Зощенко - Валерий Попов

Из писателей (называю лишь имена, сохранившиеся до наших дней) в тех журналах работали: В. Шишков, В. Ардов, А. Архангельский, А. Бухов, Э. Кроткий, Л. Лагин, В. Лебедев-Кумач, Л. Лунц, Ю. Олеша, В. Инбер, В. Маяковский, Н. Никитин, Вс. Рождественский, В. Катаев.

Многие художники-графики, появившиеся тогда и заполнявшие журналы своими рисунками, выросли затем в классиков, составили славу советского изобразительного искусства: П. Бродаты, Кукрыниксы, В. Лебедев, Н. Радлов, Б. Ефимов. И все они получали тогда неслабые гонорары — государство не скупилось.

Успешно работал там и Зощенко. Более того — он был там «король»! Вот краткий перечень тех журналов — лишь самых главных: «Смехач», «Бузотер», «Ревизор», «Мухомор», «Огонек», «Чудак», «Дрезина», «Бегемот», «Красный ворон», «Красный журнал для всех»… Преобладание красного цвета, как сами понимаете, не случайно — советская власть под красным знаменем сметает с земли прежнюю «нечисть», а заодно и «отдельные недостатки» нынешних времен. Одна из знаменитых карикатур того времени — Ленин с ласково-хитрой улыбкой и с метлой в руках сметает с земного шара все лишнее: и летят вверх тормашками цари в коронах, капиталисты в цилиндрах, попы в рясах и высоких шапках.

Зощенко в своих журнальных опусах, однако, проходится больше не по классовым врагам, а по типам «социально близким». Возьмем лишь несколько его журнальных публикаций:

Сейчас во всех углах России идет самосильная борьба с руганью. Способы борьбы существуют разные: ругателей и штрафуют, и наказывают, и бьют по носу (щелчком, что ли?). Результаты борьбы тоже разные. Вот, например, результат борьбы на станции Кущевка:

Задумали у нас, — пишет рабкор, — благое начинание — не ругаться, а выругавшихся штрафовать рублем. Завели специальную квитанционную книжку…

Рабкор сам принимал в этом живейшее участие. Он даже побежал в местком за этой книжкой.

— Прибежал, говорит, я в местком, открываю дверь и — о ужас!.. Сам предместкома крепкими словечками так и переливается. И мне, имеющему большую практику в этом деле, — аж уши вянут. Растопырил я глаза, посмотрел, плюнул и пошел откудова пришел.

Растопырил это он глаза, плюнул и бросил, наверное, квитанционную книжку к чертовой бабушке.

И действительно: на что теперь квитанционная книжка? В книжке-то всего сто листиков, — одному предместкому едва-едва на день хватит. А разве один предместкома? На всех же и книг не напасешься».

Пожалуй что, выходит по Зощенко, и не надо даже пытаться бороться с нашими вечными бедами — одна показуха идет, и еще хуже людишкам. А вот еще:

Чего только люди не делают с испугу! Вот, например, замначальника ПЧ-13 Р.-У. ж. д. Иванов услышал, что едет комиссия, испугался, заторопился и сломал поскорее плохую уборную около казармы красноармейцев. Но не засыпал ее и не закрыл, куда и свалились 1 ребенок, 7 служащих, 1 теленок, 2 поросенка, 1 жеребенок… Бедняга этот Иванов — как еще он сам не ввалился? Ну да, впрочем, он и не мог ввалиться. Он в это время побежал разыскивать начальника ПЧ-13, который забился под кровать и долго не хотел оттуда выходить, боясь встретиться с комиссией.

А чудак! Чего он боялся? На наш взгляд, во всем виновата комиссия — ну можно ли так пугать человека?»

Зощенко вовсе не «раздувает недостатки» (в чем его обвиняли) — все его короткие заметки основаны на реальных сообщениях с мест и лишь слегка обработаны им для придания «окончательного блеска»… Или вот еще один «яркий факт»:

У начальника станции Бежецк помер делопроизводитель отдела. Испугался начальник станции.

“Вот, думает, клюква. Чего я теперь с помершим человеком делать буду? А ну — придет охрана труда… 'Ага, скажет, мертвые души у вас имеются! Померших тружеников эксплуатируете?..'”

Растерялся совсем начальник станции. Думал, думал — и написал такую бумажку: “В отдел труда. Согласно отношения нач. 5-го отдела за № 7864, вследствие смерти делопроизводителя вверенного мне отдела. Шариков Ефим уволен с 21.1 с. г.”.

Подписал начальник эту бумажку и весело потер руки. “Ладно, думает, сделано согласно кодексу. Теперь никакая охрана труда носа не подточит”».

Зощенко весьма нравилась та работа: ведь он работает с правдой жизни, сообщениями с мест. Получается, жизнь и его рассказы — почти одно! Вот он ночью пишет очерк про баню:

«Уже первые строчки… смешат меня. Я смеюсь. Смеюсь все громче и громче. Наконец хохочу так, что карандаш и блокнот падают из моих рук.

Снова пишу. И снова смех сотрясает мое тело.

От смеха я чувствую боль в животе.

В стену стучит сосед. Он бухгалтер. Ему завтра рано вставать. Я мешаю ему спать. Он сегодня стучит кулаком. Должно быть, я его разбудил. Досадно.

Я кричу:

— Извините, Петр Алексеевич…

Снова берусь за блокнот. Снова смеюсь, уже уткнувшись в подушку.

Через двадцать минут рассказ написан. Мне жаль, что так быстро я его написал.

Я подхожу к письменному столу и переписываю рассказ ровным, красивым почерком. Переписывая, я продолжаю тихонько смеяться. А завтра, когда буду читать этот рассказ в редакции, я уже смеяться не буду. Буду хмуро и даже угрюмо читать».

Вот так родилась знаменитая зощенковская «Баня», над которой хохочет уж не знаю какое по счету поколение людей! Принято с тяжелым вздохом вспоминать о времени, в котором Зощенко жил. Но посмотрите, сколько издательств, сколько журналов, печатающих литературу! Золотая пора! Не повезло Зощенко?.. Повезло! «Стоило ему появиться на каком-нибудь людном сборище, и толпа начинала глазеть на него, как глазела когда-то на Леонида Андреева, на Шаляпина, на Вяльцеву, на Аркадия Аверченко».

С 1924 по 1928 год в разных сатирических журналах печатаются шедевры Зощенко, оставшиеся навсегда, — «Агитатор», «Собачий нюх», «Диктофон», «Рассказ про попа», «Счастье», «Не надо иметь родственников», «На живца», «Рабочий костюм», «Стакан», «Тормоз Вестингауза», «Нервные люди», «Бочка», «Режим экономии», «Кинодрама», «Монтер», «Прелести культуры», «Лимонад», «Гости», «Качество продукции», «Мелкий случай», «Царские сапоги», «Больные», «Хамство», «Землетрясение», «Серенада», «Иностранцы», «Любовь»… Что заставляло писать так много? Гонорары? Не только! Думаю, манило что-то новое, прежде невозможное. Новая власть дала какую-то новую волю, сняла многие прежние «табу», объявив их «пережитками». Прежде невозможное стало возможным. И это поначалу пьянило. Скажем, рассказ «Дрова» — как жильцы прячут в полене патрон, чтобы дрова не крали… «Жертв была одна. Серегин жилец — инвалид Гусев — помер с испугу. Его кирпичом по балде звездануло». Или — рассказ «Любовь». Вася Чесноков провожал барышню, слова разные ей говорил, а когда бандит потребовал скидывать пальто, пытался переключить внимание на нее — «у ей и шуба и калоши». Вот рассказ «Несчастный случай»: «А ведь я, ей-богу, чуть собственную супругу не уморил. Она у меня дама, как бы сказать, подвижная, нервная… Другой раз для скорейшего успокоения накапаешь ей капель 50, а то и все 70. Хоть бы что. Вылакает и еще просит!..»