Точная Формула Кошмара - Жан Рэ
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он замолк, но его прекрасные сильные руки дрожали.
— Чья же воля, Айзенготт?
Во второй раз я услышал это загадочное слово:
— Мойры!
И он склонил голову, словно согбенный неодолимой силой.
— Я хочу поскорее уйти! — нарушил я молчание.
— Хорошо, только дай мне руку, позволь вести тебя, и не открывай глаза, если хочешь избегнуть воистину страшной участи.
Я подчинился, и мы переступили порог: по лестнице я спустился, держась за своего загадочного покровителя; под нашими шагами гулко отзывались каменные плиты.
Внезапно мы остановились, и я почувствовал, что сам Айзенготт вибрирует всем телом.
Издалека, откуда-то из глубины ночи, доносилось мрачное и грозное песнопение.
— Барбускины! — в ужасе воскликнул Айзенготт. — Они идут! Они все ближе! Они вышли из смерти!
Он трепетал, как хрупкое деревце на ветру.
— Неужели вы боитесь их? — спросил я, понизив голос.
Ответом мне был вздох.
— Нет, не их, — пояснил он, — а того, что они несут мне… небытия!
Свежий ветер пахнул мне в лицо, звуки гимна внезапно затихли.
— Мы выбрались на улицу! — обрадовался я.
— Да, только не открывай глаза!
Еще долго мы шли молча рядом, пока Айзенготт не разрешил осмотреться.
Я стоял у таверны Бетс: за шторой в окне слабо светился огарок свечи.
— Иди, дитя мое, мир вернулся к тебе, — сказал Айзенготт, выпуская мою руку.
Я удержал его:
— Там, на берегу моря, я видел отца и… Слова застряли у меня в горле.
— И глаза Нэнси, — с трудом пробормотал я. Он яростно потряс головой.
— Замолчи!… Замолчи! Ты видел лишь призраки, отражения сокрытого. Если бы великие силы, правящие миром, так и оставили их призраками для тебя, дитя мое!
Он покинул меня столь быстро, что в сумерках я даже не заметил, куда он направился.
Я толкнул дверь в таверну: Бетс встретила меня с четками в руках, спокойно улыбаясь.
— Ты ждала меня?
— Разумеется, — сказала она просто, — я знала — ты скоро вернешься, и надо ждать; все это время я молилась.
Я бросился в ее объятия.
— Хочу уехать подальше отсюда, с тобой! — рыдал я.
Долгим поцелуем Бетс закрыла мне глаза.
— Конечно, милый мой, мы поедем ко мне в деревню. И отправимся к добрым Белым Отцам, — прибавила она со вздохом.
На глаза у нее навернулись слезы.
Приди ко мне… приди ко мне… — так зовет колокол; пока я молилась за тебя, этот зов слышался совсем рядом, а ведь моя деревня так далеко…
Здесь кончаются мемуары Жан-Жака Грандсира.
Глава девятая. Ночь Сретения
Самые опасные ловушки сатана, враг света, расставляет в ночь Сретения
Фламандский фольклор
Последующие страницы написаны Домом Миссероном, в монашестве — отцом Эвгерием, настоятелем монастыря Белых Отцов; имя его небезызвестно в литературе. И в самом деле, его перу принадлежит несколько сборников рассказов о путешествиях и приключениях, ибо до того, как по благочестию своему распрощаться с миром, Дом Миссерон был великим путепроходцем перед Всевышним.
Воспоминания Жан-Жака Грандсира много лет продремали в архиве сего достойного человека, и должно воздать ему справедливость — не подверглись каким-либо превратностям.
Кстати, Дом Миссерон никогда не предполагал предать гласности Воспоминания, и лишь вмешательство беззастенчивого нахала — то есть мое вмешательство — привело к публикации.
Итак, история Мальпертюи, которая могла бы на сем и завершиться, продолжается и немного — увы, слишком немного — позволяет приподнять покровы мрака, ревностно ее оберегающие.
Мне вовсе не пришлось упрашивать доброго брата Морена в подробностях поведать о появлении незнакомца.
По окончании утренней службы, когда братья направлялись в трапезную, из тумана появился человек и усталым шагом пересек луг, раскинувшийся прямо перед скрытым южным входом в монастырь.
Брат Морен как раз собрался выпустить на луг трех наших рыжих коров, заметно ослабевших от долгого пребывания в стойле; увидев чужака, он поспешил навстречу.
— Я избавлю вас от необходимости делать большой крюк по лугу — там слишком сыро, да и дорожку за зиму разбили колесами, — обратился он к путнику. — По правде говоря, мне не следовало бы так поступать: сторонним людям надлежит являться к главному входу, где их встречает брат привратник, да уж больно вы утомились на вид.
Брат Морен — человек примерной святости, однако болтлив, и ничто так не радует его, как возможность почесать языком.
Незнакомец, одетый в подрясник, весь промок от тумана и прошедшего поутру дождя; головной убор, по всей видимости, сорвало ветром, ибо голова его была непокрыта, и волосы прилипли ко лбу и шее.
— В кухне горит добрый огонь и кофе совсем еще горячий, — продолжал брат Морен. — Вчера только испекли хлеб, так что вы отведаете свежего, а вкуснее и не сыщешь. Сыр у нас от своих овечек, очень даже недурен, только вот малость постноват в это время года.
Путник невнятно пробормотал слова благодарности.
— Вы не служитель ли церкви? — внезапно спросил брат Морен, поначалу не обративший особого внимания на одежду гостя.
— Меня зовут аббат Дуседам, — отвечал тот, — и я пришел повидать досточтимого отца Эвгерия; смею надеяться, мое имя не вовсе ему незнакомо.
— Только после того, как вы подкрепитесь, — возразил славный брат Морен. — А не то наш святой настоятель всенепременно рассердится на меня — мол, почему допустил вас к нему в покои в таком плачевном виде.
Аббат Дуседам проследовал к огню, где согласился выпить большую кружку кофе с молоком, но от краюхи хлеба с маслом и сытного ломтя овечьего сыра отказался.
— Мне не проглотить и кусочка, — признался он. — У меня распухло и болит горло, ломит все тело. Всю ночь мне пришлось идти по ужасным дорогам, ветер так и свистел, хлестал дождь. Кабы зов вашего колокола не достиг моих ушей в тумане, я бы, верно, лег у дороги, чтобы умереть.
— Господи помилуй, — заволновался брат Морен. — Вы ведь не заболеете, а?… Я-то обрадовался: вот, наконец, и к нам пришли… Гости у нас бывают очень редко.
— Я бы хотел как можно скорее переговорить с отцом Эвгерием, — прошептал аббат Дуседам.
— Уже бегу! — воскликнул превосходнейший брат Морен. — Нет, нет, оставайтесь у огня, наш святой настоятель будет рад сам прийти приветствовать вас!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});