Выбор воды - Гала Узрютова

работу в соседнем городе. На минуту замолкнув, посмотрели на меня и, решив, что я не понимаю по-словенски, продолжили разговор. Два часа длились как целый день.

Наконец, поезд на Любляну появился, и я вошла в пустой вагон. За весь путь в поезд сели только подростки со смартфонами, из которых доносился рэп – то на словенском, то на русском языке. Юность болталась по вагону, ударяясь о воздух, залетавший в открытые грязные окна.

Поезда – всегда голодные гусеницы, питающиеся расстояниями.

Тишина у озера Бохинь не так густа, как в Штаньеле, и здесь идти легче. С утра от сентябрьской воды столько прохлады, что замерзаешь.

Эверетт так и не ответил на моё прошлое сообщение. Может, он уже уехал с озера? Зачем мне знать, здесь он ещё или нет? Это просто человек, который оказался в том же месте, в то же время, что и я. Он видит то же озеро, те же деревья, те же указатели, но свернуть может совсем в другую сторону. И жить может совсем в другую сторону.

Сзади – никого. Воде не нужны свидетели. Даже когда смотришь прямо в неё, она показывает тебе тебя, а не себя. Твоя роль – отражаться, а не отражать, и эта роль – вовсе не главная. Но даже с этой простой ролью – не справляешься.

В том месте, где живут малоротые,

темнеет не каждый день.

Темнеет раз в неделю.

И тогда они сомневаются.

есть то, в чём малоротые не сомневаются?

В ветре.

Они говорят, ветер – самое надёжное,

что может быть.

Когда дует ветер,

они перестают говорить – и слушают.

Перестают сомневаться.

когда дует ветер,

из леса поют

какую-то считалку

А что, если из леса поют – тебе?

Кира?

Давай так: ты можешь

постоять на месте хотя бы час?

Чтобы я догнал тебя,

и мы, наконец, увидели друг друга?

нет, я не могу останавливаться.

Запиши хотя бы свой голос на диктофон

и пришли мне.

голос – это больше, чем фотография.

Мне даже нравится,

что ты не присылаешь своё фото,

свой голос.

Когда ложится снег,

я всегда иду по чистому месту,

там, где ещё нет следов.

Кажется, что под ним нет земли.

Что под ним – воздух.

По крайней мере,

у меня есть твой камень.

Пробую его на вкус,

облизываю.

Из шершавого

он превращается в гладкий.

Я знаю: когда трогаю камень —

он становится тобой.

я не камень.

Снег

Снег идёт только когда нужно.

Всё, что ты слышал в детстве про снег, – неправда. Не лежи на снегу – заболеешь. Не ешь снег – на него собаки ссут. Не кидай снег другу за шиворот. Не кидай.

Так говорили те, кто снега боялся. Те, кто всегда ждал лета, чтобы не думать о снеге. Но как только лето приходило – они вспоминали о снеге. О звере, который живёт в этом снегу. Который однажды перевернул санки, когда дед катил их с горы, и оставил под твоим глазом фингал.

Им невдомёк, что летом снег тоже повсюду, только он прозрачный. Когда, наплававшись в Волге, в густую жару возвращаешься через лес, а ступни вдруг попадают в ледяную тень низкой травы, – снег хватает за ноги. Человек прибавляет шаг. Вернувшись домой, он забывает об этом, – но ночью не может уснуть, отогревая под одеялом одну ледяную ногу об другую. Тогда он ищет шерстяные носки, стараясь не разбудить остальных, а с утра не может сказать, зачем в такую жару надел овечью шерсть. И кто-то трогает его лоб. Температуры нет. Кто-то снимает с него мокрые носки, повторяя: что же это у тебя ноги такие ледяные? У деда твоего такие были. Евонное, что ли? Носки никудышные уже, надо новые связать. Ледяные ноги передаются по наследству, вот в чём причина, думает он, и вскакивает с кровати. Наследственность у меня такая, ничего страшного. Но когда идёт с Волги, выбирает другую дорогу – песочную, без травы. Поджаренный солнцем, песок обжигает ступни, заставляя бежать.

Теплота дня успокаивает, и ночью быстро засыпаешь. Но часа через три просыпаешься оттого, что ступни снова поледенели. Я шёл другой дорогой, почему они опять ледяные? Ничего, дед как-то прожил с ледяными ногами, и я проживу. Надо только научиться с этим спать.

Промаявшись полночи и не выспавшись, утром идёшь к песчаной тропе, суёшь туда ступни и сидишь так целый час, вынимая ноги из песка, лишь когда уже невмоготу. Ступни горят, встать на них не выходит. На обожжённой коже выскочили волдыри, дотронуться невозможно. Ложишься на живот и ползёшь к тропе с холодной травой. Сухие ветки и шишки царапают кожу, но останавливаться нельзя. Тропа выглядит так же, как в тот день. Трава – тоже. Кое-как встав, делаешь шаг в холодную тень – и падаешь от боли. Волдыри лопаются, но снова встаёшь и делаешь ещё несколько шагов по тропе в обратном направлении. Ходил ли по этой тропе дед?

На ногах лопаются волдыри, но нужно идти. Идёшь ещё быстрее, падаешь, встаёшь и снова идёшь. Никакого ощущения льда в ногах. Только красный жар. Дойдя до конца, рвёшь майку, обматываешь стопы с треснувшими волдырями, полными лесной пыли, и идёшь домой по песчаной тропе.

Мазали мазью, чем только не мазали; ночью уснуть удалось. Как и проснуться часа через два от ледяного жара в ступнях. Только от снега бывает такой жар. Стряхиваешь снег со ступней и поворачиваешься на другой бок.

Из леса снова доносится считалка, но, не успевая услышать её до конца, засыпаешь.

мы все идём в одном лесу

за нами волк

а мы к ручью

спроси у бабушки зачем

ему всегда идти за нами

живя огромными зубами

спроси у деда своего

который спит уже давно

мы почему его не видим

когда рассматриваем шорох

Море Балтийское

Вентспилс, Латвия, весна за год до озера Бохинь

В пустоте портового Вентспилса я слышала, как кожа