты не можешь пойти из-за своей дурацкой работы, это не значит, что я не пойду.

Эдвард откинулся на сиденье.

— Хорошо, хорошо. — Его рот стал узкой полоской. — Ты превратилась в маленькую революционерку из Леди Маргарет Холла.

— Ты считаешь, что это никчемная трата времени?

— Я считаю, что ты должна делать то, что сама считаешь необходимым. И не слушать ни Розу, ни кого-нибудь еще.

— Включая тебя.

— Включая и меня, — согласился Эдвард. Но было видно, что это его задело.

Возможно, чтобы растопить появившийся ледок, он заказал коктейль «Ржавые гвозди», фирменное блюдо Дадли, состоящее из смеси виски и «Драмбуе». Коктейль обжег горло Анни, но не успокоил ее, а, наоборот, сделал более задиристой.

Когда они покинули ресторанчик, Эдвард примирительно обнял ее за плечи.

— Что мы будем петь по пути назад?

— Ничего. Слишком холодно. Я не хочу, чтобы верх был опущен.

Обратно они ехали в тишине. Анни чувствовала, что выпила слишком много. Когда машина стала вилять по улочкам Оксфорда, ей стало совсем плохо. Она закрыла глаза, притворяясь спящей.

— Проснись, маленькая, — пропел Эдвард ей в ухо, когда они остановились перед светофором. — Едем ко мне?

— Не сегодня, Эдвард. Я еще не успела даже распаковать свои вещи, а в понедельник начинаются занятия. Ты сам говоришь, что работа — прежде всего, — ехидным голосом сказала она.

Он не ответил. Когда впереди показался Леди Маргарет Холл, Эдвард положил руку на ее колено.

— Не меняйся, — произнес он. — Я люблю тебя такой, какая ты есть.

— Все меняются, — ответила Анни, чувствуя, что настроение у нее совсем испортилось. Если он считает, что она изменилась, может, он ее больше не любит?

Как только Эдвард остановил машину, Анни открыла дверцу.

— Спасибо за вечер, — быстро произнесла она и начала выбираться из машины. Он протянул руку и сжал ее плечо.

— А как насчет ленча завтра вместе? В «Кингз Армз»?

Анни повернулась, сменив гнев на милость.

— Хорошо, — и улыбнулась.

Первое, что она увидела в своей комнате, был тот огромный букет роз. Анни почувствовала, как забилось ее сердце. Она действительно любила Эдварда. И, возможно, иначе, чем в прошлом семестре. Она наклонилась, чтобы почувствовать их запах, но они не пахли. Лепестки стали уже чуть вянуть.

14

Зовите революцию, она витает рядом…

Анни сидела, подставив свое лицо солнцу и обхватив колени руками. Спиной она опиралась на лапу гигантского бронзового льва. Отсюда был прекрасный вид на северную часть Трафальгарской площади. Прямо под ней возвышалась деревянная платформа для выступающих на митинге. А сзади располагалась колонна Нельсона, на шляпе адмирала покоилась шапка американского морского пехотинца.

Их было десять, когда они отправились в фургоне в Лондон. Анни совсем не понравилось, когда Роза разбудила ее в семь часов — утро за окном было таким серым, таким дождливым… Но когда они остановились перекусить в придорожном кафе, где-то неподалеку от Хенли, погода стала лучше, и Анни немного повеселела. Потом одна из девушек достала гитару. Растянувшись на подушках, Анни принялась петь вместе со всеми. Они начали с песен протеста вроде «Мы преодолеем» и «Где все маки?», но ко времени, когда они подъезжали к Лондону, то распевали уже «Желтую подводную лодку», отбивая ритм рукой по металлическому кузову фургона. Они оставили фургон за оградой Гайд-Парка, где марш должен был завершиться, и, рука в руке, пошли по тихим воскресным улицам, становившимся все более людными по мере того, как они приближались к Трафальгарской площади.

Когда они прибыли на место, толпа на площади была уже огромной. Казалось невероятным, что здесь может уместиться столько людей. На плакатах было написано, откуда прибыли студенческие группы — Дурхам, Брайтон, Личестер, даже Берлин и Амстердам. И еще набитые студентами фургоны и машины, которые медленно ползли по площади по узкому коридорчику среди толпы, и еще целая куча людей перед фасадом Национальной галереи. По мостовым разгуливали пары, без стеснения обнимаясь, будто это была обычная воскресная прогулка, а не демонстрация. Анни захотелось, чтобы Эдвард сейчас же очутился здесь. На ступеньках церкви сидела компания парней, передающих друг другу бутылку сидра, напоминая болельщиков, которые ожидают начало игры. Высоко вверху над крышами, фронтонами и подоконниками кружили голуби. Сегодня им не перепадет никакого угощения, поскольку туристы на сегодня отменяются.

Над толпой взмыл вьетнамский флаг. Здесь были сотни плакатов с гневными лозунгами: «Лучше красный, чем мертвый», «Руки прочь от Вьетнама». Анни увидела плакат с крупной надписью: «Разыскивается», а ниже — фотографию со злым лицом Никсона. Группа студентов, похоже, американцев, несла американский флаг, перечерченный черным крестом. Она могла расслышать, что они скандируют: «Мы не хотим в этот ад». В разных уголках площади черные униформы выдавали присутствие полицейских, серебристые звезды поблескивали на шлемах.

Роза вздохнула с таким удовольствием, как будто это она организовала эту демонстрацию.

— Здесь, должно быть, тысяч восемь, а то и все десять.

Анни свернула листовку на манер подзорной трубы Нельсона и глянула на площадь. Площадь была пестрой от джинсов, твидовых костюмов, военной формы, повязок на головах и шляп.

Роза выпустила из носа сигаретный дым. Анни так и не освоила это искусство, каждая попытка кончалась безудержным кашлем

— Ну, что скажешь? Это у меня в крови. Недаром меня назвали в честь Розы Люксембург. Я говорила, мои родители были помешаны на демонстрациях, маршах рабочих, борьбой с апартеидом. Мне было только десять, когда они взяли меня с собой на демонстрацию.

Когда Анни было десять, ее родители увезли ее на лайнере в Англию и отдали в частную школу. Как, наверное, это здорово — чувствовать тепло и солидарность толпы, подобной этой, да еще когда тебя несет на плечах отец.

— И как это было?

— У меня постоянно падали сандалии, — произнесла Роза. — Иногда я думаю, что мои родители были бы довольны, если бы меня сбросили в канал, как ту Розу, — принесли в жертву в борьбе за социалистические идеалы.

— Не говори глупостей, — Анни дружески ткнула ее кулаком. — А моя мать мечтает о том, чтобы я вышла замуж за какого-нибудь знаменитого богача, который будет устраивать приемы в зале со свечами и на которых она сможет флиртовать и без удержу хохотать своим кошмарненьким смехом. Ну, за какого-нибудь брокера, удачливого предпринимателя или… — Анни замерла, не в силах вспомнить кого-нибудь еще ужаснее..