Женщины, которые любили Есенина - Борис Грибанов

Имело место и противоположное мнение — приемная дочь Айседоры Ирма обвиняла Есенина в том, что он приучил Дункан к крепким напиткам. Ирма писала: «Если не считать аперитив–другой перед едой, да и то от случая к случаю, никто из девушек, в том числе и сама Изадора, не пил ничего крепкого. Только когда ей перевалило за сорок, когда она вышла замуж за этого русского, под его дурным влиянием она привыкла к крепким напиткам».

В течение какого-то времени особняк Дункан на Пречистенке стал центром пирушек имажинистов. Ее дом вечно был полон представителями русской богемы — поэтами, художниками, скульпторами вроде Коненкова, музыкантами, дирижерами.

Мари Дести так описывала эти сборища: «День за днем, ночь за ночью дом заполняла эта дикая сумасшедшая банда писателей, художников, артистов… Это были избалованные дети большевиков… Они же по любому поводу поносили правительство и вообще вели себя так, словно они на Монмартре. Они называли себя скандалистами и вели себя соответственно. Они шумно напивались каждую ночь, и им в голову не приходило ложиться спать до рассвета».

В канун Рождества Есенин, не предупредив Дункан, отправился со своим другом Иваном Старцевым в мастерскую Сергея Коненкова. Они оставались там целых три дня, выпивая и наслаждаясь обществом замечательного скульптора. А Айседора места себе не находила от беспокойства. Она заехала к Старцеву и оставила ему записку. Ей мерещился Есенин с перерезанным горлом на грязном полу какого-нибудь притона. Записка кончалась весьма примечательными словами: «Не думайте, что я пишу, как влюбленная школьница, нет — мною движет привязанность и материнская забота».

В других случаях Айседора сопровождала своего партнера. Как писала Мари Дести на основании слов самой Дункан: «Они часто отправлялись навестить одного из самых великих скульпторов современности Коненкова… Здесь Сергей чувствовал себя счастливым. Здесь он часами читал стихи, в то время как Коненков продолжал свою работу. Потом Коненков выставлял водку, черный хлеб и колбасу, и начинался пир. Это были, наверное, самые счастливые дни жизни Изадоры».

5 октября 1921 года народный суд города Орла вынес решение о расторжении брака Сергея Есенина с Зинаидой Райх. Неминуемо вставал вопрос о женитьбе на Айседоре Дункан. К тому же они собирались за границу и знали, что, если не будут состоять в законном браке, им придется столкнуться со сложностями и даже неприятностями. Все помнили печальную историю поездки Горького с Андреевой в Америку, где их отказывались пустить в отели из-за того, что они не были обвенчаны.

Бракосочетание Есенина и Дункан стало для них обоих событием примечательным. Айседора вспоминала, как перед поездкой в Россию в 1921 году она пошла в Лондоне к гадалке и та ей сказала: «Вас ждет дальняя дорога. Много странного и необычного всретится вам на пути, будут и неприятности, но в конце вы выйдете замуж…»

«При слове «замуж», — говорила Айседора, — я прервала ее взрывом смеха. Я, которая всегда была против замужества? Я не выйду замуж. Гадалка сказала: «Поживем — увидим».

Судя по воспоминаниям Мариенгофа, Дункан была очень возбуждена предстоящим браком.

«Свадьба! Свадьба! — весело щебетала она. — Присылайте нам поздравления!.. Мы будем принимать подарки! Блюда, соусницы, сковородки!.. Первый раз в жизни у Изадоры законный муж».

Мариенгоф спросил ее, а как насчет Зингера? И Гордона Крэга? Но Изадора закричала: «Нет! Нет! Сережа первый муж Изадоры. Теперь Изадора будет толстой русской женой».

Она соглашалась быть «толстой русской женой», но годков себе при этом хотела поубавить. Накануне того дня, когда они должны были регистрировать брак, Дункан смущенно подошла к Шнейдеру, держа в руках свой французский паспорт.

— Не можете ли вы тут немножко исправить? — еще более смущаясь, попросила она.

Шнейдер не понял. Тогда она пальчиком показала строку, где был указан год ее рождения.

— Это для Есенина, — застенчиво сказала она. — Мы с ним не чувствуем этих пятнадцати лет разницы, но они тут написаны… и мы завтра дадим наши паспорта в чужие руки… Ему, может быть, будет неприятно. Паспорт же мне вскоре не будет нужен. Я получу другой.

Шнейдер исправил ей год рождения.

Ощущал ли Есенин разницу в возрасте? Мариенгоф, как уже выше говорилось — не самый объективный свидетель, пишет, что, когда Изадора ела и пила, Есенин «смотрел на нее с нескрываемой ненавистью, на эту женщину, покрасневшую от водки и старательно жующую уже, наверное, искусственными зубами».

Мариенгоф утверждал, что Есенин не любил оставаться наедине с Дункан: «Ему было легче поцеловать эту пятидесятилетнюю женщину, когда он бывал пьян… Он ложился в их широкую брачную постель из карельской березы в состоянии опьянения».

Однако были свидетельства и подлинной любви Есенина к Дункан.

Представляют интерес воспоминания Бабенчикова. Бабенчиков как–то в разговоре напрямик сказал Есенину, что его близость с Айседорой Дункан выглядит удивительно и даже сомнительно. В ответ со стороны Есенина последовал «целый ряд теплых и почти умиленных слов об этой женщине. Ему хотелось защитить ее от всякой иронии. В его голосе звучали и восхищение и нечто похожее на жалость. Его еще очень трогала эта любовь и особенно ее чувствительный корень — поразившее Дункан сходство его с ее маленьким погибшим сыном.

— Ты не говори, она не старая, она красивая, прекрасная женщина. Но вся седая (под краской), вот как снег. Знаешь, она настоящая русская женщина, более русская, чем все там. У нее душа наша, она меня хорошо понимала…»

И опять в разговорах с Бабенчиковым Есенин возвращался к более общей теме — к своим отношениям с женщинами вообще. «С женщинами, говорил он, ему трудно было оставаться подолгу. Он разочаровывался постоянно и любил периоды, когда удавалось жить «без них», но зато когда чувственная волна со всеми ее обманами захлестывала его на время, то опять-таки по–старому — «без удержу». Обо всем этом говорил он попросту, по-мужски, и смеясь, но без грусти и беспокойства».

Рюрик Ивнев тоже бывал не раз у Есенина и Дункан в их «гнездышке» на Пречистенке. Впоследствии он вспоминал: «Чуткость Айседоры была изумительной. Она могла улавливать безошибочно все оттенки настроения собеседника, и не только мимолетные, но и все или почти все, что таилось в душе… Это хорошо понимал Есенин, он в ту пору не раз во время общего разговора хитро подмигивал мне и шептал, указывая глазами на Изадору:

— Она все понимает, все, ее не проведешь».

Свою драматическую поэму «Пугачев», когда она вышла отдельным изданием, Есенин подарил Дункан с дарственной надписью: «За все, за все тебя благодарю». Если учесть сказанное им же «ее не проведешь», надпись звучит очень красноречиво.