Скоро будет буря - Грэм Джойс

По мнению Рейчел, только Крисси могла не замечать происходящего. Крисси была загадочным существом. На мятежном корабле Джеймса она занимала место на марсовой площадке и отказывалась спуститься вниз. Крисси всегда казалась человеком как бы не от мира сего, человеком, глаза которого наполовину заняты событиями другого мира. В действительности все, что касалось Крисси, вызывало у Рейчел массу вопросов. Если жена Мэтта и походила иногда на маленькую девочку, играющую на солнце, то отбрасывала она длинную тень. Крисси как бы всматривалась в себя пристальным взглядом, изучая некие внутренние блики и отзвуки, недоступные посторонним. Рейчел была не способна прозондировать ее. Правда заключалась в том, что рядом с Крисси она никогда не чувствовала себя уютно.

Вокруг той существовала слегка нездоровая аура. Безусловно, этот запашок сладострастия, исходивший от Крисси, гарантированно мог разъярить любую женщину, оказавшуюся поблизости. Но в данном случае дело было в другом. Крисси обладала опасной притягательной способностью, которая возбуждала у Рейчел сильнейшее беспокойство, стоило ей увидеть, как Крисси толкует с Джесси. Это было смешно, но она ощущала нервную дрожь собственника в отношении Джесси, как будто та была ее дочерью. Крисси так была погружена в свой внутренний мир, что нередко пренебрегала определенными обязательствами. Она была неосторожна и разговорах, небрежна в собственных высказываниях, невнимательна с девочкой.

А Джесси именно сейчас нуждалась в особенно мягком обращении. Постороннее влияние в ее возрасте могло принести либо безусловную пользу, либо вред. Ей не повезло. Почему? Потому что не получилась семейная жизнь у ее родителей. Незачем было прибегать к услугам психиатра с Харли-стрит, чтобы это понять. Рейчел хотела бы знать, когда началось это отчуждение, кто положил начало этой беде: отец, одержимый жаждой лидерства, или ее невыразимо сдержанная мать.

Рейчел не встречалась с Сабиной до того, как послала ей к юбилею кактус. Если бы они тогда были знакомы, она, несомненно, отправила бы Сабине кактус размером побольше, с инструкцией и тюбиком смазки «KY». Как ни убеждала она себя, что судить Сабину следует беспристрастно, она все-таки приходила к выводу, что эта женщина заслуживает презрения по всем статьям. Все, что касалось Франции, которой Рейчел восхищалась, было в Сабине уничтожено. Удивительный французский шарм, называемый стилем, был погублен женским самомнением. Даже в открытом поле она умудрялась двигаться как на воображаемом подиуме. Очаровательный, живой французский акцент в исполнении матери Джесси превратился в безобразную пародию, как будто она была уверена, что с его помощью способна заставить всех английских мужчин и женщин пасть к ее ногам. И даже обаятельная и слегка расплывчатая женственность, присущая всем француженкам, выглядела у этой бесчувственной суки ни на что не годным жеманством. Хуже того, Сабина, пользуясь необычными и точными научными приемами, умудрялась создать обстановку, в которой Крисси, Мэтт и Рейчел ощущали себя в этом доме скорее гостями, нежели равноправными компаньонами. Не далее как этим утром Рейчел с удивлением услышала, как она сама извиняется перед Сабиной за то, что заставила ее ожидать освобождения ванной.

И…

Рейчел прервала себя. Она была удивлена тем, как легко приходила в ярость, анализируя поступки Сабины. Удивлена своими мыслями: то, что она принимала в себе за обычную женскую антипатию, на самом деле оказалось кристаллизованной ненавистью. Обвинять за происходившее с Джесси было куда легче Сабину, чем Джеймса. Она была почти готова простить Джеймса за бегство из дома. Более того, она начала понимать его любовные истории или, что более существенно, увидела в их романе нелепую попытку избавления от этой ужасной женщины.

Однако более всего беспокоилась Рейчел не за Джеймса, а за Джесси. Рейчел делала все возможное, чтобы помочь ей. Особенно она заботилась о качестве их отношений. Она действовала упорно и осмотрительно, объясняя девочке все, что делается вокруг, превращая негативные ситуации в положительные, внимательно откликаясь и честно отвечая на все вопросы. Одновременно она боролась и против чрезмерного влияния на Джесси еще кого-либо – Джеймса и Сабины с их невротическими навязчивыми идеями, необязательности Крисси и наивной небрежности Мэтта.

Как-никак это был ребенок, молоденькая девочка. Нежный, еще только развивающийся ум.

Рейчел никогда не была так внимательна в выборе слов, как в обществе детей. Слова имели свою собственную жизнь – но знали ли об этом дети?

Слова были подобны потокам воздуха, текущим то в одну, то в другую сторону в попытках заполнить некую законченную форму. Их можно было уподобить погодным фронтам. Ложное объяснение, холодно данное девочке возраста Джесси, превращалось в определенную позицию, которая могла столкнуться с иным толкованием того же самого явления другим человеком. В результате сформировались бы тучи, следом за которыми разразилась бы гроза – слезы и раздражение ребенка, уже пострадавшего ранее и продолжающего страдать. Все это приводило в смятение. Принимая во внимание сложившуюся вокруг нее психологическую атмосферу, Рейчел чувствовала, что она должна выступать на этих каникулах в белых одеждах.

Если она верна своему пути, то ей следовало бы забрать Джесси у этих людей, увезти ее подальше от их банальных табу и дерьмовых предрассудков среднего класса, их постыдного самообмана и отвратительных буржуазных ценностей. Джесси была – или могла бы стать – человеком свободного духа. Ребенком туч. Но она нуждалась в безотрывном внимании. Рейчел обязана была продолжить сном усилия в качестве особого ментора для Джесси.

28

Через день после исчезновения Джеймса прикатила Доминика в блестящем красном «рено» и предложила взять с собой детей в бастиду. Должно быть, Бет или Джесси что-то рассказали ей, так как через пару часов после их возвращения из поездки Доминика выразила желание поговорить с Сабиной.

– Да, – подтвердила Сабина, – похоже на то, что он ушел.

Доминика легко коснулась ее плеча:

– Поедем со мной на кладбище. Я хочу отвезти цветы на могилу моей матери.

Солнце висело в небе как раскаленный пузырь, и послеполуденная жара просто валила с ног. Период роста кукурузы миновал, и стебли бессильно свисали под тяжестью початков, готовых в любой момент осыпаться на растрескавшуюся твердую землю. В этом году исполнилось пятнадцать лет с того дня, когда умерла мать Доминики, и она купила несколько экзотических желтовато-коричневых хризантем с белыми крапинками. Она извлекла цветы из машины вместе с пластмассовой лейкой. Взявшись под руку, они говорили по-французски чуть слышным шепотом, почти не обращая внимания на сухую жару.

– Когда я была ребенком, мой отец точно так же исчезал… три или четыре раза, – рассказывала Доминика, – и каждый раз я думала, что это конец света. Слезы! Взаимные обвинения! Моя мать упрекает себя, упрекает нас, обвиняет погоду… небо – за то, что оно голубое, и траву за то, что зеленая. И каждый раз он возвращался через день-другой. Без всяких объяснений. И они продолжали жить вместе, словно ничего не случилось.

– Я не знаю, вернется ли Джеймс.

– А потом, после того как я вышла замуж, такие же трюки дважды выкидывал Патрис.

– Дa неужели? Вы выглядите такой счастливой парой, ты и Патрис.

Они подошли ко входу кладбища. Железные петли ворот заскрипели, когда Доминика толкнула их створку.

– Ну, возможно, все это никак не влияет на счастье или еще что-то в этом роде. Вероятно, на них погода так действует. Ведь они удирали всегда в это время года. Или, может быть, виноват этот дом.

– Почему «этот»?

– Потому что это тот самый дом, в котором мы жили. Моя семья. А затем Патрис и я.

– Ферма принадлежала вашей семье? Ты никогда об этом не говорила.

– Да, так и было. – Доминика двигалась между высокими мраморными надгробиями, пока не остановилась около голубовато-серой плиты с фотографией ее матери и отца. Она подняла кувшин с увядшими цветами, заменила их хризантемами и налила свежей воды из лейки. – Мне немного грустно, что так сложилось. Мы не могли больше оставаться здесь и продали дом одной английской семье. Они дали хорошую цену. Но я о нем жалею.

– Приходи, когда только захочешь, – выпалила Сабина и сразу же почувствовала нелепость сказанного.

Продолжая ухаживать за цветами, Доминика улыбнулась ее словам.

– Нам никогда не удалось бы навести здесь такую красоту: отремонтировать крыши, перепланировать старые комнаты, устроить бассейн… Теперь дом значительно лучше. Нас окружала только разруха.

– Как бы там ни было, – произнесла Сабина, – я не верю в дома с привидениями.

– Так же как и я. Но я верю, что люди могут оказаться призраками. – Доминика поднялась на ноги, стряхивая землю с рук. – Твой муж вернется. Они всегда так поступали и всегда будут так поступать. Так же как жара: она приходит и уходит. Но я хотела поговорить с тобой вовсе не о нем, а о твоей дочке.