Су́чки. Секс, эволюция и феминизм в жизни самок животных - Люси Кук

его собратья-паукообразные, занимающиеся каннибализмом, вызывали интерес ученых, часто мужчин, соблазненных идеей самки-убийцы, бросающей вызов законам эволюции. Реальная история полового каннибализма гораздо более сложная и гораздо менее будоражащая. Половой каннибализм скрывает множество явлений, ни одно из которых не является грехом. Точно так же, как неразборчивые в связях самки льва, гульмана и лесной завирушки не распутничают, а на самом деле усердно заботятся о своих детях и просто делают все возможное для своего потомства, так и самка-каннибал аналогичным образом просто защищает интересы своего будущего потомства.

Издержки и выгоды этого загадочного поведения варьируются в зависимости от того, происходит ли потребление до, во время или после спаривания, но тем не менее было доказано, что половой каннибализм приносит пользу одному или даже обоим полам. Вероятно, он независимо эволюционировал у различных видов по разным причинам и поддерживается силами отбора: будто половой конфликт, половой отбор и естественный отбор напились вместе и провели весьма беспорядочную ночку. Результат может показаться ошеломляющим, но если распутать эти шелковые нити, то все начинает обретать смысл. Хотя крошечный самец золотого паука-кругопряда, на цыпочках семенящий навстречу своей смерти по паутине гигантской самки, может с нами и не согласиться.

Глава 5

Любовь – это поле битвы: половые войны

В своем труде 1952 года, посвященном опоссумам, зоолог Карл Г. Хартман рассказывает о давнем убеждении, которое связано со способом размножения объекта его исследования: «Опоссумы совокупляются через нос». Согласно легенде, образующиеся в носу детеныши не растут в тонкой морде опоссума, а покидают ее благодаря своевременному чиханию: «…через некоторое время… крошечные зародыши вычихиваются в сумку».

Единственный поистине любопытный сумчатый зверь в Северной Америке. Опоссумы – одни из самых опытных актеров животного мира; их умение притворяться мертвыми превратилось в мультисенсорное представление, которое включает в себя не только пену изо рта и лежание неподвижно в течение нескольких часов подряд, но и выделение зеленой анальной слизи, которая пахнет как сама смерть. На самом деле опоссумы так легко не умирают – они невосприимчивы к яду гадюки, что позволяет им питаться этими смертоносными змеями, а также, по-видимому, невосприимчивы к пищевым отравлениям и бешенству. Их тела столь же необычны, как и их поведение, – большой палец их задней конечности противопоставлен остальным пальцам и действует как большие пальцы у людей; их пасти переполнены зубами (не менее пятидесяти), а у самок по тринадцать сосков в сумке, чтобы выкармливать тринадцать неокрепших детенышей, каждый размером с пчелу.

Список можно продолжать, однако опоссумы все-таки не спариваются через нос. Первые натуралисты были ошеломлены пенисом опоссума, который имеет неправдоподобный вид мясистой двузубой вилки. Они искали у самок два отверстия, чтобы принимать этот инструмент с двумя головками, и остановились на ноздрях животного в качестве логической точки входа. Если бы кто-нибудь потрудился заглянуть внутрь самки опоссума, он бы обнаружил столь же причудливую раздвоенную систему, включающую два яичника, две матки, две шейки матки и два влагалища. Что делает этот богатый набор еще более экстравагантным, так это временное третье влагалище, которое появляется с целью родить и вскоре исчезает, как потайная дверь.

Разнообразие половой анатомии в животном мире поразительно и выходит далеко за рамки того, что требуется для простого переноса спермы в яйцеклетки. У опоссума может быть три влагалища, а у длинноухого прыгунчика их вообще нет – матка самки открывается прямо во внешний мир. Тем временем самец длинноухого прыгунчика щеголяет пенисом, который составляет половину длины его тела и вырывается из живота в форме буквы Z.

Такое разнообразие уже давно стало спасением для систематиков, для которых тщательный осмотр гениталий животного часто является единственным способом различить близкородственные виды, которые в остальном физически идентичны. И описания эти неизменно андроцентричны. Широкое использование морфологии пениса в систематике означает, что о гениталиях самцов многих (возможно, даже большинства) видов животных известно больше, чем о любом другом аспекте их анатомии, поведения или физиологии. Практика идентификации гениталий среди энтомологов настолько стандартна, что целая армия насекомых вроде Cacoxenus pachyphallus, «мухи с толстым пенисом», оказалась названа в честь своих половых органов для удобства идентификации.

Закон генитального разнообразия таксономически широко распространен; родственные виды шмелей, летучих мышей, змей, акул и даже приматов можно легко отличить только по их половым инструментам. Например, самое большое различие между людьми и нашим ближайшим родственником шимпанзе заключается не в размере нашего переднего мозга, расположении зубов или даже гибкости пальцев – оно заключается в наших гениталиях. Пенис шимпанзе не имеет головки или крайней плоти, крепко удерживается костью (известной как бакулум), и в качестве завершающего штриха его поверхность усыпана сотнями маленьких шипов. По сравнению с этим человеческий пенис – обычная мясистая трубка: толстая, притупленная, бескостная и (к счастью) без шипов.

Ни одна часть тела не развивается так быстро, как гениталии. Это подразумевает, что они должны находиться под воздействием каких-то мощных сил отбора.

Однако на протяжении веков изучение гениталий не считалось пристойным аспектом научных исследований. Было бы хорошо, если бы таксономисты хотя бы бегло каталогизировали нижние области как часть описания физической жизни, но никто не исследовал эти складки в поисках эволюционного объяснения того, для чего возникла подобная «бессмысленная» креативность.

Отчасти в этом виноват Дарвин. В «Происхождении человека и половом отборе» он настаивал на том, что творческое изобилие полового отбора не влияет на гениталии. Он считал половые органы первичными половыми признаками – необходимыми для выживания и, следовательно, находящимися под утилитарным руководством только естественного отбора. Половой отбор действовал только на вторичные половые признаки – несущественные мелочи вроде яркого оперения или огромных рогов, половые диморфизмы, связанные либо с конкуренцией между самцами, либо с выбором самки.

Как следствие, половым органам не было необходимости появляться на страницах книги Дарвина о половом отборе. Это, видимо, нравилось его дочери Генриетте, которая редактировала его работу и, если судить по ее мнению о грибах фаллической формы, с готовностью орудовала красной ручкой, когда сталкивалась с чем-то слишком пикантным. В более позднем возрасте эта викторианская дама, как говорили, возглавила кампанию по избавлению английской сельской местности от непристойной формы вонючего гриба – Phallus impudicus (веселка обыкновенная) – из-за эффекта, который его вид мог оказать на женскую чувствительность. Последнее, в чем нуждалось гражданское общество, – это читать обо всех особенностях гениталий животных.

Для Дарвина и его последователей, когда дело доходило до изучения эволюции, гениталии оставались в тени. И это прискорбно, поскольку сбивающий с толку шведский стол из половых органов может многое рассказать о хитросплетении сложных